©Гектор Шульц

После поездки в Казань вместе с женой, когда поезд остался за спиной, как и пролетевшие выходные, мы медленно топали к метро, мысленно настраиваясь на трудовые будни. Остальные пассажиры поезда тоже плелись вперед. Кто-то как зомби, кто-то как усталый джигит, всю ночь скакавший на коняшке. Кто-то вдалеке пьяно орал и требовал у неизвестного нам Тараса чаю и водки. Бывает…

- Повезло, что наши попутчики нормальными оказались, - буркнула жена, когда звавший Тараса вдруг умолк и послышалась ругань.

- Повезло, - кивнул я и тут же унесся мыслями в прошлое. В «лучшую ночь в поезде».

*****

Был я в меру юн, в меру наивен, строен, аки лань, и предвкушал встречу с друзьями в Питере и последующий концерт финских металистов. Друзья укатили раньше, а меня не отпустила работа, поэтому пришлось ехать на следующий день. Ночным поездом.

Войдя в купе, я увидел три пары глаз, внимательно на меня смотрящих. Слева на нижней полке сидел усталый могучий дядька в полосатой майке. Справа от него худой черноглазый мужичок. Настолько худой и сухой, что я видел маленькие волокна маленьких злых бицепсов, которые злобно пульсировали, когда мужичок напрягал ручку. Слева сверху свесился задумчивый лысеющий мужик, лицом похожий на Доминика Торетто, потерявшего семью.

- Хорошего вечерочка. Будем знакомы. Гектор, - улыбнулся я, закидывая торбу с ликом Жоры Фишера на правую верхнюю полку. Мужики мрачно осмотрели меня и мой прикид. К таким взглядам я привык, ибо одевался, как подавляющее большинство неформалов моего городка. Косуха, джинсы, тяжелые ботинки, да майка с какой-нибудь богохульной бандой.

- Здорово, - кивнул мне усталый дядька. – Семен.

- Миша Сильный, - представился мужичок и злые бицепсы ощутимо напряглись.

- Марат, - кивнул лысеющий Доминик сверху и повернулся к мужичку. – А почему Сильный?

- Сильный потому что, - гордо ответил тот, надувая грудь так, что два острых соска, словно гвоздики, набухли под майкой. Марат кивнул и вернулся на свое место. Я же пожал плечами и ловко взобрался на полку, вытащил книжку про Волкодава и собрался с головой погрузиться в приключения хмурого венна. Этого сделать мне не дали.

- Ну, за знакомство, мужики, - воскликнул Миша Сильный и поставил на стол бутылку водки. Семен одобрительно крякнул и вытащил свою бутылку. Марат брезгливо на них посмотрел и покачал головой.

- Не пью, - ответил он и пояснил под удивленными взглядами. – На таблетках.

- Понятно, - кивнул Семен и посмотрел уже на меня. – А ты малой?

- А чего б нет. Сто грамм бахну, спать слаще буду, - улыбнулся я и, спрыгнув, взял предназначенный мне стакан.

- За знакомство, - снова воскликнул Миша Сильный и опустошил свой стакан. Его кадык мелко затрясся, словно рыбешка в пеликаньем зобу, а лицо налилось инфернально красным цветом.

Затем я снова забрался наверх и взял в руки книжку. Но от чтения меня постоянно отвлекал разговор Миши Сильного и Семена, к которым позже присоединился и Марат. Водка булькала, стаканы хрустально звенели, разговор становился все громче. Так я выяснил, что Семен ехал домой с вахты, Марат ехал к родне, а Миша Сильный наоборот ехал на вахту.

- На нефти работаешь? – с сомнением спросил Семен, оглядывая субтильную фигуру Миши Сильного.

- Так я ж сильный, - повторил в который раз Миша Сильный. – Однажды медведя прогнал. В исподнем одном.

- Брешешь, - лениво улыбнулся Семен. Лицо Миши Сильного покраснело еще сильнее, словно вся кровь тела резко прилила к голове.

- Да вот те крест! – побожился Миша. – Дрыну схватил и на медведя. Тот как ебнет бежать…

- Я сам бы ебнул бежать, если б на меня такое чудо в портках с палкой бросилось, - тихо бросил Марат. Семен, услышав его, улыбнулся.

- Ну, прогнать – это еще не сила, - хмыкнул он и напряг внушительный бицепс. – Вот это сила. Прут стальной гну…

- Сила? – задохнулся от злости Миша Сильный и, покопавшись в сумке, положил на столик пакет с тремя вареными яйцами. – Смотри. Неделю уже лежат. Спорим, что я съем и ничего не будет?

- Да ты сдохнешь сразу, - отмахнулся Семен, а предусмотрительный Марат покачал головой.

- Лучше не надо. Нам всю ночь еще ехать, - но задетый Миша Сильный уже чистил скорлупу, от волнения роняя половину очисток на пол. Я отложил книгу, когда снизу потянуло тухлятиной.

- Согласен. Даже я чую, как воняет, хоть мне панки все обоняние отбили, - кивнул я, поддержав Марата. Мишу Сильного это не остановило и он, дочистив яйцо, сунул его себе в рот, после чего активно заработал челюстями. За первым яйцом последовали и другие, запитые впоследствии водкой. Лицо Семена хищно задвигалось. Не иначе здоровяк собрался насладиться представлением. И оно случилось. Немного за полночь, когда водка была допита и мужики расслабленно полулежали на своих местах, готовясь ко сну.

В мирной тишине поезда вдруг послышался хруст грецкого ореха, который ломали сильной рукой. Семен, пространно улыбнувшись, посмотрел на постель Миши Сильного и громко заржал, а следом засмеялся и Марат. Правда смех застрял на полпути, когда купе окутал едкий смрад, выжигающий слизистую в носу и глазные яблоки.

- Ох, блядь, - прошептал позеленевший Марат, пытаясь удержать тошноту.

- Смерть, - кивнул Семен, поправляя очки на носу.

- Я – Миша Сильный, - прокряхтел снизу Миша Сильный и треск грецкого ореха повторился. Вздохнув, я повозился с окном и в купе влетел ледяной поток воздуха. Лицо Семена сразу порозовело и он, отдышавшись, благодарно мне кивнул. Но Мишу Сильного и это не остановило.

Два часа он «щелкал орешки» без перерыва, злобно чертыхаясь, каждый раз. Представляя, как сильно он сжимает свои злые ягодицы, меня тут же начинал душить смех, а вот моим попутчикам было не до смеха. Семен слишком уж красноречиво посматривал на Мишу Сильного и тому пришлось закутаться в одеяло. Треск орехов стал ощутимо тише, но судя по запаху, частично просачивающемуся через одеяло, белка в дупле Миши Сильного разошлась не на шутку, вознамерившись отыскать изумруд, как в сказке Пушкина. А то и все самоцветы мира.

Вернувшись в купе после туалета и честно выкуренной сигаретки в тамбуре, я увидел, что Миша Сильный сидит на своем месте, закутанный в одеяло, как калиф. Злые глаза с ненавистью смотрели на Семена, а злые губы злобно шевелились, изрыгая еле слышимые ругательства. Лицо Миши Сильного вспотело, и я невольно представил, какой Вьетнам творятся там, под одеялом. А потом понял злобу, направленную Мишей Сильным в адрес Семена, который по-хозяйски расселся на своем месте и сверлил в ответку Мишу Сильного.

- Одеяло скинуть хочет, - пояснил он на мой вопросительный взгляд. – Я запретил.

- И правильно, что запретил, - пробубнил с верхней полки Марат, закрывая лицо влажным платком. – Скинет, все тут поляжем. Говорили дураку, но нет… Сильный, блядь.

- Жарко же, мужики… - жалобно протянул Миша Сильный, но Семен был непреклонен.

- Ты сильный. Потерпишь, - отрезал он. И Миша Сильный вынуждено терпел, обливаясь едким потом, пока белка ломала очередной орех.

Правда одеяло пришлось отбросить в сторону, когда послышался возмущенный рев тысяч Балрогов, штурмующих гномье царство. И Семен, и Марат, и я сразу поняли, что даже Миша Сильный неспособен их сдержать и, вылетев кучкой в коридор, приготовились задержать дыхание.

Миша скинул одеяло и нас окутало теплой ядовитой волной, плеснувшей из купе. Хорошо хоть в купе гулял морозный сквозняк, и мы знали, что яд скоро исчезнет. Миша Сильный же, выскочил в коридор и скачками понесся к туалету. Он подергал ручку и бессильно взвыл, когда дверь не поддалась. Кто-то внутри боролся со своими демонами.

- Выходи! – прошипел Миша Сильный и огласил коридор поезда хрустом французской булки. Белка, видимо, устав грызть орешки, перешла на хлебобулочные изделия.

- Щелкунчик, ебит тово рот, - ругнулся Семен и первым зашел в купе. – Порядок, мужики. Жить можно.

Войдя в купе, Семен первым делом забаррикадировал дверь своей тушей и когда Миша Сильный вернулся, молча кивнул потрескивающему, как попкорн-машина, соседу по купе.

- Ночуешь тут, пока не перестанешь, - твердо сказал он и, развернувшись, закрыл дверь на щеколду.

- Сурово, - хмыкнул я сверху. Семен пожал плечами и, улегшись на свое место, тяжело вздохнул.

- Когда у человека говно не только в жопе, но и в голове, то все страдают, - буркнул он. А Марат сверху заметил.

- Так-то он и правда сильный. Столько терпеть.

- Плевать. Пусть в коридоре гуляет. Пулемет ебаный, - кивнул Семен. За дверью слышался хруст грецких орехов и невнятное шипение гулявшего по коридору Миши Сильного. Под утро проводница прогнала его в тамбур, потому что люди стали массово жаловаться на ядовитую вонь, от которой плавились легкие, и не пускала обратно до самого вокзала.

Ну а мы, выбравшись на перрон питерского вокзала и закурившие по сигаретке лишь лениво проводили взглядом убегающего враскоряку Мишу Сильного. И непонятно было, то ли снег хрустит под ногами, то ли белка-озорница снова принялась за орехи. «Лучшая ночь в поезде», что тут еще сказать.

«Ачивки».

© Гектор Шульц

- Ну, как успехи? - спросил Серый, развалившись на стуле. Вася лишь вздохнул и помотал головой. – Застрял?

- Ага, - Вася тоскливо посмотрел в окно, за которым вовсю бушевало лето, и снова вздохнул. –Надо мной смеются уже, Серый. А еще мне кажется, что создатель этих ачивок – чокнутый садист. Как еще объяснить их запредельную сложность?

- А ты как думал? – усмехнулся Серый и прикрыл глаза. – Чем сложнее ачивка, тем выше её ценность.

- Да ачивки эти, зараза! – выругался Вася, вызвав у друга улыбку. – Подсаживаешься на них, как Андреич на кофе. Ладно первые самые. Там просто все было. «Выкради из кухни сосиску и не попадись». Я легко с этим справился. Надо просто момент улучить, когда Андреич кофе себе наливать пойдет.

- Ну, да. А Тимка вон застрял на этом моменте, - со знанием дела кивнул Серый. – Так что не грусти, дружище. Справишься. С чем сложнее всего?

- Погоди, - нахмурился Вася. – А ты все уже получил?

- Ага, - довольно улыбнулся Серый. – Все.

- И последнюю? – с восхищением уточнил Вася, удивленно смотря на друга.

- И последнюю, - кивнул Серый. – Повозиться пришлось, но я сделал. Между прочим, первым в нашем клане и на максимальном уровне сложности. Ладно, что там у тебя не получается? Делись, помогу.

Вася вздохнул и, щелкнув по консоли, вызвал на экран список достижений. Какие-то переливались яркими цветами, но были среди них и блеклые – еще не выполненные. Серый, подойдя к другу, прищурился и тоже углубился в изучение информации. Изредка он хмыкал, потом кивнул и вернулся на место.

- В принципе, как и у многих, - ответил он. – «Проспи весь день» - это легко.

- Угу. Тебе легко, - поморщился Вася. – А я, только улягусь, как Андреич приходит и начинает свои «сюси-муси». Поспишь тут.

- Так а ты где спать ложишься?

- На диване. Там мягко же, и в гайдах написано.

- Врут все эти гайды, - фыркнул Серый.

- А ты как получил?

- Легко. Подслушивал, - ответил он. – Андреичу часто по работе звонят, а потом он срывается куда-то. Вот это идеальный момент, чтобы ачивку получить. Только не на диване. Там зона открытая и Андреич, когда возвращается, в первую очередь туда смотрит. Короче, найди укромное местечко. Я под ванной ныкался. Андреич, как возвращается, сразу за компьютер садится и работать начинает. Даже не заметит, что тебя на диване нет.

- Ладно, - нехотя согласился Вася, делая пометку. – А в кладовке если?

- Рискованно, но тоже можно. Андреич туда за инструментом полезть может, заметит тебя и начинай все заново, дружище. Говорю тебе, попробуй под ванной. Или дождись момента, когда Андреич свалит куда-нибудь надолго. Тогда скопом несколько других достижений выполнишь.

- Да я вот пропустил этот момент, - виновато ответил Вася. – А потом Андреич подругу стал зазывать, чтобы за домом приглядывала. Так та тоже следит за мной.

- Это да. Такие моменты ловить надо, - согласился Серый. – Но пока попробуй под ванной. У тебя уровень сложности какой?

- Высокий, само собой, - гордо буркнул Вася. Серый уважительно кивнул и продолжил.

- Тогда точно под ванной. Так, что там у тебя еще?

- «Прекрасная побудка», - прочитал Вася и вздрогнул, когда Серый рассмеялся.

- О, это тоже легко. Можно совместить с «Комочек шерсти», - Вася кивнул и, пролистав список ачивок, погрустнел, увидев, что «Комочек шерсти» тоже не выполнен. – Тут, конечно, рандом решает. Нам вот Андреич в виде босса достался, а у соклановцев другие. Но это даже хорошо. Андреич обычно спит крепко, поэтому можно сделать комбо.

- Так что сделать-то надо? – спросил Вася, готовясь впитать важную информацию.

- «Прекрасная побудка» - это легко. Разбуди Андреича в шесть утра ударом лапы по лицу и сбеги прежде, чем он тебя схватит. С первой попытки выполнить надо. Иначе не засчитает.

- Мне не везет, - вздохнул Вася. – Сколько раз пробовал. Андреич всегда вскакивает, хватает и начинать злобно тискать за то, что его разбудили.

- Дождись, когда он от друзей вернется. Он обычно выпивает и спит крепко. Только перед тем, как будить, накопи шерсти побольше, а потом откашляй ему на грудь. Мини-игра там простая, а Андреич будет спать слишком крепко и не почувствует, что ты ему подарок приготовил. Потом спрыгиваешь, бьешь лапой по лицу и сразу убегаешь. Если повезет, получишь и «Руку дающего». Где надо сделать так, чтобы Андреич после побудки тебе еды дал. Так, что еще? «Разрушитель» ты выполнил, смотрю.

- Ага. Надо три стакана разбить, чтобы в них что-то было, - кивнул Вася. – С двумя повезло. Андреич работал как раз и коньяк пил. Я тихонько скинул. А третий раз с водой его подловил.

- Круто, - уважительно кивнул Серый. – Кто-то тоже тормозится на этой ачивке. Ладно, нам проще. О, смотрю у тебя «Полночный вой» не выполнен.

- Ага, - хмыкнул Вася. – Не просыпается и все тут.

- Момент ловить надо, - ответил Серый. – Когда Андреич только-только засыпать начнет. Запрыгиваешь на окно и начинай орать. Он вскочит и можно сразу выбить «Сбеги от Голиафа». Советую под ванну залезть. Андреич сонный будет и вряд ли полезет за тобой.

- Это понятно, - вздохнул Вася. – У меня сложности с золотой ачивкой.

- Золотые – самые трудные, дружище, - улыбнулся Серый. – Но они тоже выполнимы, поверь. «Мега-Черкаш» - это самая сложная пока. Говорят, с обновлением еще довезут, поэтому выполняй быстрее, а то потом сложнее будет.

- Не могу, - ответил Вася. – Там несколько условий же.

- Ну да. Сходить в туалет, а потом проехаться на заднице через всю гостиную, рисуя узоры на полу.

- И все это под носом Андреича, чтобы он не прервал поездку, - снова вздохнул Вася. – Сколько раз пытался, только жизни зря потратил.

- Невнимательный ты, Васька, - рассмеялся Серый. – Тут же не сильно сложно. Смотри, Андреич, когда рассеянный, то всякие стелс-ачивки выбить проще. А когда он рассеянный?

- Когда играет или работает.

- Вот. А еще, когда фильмы смотрит с подругой, - кивнул Серый. – В общем тебе подойдут два варианта. Либо Андреич «Властелин колец» смотрит... Я, кстати, «Мега-Черкаш» именно так и выбил. Либо он играет в футбол на приставке. В этот момент он на тебя внимания не обратит. Как раз успеешь пересечь комнату. Ну? Попробуем?

- Давай, - вздохнул Вася. – Вдруг повезет.

*****

Андреич, нахмурив брови и уставившись в экран телевизора бешеными глазами, яростно долбил по кнопкам геймпада. Соперник, как и всегда, попался сильный, и лишь одна победа отделяла Андреича от долгожданного призового места и наград. Ничто не могло отвлечь его от матча… Разве что странный скребущий звук.

Андреич скосил глаза и увидел, как по паркету медленно едет на заднице его кот Васька. Едет и смотрит бесстыжим взглядом на Андреича. Еще и нижнюю челюсть выпятил вперед, словно насмехаясь. Андреич скрежетнул зубами и мотнул головой.

- Вася! – прошипел он, стуча по кнопкам. Кот проигнорировал шипение хозяина и ускорился. – ВАСЯ!

Соперник быстро разыграл мяч от центра поля, добежал до штрафной и изящной подкруткой послал круглого в сетку. Вратарь лишь лениво проследил за мячом взглядом, а потом в квартире раздался рев Андреича, который пропустил атаку, наблюдая за котом.

- Васька, зараза! Черкаш-паук хренов! – заорал он и, бросив геймпад на диван, бешеными скачками помчался за улепетывающим котом. Серый, второй кот Андреича, лишь насмешливо мяукнул и, спрыгнув с подоконника, побрел за хозяином, который тщетно пытался достать Ваську из-под ванны и шипел, как простуженный самовар.

*****

- Говорил же, - буркнул Васька, когда они с Серым привычно улеглись на кухне. – Не дается и все тут.

- Практика нужна, дружище, - улыбнулся Серый. – Зато «Сбеги от Голиафа» получил. Тоже плюс.

- Это точно, - вздохнул Васька и, потянувшись, замурлыкал. – Когда он «Властелина колец» в очередной раз смотрит?

- На Новый год, - ответил Серый.

- Вот тогда и попытаюсь. А пока другими ачивками займусь. Их там столько еще…

ЗЫ: Навеяло всем известной игрой про котейку и собственной кошкой, которая тоже, как мне кажется, выбивает ачивки, мучая бедного дядю Гектора.

«Друг».
© Гектор Шульц

- Привет. Меня Женькой зовут, - представился загорелый мальчишка и протянул ладошку. – Погнали крапиву палками лупасить?

С Женькой я познакомился на даче, которую мои родители купили, когда мне было восемь лет. Женька и его родители были нашими соседями, поэтому неудивительно, что я встретил его на следующий же день после приезда. Он сидел на высоком дереве, как маленькая чумазая обезьянка и трескал черешню, а увидев меня тут же спрыгнул, чтобы представиться. Через десять минут мы с ним пошли бить крапиву палками, причем Женька одолжил мне один из своих мечей – тяжелый, гладко отполированный черенок от лопаты или граблей.

- Это армия злого короля Крапивуса, который хочет зажалить всех жителей королевства! – пафосно верещал Женька, вздымая над головой свой меч – плоскую доску, пробитую ржавым гвоздем.

- Лишь два воина способны дать ему отпор и сойдутся они в неравной схватке с полчищами врагов, - подыграл я, вызвав у Женьки радостную улыбку. Он заулюлюкал, взмахнул своим мечом и ринулся в заросли крапивы. Я чуть посомневался, но все-таки помчался за ним, чтобы новообретенный товарищ не уличил меня в трусости.

- Эх, знатно полупасили, - буркнул он, чухаясь, как наш дворовый пёс Барон, которого любила вся детвора.

- Ага, - ответил я, с наслаждением раздирая ногтями собственную руку. Армия Крапивуса дала серьезный отпор, но что она может противопоставить двум яростным рубакам.

- А погнали шалаш строить? – вдруг спросил Женька и его глаза радостно заблестели. – У меня тут есть на примете местечко.

- А погнали, - засмеялся я и мы с Женькой помчались вверх по улице, к пустырю, на котором стоял заброшенный покосившийся домик.

Почти все лето мы провели с Женькой на даче, а когда он с родителями уезжал, мне становилось необычайно тоскливо. Не помогал даже «Хоббит» и любимые сказки, в которые я любил проваливаться с головой. Зато, когда к соседнему участку подъезжал оранжевый «Москвич», я первым нёсся его встречать, потому что был уверен, что на заднем сиденье нетерпеливо ёрзает мой друг.

- Погнали на речку, - все так же задорно блестя глазами, выпаливал он, только выбравшись из машины. – Мне папка свою удочку старую отдал.

- Погнали! – так же радостно отвечал я. С Женькой я готов был бежать хоть к черту на рога, потому что знал – это будет весело.

Женькины родители приезжали на дачу только в выходные, а мы с мамой почти все лето проводили за городом. Поэтому я слонялся с понедельника по пятницу, а с вечера пятницы начинались приключения, как только оранжевый «Москвич» появлялся на горизонте.

Выходные пролетали за один вдох, но какими же упоительными они были. Мы с Женькой лупили крапиву, причем он каждый раз придумывал продолжение истории про злого короля Крапивуса. Строили шалаш, лазили в заброшенный дом искать призраков, обрывали черешню на соседском участке, рыбачили и, устроившись на теплом песке, жгли костер, чтобы испечь в нем картошку, потому что рыбаки из нас были те еще.

Когда летние каникулы кончились и настала пора прощаться, мы с Женькой обменялись телефонами и скрепили дружбу клятвой, пообещав не теряться. И каким же счастьем для меня стало то, что Женька оказался моим соседом и в городе. Он жил через дорогу от моего дома, ходил в ту же школу, поэтому дружба лишь крепла день ото дня. После школы, зимой, мы неслись на старое водохранилище, где катались на ледяных плитах. Потом, замерзшие и хрустящие, неслись во двор, чтобы слепить снежную бабу или просто поиграть с соседскими пацанами в снежки. Весной мы слонялись по двору и мечтали о лете, когда не будет школы, зато будет дача, наш шалаш, речка и печеная картошка.

- Да я запросто речку переплыву! – запальчиво воскликнул Женька, когда мы, накупавшись, загорали под жарким июльским солнышком. – Туда и обратно. Сто раз так делал, пока ты от абрикосов немытых животом маялся.

- Да я тоже переплыву, - не так решительно, но упрямо буркнул я, чтобы Женька меня зауважал. Но он лишь фыркнул и скептично покачал головой.

- Ну давай махнем. Туда и обратно. Или боишься? – сверкнул он глазами и поднялся с песка.

- Да вот еще! – возмутился я и встал рядом с ним. – Ну, погнали?

- Погнали, братка! – радостно засмеялся Женька и с разбегу влетел в теплую воду, после чего яростно заработал руками и ногами. Я улыбнулся и бросился за ним.

Правда мы переоценили свои силы. Я уж точно. Примерно на середине реки ноги свело судорогой, и я начал уходить под воду. А течение на середине сильное, так и норовит отнести подальше. Я видел Женькину голову. Он продолжал плыть, но делал это как-то вяло. Лишь изредка пытался меня подбодрить.

- Давай… обратно, а? – отплевываясь, бросил он. Я промолчал и, нырнув, с трудом развернулся в сторону берега. Женька сделал то же самое и поплыл позади меня. Я знал, что он плывет за мной, потому что слышал его голос. – Давай, давай. Чуть-чуть… еще.

Боль от судорог стала невыносимой, но я кое-как еще держался. Наглотался речной воды, меня мутило, но я отчаянно сражался, пока не вывалился на песок, жадно хватая ртом воздух. Меня колотило, зубы стучали, как у людоеда из английской сказки, которую я любил читать на ночь, но в груди горела гордость. Доплыл!

Женька выбрался на берег позже меня и вид имел такой же бледный. Синие губы нехотя расползлись в улыбке, но в глазах все так же сверкали безумные чёртики. Какое-то время мы просидели молча. Просто тряслись и жались друг к дружке, несмотря на жаркое солнце и горячий песок.

- А лихо мы… да? – отдышавшись, протянул Женька. Я молча кивнул, потому что сил не осталось совсем. Женька чуть подумал и тихо спросил: - Может, по домам, братка? Что-то я устал сегодня.

- Я то-тоже, - лязгая зубами ответил я, заставив друга рассмеяться.

- Вижу. Тогда до завтра? Или вечерком может рыбку сходим половить?

- Видно будет, - через силу улыбнулся я. Женька улыбнулся и, поднявшись с песка, махнул мне рукой.

- Тогда погнали, а то родители ругаться будут. Весь день купаемся, потом не пустят.

Но вечером оранжевый «Москвич» уехал в город. Наверное, у Женьки температура поднялась или проболтался родителям о нашем неудачном заплыве. Я тоже чувствовал себя неважно, но стоически молчал, когда мама принималась меня пытать.

- Накупались просто, - улыбался я, через силу. – Устали. Сделаешь чаёк, мам? Горячий, с вареньем.

- Ох, ребятня, - качала мама головой. – С вами седина раньше времени вылезет.

*****

Через год родители Женьки продали дачу. Как он сказал: «устали». Я понимал их прекрасно. Мне и самому порой жутко надоедало копаться в огороде или проводить весь день, собирая вишню, вместо того, чтобы купаться и носиться с Женькой по улицам в поисках приключений.

Так лето стало скучным и не мог дождаться, когда же мы вернемся в город. Потому что там меня ждал Женька. Порой родители уезжали на дачу без меня, а за мной присматривала только бабушка. Но я пользовался этим и домой заявлялся глубоко за полночь.

С Женькой мы лазили по крышам в поисках голубиных гнезд. В одном даже как-то нашли птенцов: сморщенных и уродливых. Но Женька вдруг умилился и не хотел уходить, пока я силком не увел его.

- Такие махонькие, братка, - прищурившись от яркого солнца, говорил он, когда мы лежали на нагретой солнцем крыше, подставив свои белые тела жарким лучам. – И беззащитные.

- Кошки сюда не лазят. Чердак же закрыт, я вон ключ стырил, чтобы на крышу залезть, - улыбнулся я, смотря на друга.

- И это радует, - серьезно ответил Женька. – Только это, без меня на крышу не шастай. Не по-дружески это! Свалишься еще, что я тогда один делать буду?

- Иди ты, - рассмеялся я. Женька тоже загадочно улыбнулся и, потянувшись, довольно крякнул.

- Эх, хорошо лежим, а?

- Хорошо, - соглашался я, переворачиваясь на живот.

Порой мы ходили к водохранилищу, но купался только я. Женька обычно валялся на солнышке и кокетничал с девчонками, которые делали вид, что его не замечают. Но когда Женьку это останавливало. Он и меня умудрялся подначивать.

- Там одна вон, в голубом купальнике, тебе глазки строит, - ехидно говорил он. – Что, зазнакомишься пойдешь?

- Нафиг надо, - краснел я, ловя заинтересованный взгляд девчонки в голубом. – Еще я за девками не бегал.

- Трусишка ты, братка, - смеялся Женька и, закрыв глаза, довольно жмурился, нежась под солнышком.

*****

Так мы и росли вместе. Вместе учились, вместе открывали новое, вместе противостояли трудностям. С Женькой я попробовал первую сигарету и первый алкоголь. Смешно это было.

- Фу, дрянь какая, а? – сплюнул он на землю и протянул мне тлеющую «Приму».

- Старшие пацаны курят, - отвечал я, затягиваясь горьким дымом. В железной кружке было налито вино и мне оно нравилось больше сигарет. Похоже на компот, от которого голова становится легкой.

- Взрослеют, - тоном знатока замечал Женька, поднимая свою кружку с вином. – Твое здоровье, братка.

- И твое, - улыбался я.

Голова шумела, но нам было хорошо. Я чувствовал, что взрослею. Наверняка и Женька думал так же, потому что иногда он замолкал и думал о чем-то своем. Потом улыбался неведомым мыслям, затягивался и выпускал к небу струйку дыма.

*****

- Здоровый бычара, - сказал Женька с сомнением смотря на моего противника. Гаврилова из десятого «Б». Тот разминался напротив и злобно стрелял глазами в нашу сторону. Я лишь сосредоточенно кивнул, играя с ним в гляделки. На перемене Гаврилов врезал мне портфелем по спине, и я полетел вниз по лестнице, лишь чудом не сломав себе шею. Подлетев, я треснул его по жирной роже и выпалил, что жду после школы «раз на раз». Гаврилов согласился. Он всегда искал драки и от предложений «раз на раз» никогда не отказывался. Я тоже не мог отказаться, потому что тогда стал бы таким же, как Сопля – тихоня из моего класса, до которого только ленивый не докапывался.

- Большой шкаф громко падает, - ответил я отцовской поговоркой.

- Братка, смотри, - зашептал вдруг Женька, показывая в сторону Гаврилова. – Он на левую ногу хромает чутка.

- И что? – тихо спросил я, нахмурившись.

- Его неделю назад на футболе Данилов срубил.

- И?

- Вот ты дурной, - хмыкнул Женька. – Влупи ему по ноге, а как свалится, добей. И близко не подходи, он тебя задавит массой. На расстоянии работай, ногой отбрыкивайся и он сдохнет быстро.

Я сделал, как советовал Женька. Дождался замаха огромного кулака Гаврилова, ушел в сторону и со всей силы зарядил ему по травмированной ноге, вызвав одобрительные вопли. Поймав краем глаза Женьку, я увидел, что тот улыбается и кивает. Дождавшись, когда Гаврилов упадет, я насел на него и от души принялся молотить кулаками по ненавистной роже, пока меня не оттащили одноклассники. Странно, но Гаврилов улыбался и, поднявшись, даже хлопнул меня по плечу, после чего отошел в сторону, хлюпая разбитым носом и глотая юшку.

- Неплохо ты его треснул, - уважительно буркнул Женька, провожая Гаврилова взглядом. – Симпатий вон тоже заслужил. Макаренко с тебя глаз не сводит.

- Ну тебя, - рассмеялся я, закидывая за спину рюкзак. Но все же не утерпел, повернулся. И увидел Машку Макаренко, которая застенчиво улыбалась и смотрела на меня.

- Друзей слушать надо, - наставительно сказал Женька. – Не давай себя задирать и тебя будут уважать.

*****

Я слушал друзей, но Женьку слушал больше. Он словно знал то, чего другие не знали. Его советы, редкие, но меткие, всегда оказывались в тему. Сколько раз он тормозил меня на студенческих попойках, когда я готовился перейти грань, сосчитать сложно.

- Заканчивай, - пьяно возмущался он, отодвигая от меня бутылку пива. – Я тебя домой не понесу. Меня б кто отнес.

- Ты и сам дойдешь, - смеялся я, но Женьку слушал.

- Ты, братка, как перепьешь, так сам не свой становишься. На приключения тянет, только толку-то от таких приключений. Геморрой себе на жопу заработаешь и все. Водички попей, полегчает, - заметил он, когда я вдруг позеленел. – Говорил тебе, дураку, не мешать. Фиг послушался.

- Да, да. Говорил, - фыркал я, залпом осушая стакан воды. Женька пьяно качал головой и смеялся в ответ.

- Ну-ка, погодь, - тормозил он меня, когда мы возвращались домой затемно, и указывал куда-то в сторону нетрезвой рукой. – Там типы какие-то мутные сидят.

- И чо? До двоих не полезут, - воинственно хмыкал я, но Женька вздыхал и смотрел на меня, как на деревенского дурачка.

- Удивляешь ты меня порой, братка. Давай на Черкасова свернем, а там на Магистральную выйдем. По свету идти безопаснее.

- Да ладно. Когда ты гопарей-то пугался? – рассмеялся я. Женька шикнул, уловив движение в темноте и заинтересованные взгляды.

- Никогда, - честно ответил он. – Но сейчас я за тебя отвечаю, как самый трезвый. Будут еще драки, а в такие драки надо с трезвой башкой лезть. Запомни и не забывай.

- Конечно, учитель, - дурашливо отвечал я, заставляя Женьку смеяться.

Мы ныряли в темный переулок и выходили на Магистральную, где всегда горел свет и было многолюдно. Тут Женька расслаблялся, выпрямлял грудь и весело подмигивал проходящим девчонкам, которые его почему-то не замечали, смотря только на меня.

- Ну, кто-то должен быть умным, а кто-то красивым, - отвечал Женька, когда я подкалывал его по этому поводу. – Чеши, дон Жуан, пока не споткнулся и не растерял свой шарм по асфальту.

*****

Так получилось, что именно Женька помог мне познакомиться с будущей женой. Мы сидели у меня дома после работы, пили пиво с раками и периодически отвлекались на сайт знакомств, чья страница была открыта на моем ноутбуке.

Женька без стеснения комментировал анкеты девушек, словно видел куда больше, чем я. А я заливисто хохотал над его комментариями.

- Эта нет, - буркнул он, тыча в экран пальцем. – Эта будет тебя по дому скалкой гонять, а когда ты высохнешь, на стену прибьет, как чучело. Точно говорю, братка. Помнишь, ты с Ленкой встречался? Вот эта еще хуже будет.

- Вспомнил, блин, - нахмурился я, выводя на экран следующую анкету. – А эта?

- Взгляд стервозный. Вроде миленькая, в очочках, а внутри черная. Зуб даю, - мотал головой Женька.

- Тебе не угодишь, - ворчал я, щелкая мышкой. – Разборчивый слишком. Поэтому и один.

- А я может принцессу ищу! – вскинулся Женька. – Я победил короля Крапивуса, а ты мне каких-то страховидл сватаешь? Только принцесса и точка!

- Ладно, ладно. Победитель… - я не договорил, потому что Женька вдруг замолчал и улыбнулся, смотря на экран.

- А вот эта хороша.

- Ну, да. Миленькая, - кивнул я, рассматривая фотографию симпатичной девушки, которая прижимала к груди пушистого кота и мило улыбалась в камеру.

- И имя нормальное. Наташа, - добавил Женька. – Не то что все эти Анжелы, Огни твоих чресел, Златокудры и Те самые. Глаза добрые, улыбка тоже.

- Ладно, искуситель. Напишу, - рассмеялся я и поднял бутылку. – Будем, братка?

- Будем, - усмехнулся Женька и еще раз загадочно посмотрел на экран. – Точно будем.

*****

В ночь перед свадьбой мои друзья спали в соседней комнате. Утомились и теперь видели цветные сны. На кухне сидели только мы с Женькой. Пили чай и негромко болтали.

- Я как знал, а? – горделиво выпятил он грудь. – Наташка же золотце.

- В кои-то веки ты попал в точку, - съязвил я и, вздохнув, хлопнул Женьку по плечу. – Спасибо тебе…

- Чего? – искренне удивился он. – На философию потянуло? Ты ж вроде не пил. Или бахнул себе коньяку вместо чая?

- Нет. Просто вспомнил, что редко тебе спасибо говорил. Настоящих друзей мало, а ты у меня такой один, - ответил я честно. Женька вдруг посерьезнел и заглянул мне в глаза. – Сколько раз ты меня вытягивал из всякого? Я, как слепой котенок, в самую грязь лез, а ты меня за хвост и на дорогу возвращал.

- Это да. Для того друзья и нужны, - хмыкнул Женька. В его глазах зажглась грусть. Да и улыбка была неловкой. Он на секунду задумался и просиял. – А помнишь лето на даче? Ну, когда мы познакомились?

- Шутишь?! Конечно помню, - кивнул я. Женька откинулся на стуле и сплел на груди руки.

- Я ж тогда, как почувствовал, что этот вот скромный пацан станет моим браткой. Потому и променял черешню на тебя.

- Ну, спасибо, - рассмеялся я, но Женька был серьезен. Он помолчал немного, поднял голову и посмотрел на часы, висевшие на стене.

- Пора мне. Да и тебе отдохнуть надо.

- В смысле, пора? – удивился я. Женька поднялся со стула и грустно мотнул головой. – Свадьба ж. Какая свадьба без лучшего друга-то? На кухне постелю, а завтра…

- Эх, братка. Забыл, что ли, снова? – тихо спросил Женька, кладя руку мне на плечо. – Я ж утонул тогда. Двадцать восемь лет назад. Когда мы речку переплыть захотели. Забыл. Снова.

- Но ты же рядом был. Всю жизнь. А сейчас уходишь, - упрямо буркнул я. В глазах защипало и Женька, увидев мои слезы, улыбнулся.

- Ага. Был. А сейчас пора мне, правда. Задержался я, а за тобой теперь Наташка присмотрит. Хорошая она, не зря искал столько, - в его глазах блеснули знакомые чёртики. – И все у вас хорошо будет.

- Правда? – я поднял мокрые глаза на Женьку. Тот улыбнулся в ответ и кивнул.

- Конечно. Ты ж мой братка. Как я могу тебе врать? – вздохнул он и ласково взъерошил мои волосы. Потом снова посмотрел на часы и опустил голову. – Будем?

- Будем, - прошептал я в пустоту. Женька ушел, а я сидел один на кухне. За окном забрезжил рассвет, но на душе почему-то было спокойно. Я улыбнулся и, посмотрев в окно, добавил. – Прощай. Братка...

© Гектор Шульц

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Эпилог.

Июль 2011 года.

Спустя одиннадцать лет я вернулся в родной город. Отпуск, давно отложенная поездка к родителям, и вот я выхожу из поезда, закидывая за спину рюкзак и смотря на здание вокзала. Он, казалось, ничуть не изменился, когда я уезжал отсюда одиннадцать лет назад. Разве что потемнел от времени, да часы на башенке остановились. В остальном он был все тем же старым вокзалом, с которого я, вчерашний школьник, отправлялся в Питер, чтобы попробовать поступить в институт. И который еще не догадывался, что поступит, отучится и найдет в городе на Неве работу и новый дом.

Но стоило выйти из поезда, как сразу нахлынули воспоминания. Яркие, радостные и темные, грустные. Я вспомнил плачущую маму, которая промокала глаза платочком, и папку, который хорохорился и шутил, но в конце тоже пустил слезу. Вспомнил, как смотрел в окно и гадал, что меня ждет в новом городе. Я так отчаянно хотел покинуть родной город, что заранее полюбил чужой, который и стал моим новым домом.

Проезжая на троллейбусе по знакомым улицам, я невольно улыбался, но часто улыбка сменялась растерянностью. Мысли, которым я не мог приказывать, то напоминали о себе яркими пятнами, то резко наливались чернилами. Я видел места, которые вызывали конфликт: я не знал, радоваться мне или грустить. А призраки воспоминаний бледными тенями и глухими голосами стремились его усугубить.

Когда я вошел в свой двор, грусть на мгновение сменилась радостью. Я шел по потрескавшемуся асфальту медленно, словно хотел заново наполнить красками вид своего двора, который потускнел в моих воспоминаниях. Пусть двор зарос травой и сорняками, но памятное мне все равно осталось. Порой даже возникают в голове какие-то звуки: то детский смех, то крики соседок, то мамин голос, зовущий меня ужинать. Бледные призраки прошлого, от которых не убежать.

— Привет, дядь Олеж, — улыбнулся я, увидев Олега Кузнеца на лавочке у второго подъезда.

— Привет-привет, кто бы ты ни был, — басит он. Борода седая, волосы белые, как снег, а глаза мутные.

— Артём Воронин. Помните? Сосед ваш. С первого подъезда, — ответил я, поняв, что старик давно уже не видит.

— А как же, — смеется он. — Извиняй, Тёмка. По голосу-то и не узнал. Взрослый слишком, а я тебя мальком помню.

— Как вы?

— Да как, нормально. Глаза, бляди, отказали, зато нос теперь все чует, да уши спать мешают, — хохотнул он, смотря поверх моей головы. — Ты к родителям-чи приехал?

— Ага.

— Ну так беги. Хули ты со мной тут лясы точишь. Сказок ждешь?

Я улыбнулся и, вздохнув, пошел дальше.

Поднимаюсь по ступенькам на второй этаж, рассматривая стены. «Мафон — пидор», «Ворона — лох», «Галя Два Пальца любит ебаца», «Оля и Катя = подруги», а чуть ниже Оли приписка — «Сука лысая лобастая». Старые надписи вновь ворошат прошлое, откапывая то, что я пытался забыть. Но подъезд чист, нет пакетов с засохшим клеем, шприцов в углах и бычков на полу.

Родители поставили новую дверь, металлическую. Я же помню нашу старую: деревянную, выкрашенную зеленой краской. Новая кажется чужой и холодной, как надгробная плита, под которой спрятано тепло родного дома. Кнопка звонка и знакомая дребезжащая трель после нажатия на неё.

— Тёмка, сыночек!

— О, вымахал! — папа и мама, перебивая друг друга, лезут обниматься, душат слезами и объятиями. А я просто молчу, вдыхая запах пирожков и горячего супа, который мама сварила к моему приезду. — Заходи, заходи. Валя! Ну дай ты робёнку раздеться. Залила всего, сушить щас будем. Не? Ладно, иди обними папку-то. Ох! Да не так крепко-то, а то весь дух выжмешь, чай не молодой папка уже. Заходи, заходи.

*****

— Да я так матери и сказал, — хмыкнул папка, когда мы поели и он, налив себе и мне по стопке наливки, закурил «Приму». Я вытащил свою пачку, на что папка сразу рассмеялся. — Там же как. Закончил институт, и сразу распределение. В нормальную хоть школу попал? А то по телефону вроде рассказывал, да я забыл уже. Память, как у Пинг-Понга вашего ебанутого. Он тут на днях жопой на забор у ПТУ напоролся. Так и провисел три часа, пока его не сняли. Дети слабоумные уже в яйцах пищат, а он все туда же. Лазит хуй знает где. Так, что со школой, Тёмка?

— Да, со школой повезло, — ответил я, закуривая сигарету. Дым щекочет горло, но мне дико непривычно курить при родителях. Однако курить хочется. В поезде особо не покуришь, проводницы гоняют из тамбура. — В новую попал. Туда как раз молодых спецов стараются брать и все идеи тщательно рассматривают, а не прячут в дальний ящик.

— А детки как?

— Ребята хорошие, — улыбнулся я. — Мне в том году впервые класс под работу дали. Есть хулиганы, конечно, но это поправимо. Приезжайте, устрою вам экскурсию.

— Куда там, Тёмка! — буркнул папка. — Но когда-нибудь точно заедем. А сейчас извиняй. Огороды у нас тут, зимовки…

— Да я понимаю, пап, — улыбнулся я, но папа вдруг посерьезнел. — Чего губу надул?

— Ты встречал кого из дворовых-то? — спросил он.

— Ага. Олега Кузнеца. На лавке сидел. Слепой, а шутки все те же.

— Да ему хоть что. Ослеп, а здоровее всех здоровых, — усмехнулся папка. — Я про друзей твоих.

— Каких? — под сердцем кольнуло, но я сумел восстановить дыхание и уставился на отца.

— Дык этот, долбоеб-то. Махон, Мафон… хуй знает, как его там звали.

— Мафон. А что с ним? — выдохнул я.

— Дык загнулся, мудень, — просто ответил папка. — Ты вот укатил, а он через два года надышался чем-то, да в сугробе уснул. И не проснулся. Нашли его через два дня, а он черный весь, как негра! Гнилой, поди был…

— Хватит тут об этом. Не грузи ребенка с дороги ужасами своими! — буркнула мама и поставила передо мной тарелку с пирожками. — Ешь, Тёмка. Похудел-то…

— Ничо не похудел. Вырос, возмужал. Шо ему теперь, как учителям его, жопу наедать? Захочет — съест. Накати лучше, мать, наливки. Хорошая вышла.

— А ты не привыкай. Наливку ему. Чего тебе доктор сказал? Рюмку на ночь, не больше. А ты? Вторую уже высадил.

— Ой, на аспиде-то женился, — ворчит папка, за что тут же получает по голове полотенцем. — Вишь, сын?

— Вижу, — усмехнулся я, беря с тарелки пирожок и подходя к окну. В глаза сразу бросились окна Алёнкиной квартиры на пятом этаже. — Огурцовы тут еще живут?

— Не, куда там. Алёнка Натаху через лет пять после твоего отъезда в Москву забрала. Квартиру продали, вроде. Да тут половина новых живет. Старые или сдохли, или уехали, — отмахнулся отец. — А вы чего? Письма друг другу не пишете?

— Нет, — хмыкнул я, доедая пирожок. Родители переглянулись, но промолчали. — Я писал ей, но ответа не получил... Ладно, пойду прогуляюсь. Устал в поезде валяться. Вы не против?

— Пойди, конечно. Ноги разомни, а я пока ужин приготовлю.

— Ма. Я только поел. Не надо, — улыбнулся я, но разве это когда-нибудь останавливало родителей. — Вещи закину в комнату и пойду.

— Наш дом — твой дом. Продуктов только своих купи, — буркнул папка, утыкаясь в газету, за что опять получил полотенцем по спине. — Ну чего опять?

— Ничего. Вечно свои шутки шутишь, — мама ворчит недолго, и скоро тишину квартиры нарушает их смех. А я, взяв сумку, отправился в свою комнату.

В комнате все точно так же, как и в тот день, когда я уехал. Кровать аккуратно застелена, на столе стопка книжек, слегка пыльных: «Властелин колец», Энтони Пирс, Роберт Говард. В первом ящике лежит мой старенький плеер и кассеты, которые когда-то записывал Нефор. На коробках наклейки с моими каракулями: «Metal», «Cannibal corpse», «Autumn», «Butterfly Temple». А в другом ящике тетрадка в темно-синей обложке. Там же, куда я её положил, уезжая и не рискуя брать с собой воспоминания.

Перелистнув страницы, я сжал зубы и перечитал то, что когда-то написал. И швырнул тетрадку на кровать, после чего сел на краешек и обхватил голову руками. То, что я так старался забыть, снова ворвалось в голову, заставляя череп трещать, как под прессом. Воспоминания — яркие и злые — заставляли сердце заходиться в бешеной гонке. И успокоился я лишь тогда, когда снова сунул тетрадку в ящик стола.

*****

Гуляя по окрестностям, я дошел и до школы. Остановился перед покрашенным металлическим бруском, который выполнял роль шлагбаума, и посмотрел в холодные и неприветливые темные окна. Заставил себя сделать шаг, переступил границу и медленно пошел по знакомым плитам, сквозь которые пробивалась зеленая трава.

Я остановился перед крыльцом и задумчиво смотрел на главный вход, пока из школы не вышел охранник.

— Хули встал тут? — ругнулся он. Я сдержал ответное ругательство и миролюбиво поднял руки.

— Просто гуляю. Учился тут когда-то.

— Ну так пиздуй отсюда, пока ментов не вызвал. Учился он тута. Знаю я таких. Щас отвернусь, а ты стены зассышь! — ответил охранник и, развернувшись, вальяжно вошел в здание. Я же понимал, что даже если бы мне разрешили, я так и не решился бы войти. Не смог бы заставить себя переступить порог этого ебаного здания. Однако сердце, хоть и билось слишком быстро, но все же поспокойнее, чем в тот раз, когда я взял в руки тетрадь в темно-синей обложке. И бледные фигуры из моих воспоминаний не стояли на школьном крыльце.

На следующий день, вечером, я встретил Кота. Он вывалился передо мной из магазина, держа в руках сиську дешевого пива. Кот стал еще жирнее. Раза в два, не меньше, но наглый взгляд, поросячьи глазки, налитые кровью, и придурошный голос никуда не делись.

Он замер, прищурился и склонил голову набок, словно пытался вспомнить, где видел мое лицо. Я спокойно стоял, засунув руки в карманы джинсов. Наконец его уродливую рожу озарила догадка, и он хрипло спросил:

— Ворона, ты, бля?

— Я, — ответил я и сделал шаг назад, когда Кот кинулся ко мне обниматься. — Не надо.

— Чо, бля, старого другана школьного даже не обнимешь? — с обидой спросил он. Я покачал головой и вытащил из кармана пачку сигарет и зажигалку, на что Кот тут же спросил: — А сигой угостишь? Бля, буду, курить охота!

— На, — вздохнул я, протягивая ему сигарету. Кот закурил и, наорав на мужика, который в него врезался, отошел в сторону.

— Ходят, блядь, долбоебы всякие. А ты куда пропал? Мы с пацанами после выпускного тебя не видели. Ха, прикинь! Зябу кто-то обоссал на выпускном. Зашкварили, нахуй, — я промолчал в ответ. — Так чо? Где ты, чо ты? Пропал с концами?

— Нет, — мотнул я головой. — В Питере сейчас. Живу и работаю.

— А ну, красавчик, — улыбнулся Кот. Я увидел, что передних зубов у него не было, а оставшиеся почернели и сточились до уродливых пеньков. — А я тут вот живу. Женился после школы, да развелся уже. Бывшая в ментовку заяву накатала, когда я порамсил с ней и ебало разбил по пьяни. Ща на заводе работаю. С Щеней.

— С Щенковым? — удивился я, затягиваясь сигаретой. — И как он?

— Да такой же. Плешивый, вонючий и тупой, — отмахнулся Кот. — А ты кем в Питере, Ворона? Прикид ничо так. Модный. Котлы хорошие. Барыжишь чем?

— Знаниями, — ответил я. Кот открыл рот и прищурился.

— Наебал, да?

— Нет, — помотал я головой. — Учителем в школе работаю. Биологию преподаю.

— А… — он словно вспомнил что-то. — Точняк. Ты же у Аносова постоянно в кабинете торчал, уебков в спирте рассматривал. Жаб этих, головастиков.

— А что остальные? — спросил я. Кот задумался, и на его роже промелькнула гримаса отвращения.

— Хуй их знает. Мало кого вижу. Слышь, Ворона, может, по пивку пойдем ебнем? — с надеждой спросил он. — Только докупить надо.

— Нет, Кот. Я в завязке, — соврал я. — За хлебом вышел, а тут ты.

— Да, прикол. Земля, бля, круглая, — усмехнулся он. — А наши… Ну, Щеня на заводе со мной, как завод открыли. Зябу давно не видел. Дэн, сука, руки теперь не подает.

— Чего так? — поддел я его. Было видно, что Коту тяжело, но мне почему-то захотелось сделать ему больно.

— Дохуя важный стал, — с злостью бросил Кот. — После школы в Москву уехал, а как вернулся, батя ему цех мебельный подогнал. Ща в своем доме живет, на джипе катается. Баб ебет красивых. Я его как-то на улице встретил, так он, сука, мимо прошел. Ты вот узнал, а он ебало скривил и мимо прошел. Панкова… хуй её знает. Я ее после школы не видел. Как и Лазаренко. Шпилевского, петушару, тоже. Вроде съебал он с города… А помнишь, Ворона, как мы с тобой раз на раз замесились?

— Помню, — кивнул я.

— Я тебя даже зауважал малёха. За то, что зубы показал. Ладно, чо там еще. А, ну и все. Хотя, не… Глаза по мути какой-то вмазался и присел. А когда вышел, и года не протянул. Сдох, блядь, в притоне каком-то. Тубик у него был.

— Понятно, — снова кивнул я. — Ладно, Кот. Бывай. Щенкову привет, когда увидишь.

— Давай, Ворона. Заглядывай, может, пивка ебнем, — он рыгнул, обдав меня смесью чеснока, тухлятины и пива. А потом поплелся дальше, шатаясь и ругаясь с прохожими, как старый брехливый дед. Все тот же Кот. Нихуя не изменившийся. Я думал, что снова полезет злость, но когда увидел перед собой такого Кота, злость ушла, словно её никогда и не было. Простил ли я его? Нет. Жизнь его и так накажет, если уже не наказала.

После встречи с друзьями в центре, когда я вышел на своей остановке из троллейбуса и направился к дому, путь мне преградила знакомая тощая фигура. Я, машинально сжав кулаки, напрягся, но тут затрещал фонарь и прогнал желтым светом чернильную темноту.

— Ебать, Ворона?

— Зябликов, — процедил я, глядя на отвратную рожу урода, который все же изменился. Зяба похудел и был одет в странный спортивный костюм не первой свежести. Колени давно отвисли, а черные кроссовки на ногах видели лучшие времена. На роже гнойные прыщи, а глаза, бледные, как у рыбы, хищно блестят.

— В натуре, ты, Ворона? — он подошел ближе и панибратски закинул свою руку мне на плечо. Я сразу же её сбросил и тычком в грудь заставил его сделать два шага назад. Зяба отлетел как-то слишком легко, словно веса в нем было, как в ребенке. — Буреешь, сука? Приоделся, так чмом перестал быть?

Он не договорил, потому что я, вспылив, схватил его за горло правой рукой и крепко сдавил, заставив засипеть. Мне хотелось сдавить пальцы еще сильнее, пока Зяба не обмякнет или из него не полезет гниль, как из скисшего помидора, но я сдержался и толкнул его в сторону, после чего спокойно добавил:

— Руки, нахуй, убрал. Дернешься, поломаю.

— Дохуя дерзкий стал, — усмехнулся он, подняв руки. В глазах тревога, но смех остался все тем же: визгливым, словно шакал смеется. — Изменился.

— Да, изменился. Ты удивишься, но люди меняются, — ответил я, доставая пачку и закуривая сигарету. — Только уроды остаются все теми же уродами, Зябликов.

Я обогнул его и медленно пошел к подъезду. Не знаю, ждал ли я, что он кинется и я смогу выплеснуть боль, копившуюся долгое время. Или просто медленно шел, зная, что он так и не решится. Уроды боятся тех, кто может дать отпор. Они трогают только тех, кто молчит. Только вот я давно уже перестал молчать.

На выходных я встретил Дэна. Он прогуливался по парку вместе с сыном. Я сидел на лавочке с книгой и заметил его первым. Дэн так же, как и Кот, остановился, прищурился и склонил голову набок. А потом, увидев мою улыбку, рассмеялся. Чуть погрузневший, начавший лысеть, но все тот же Дэн.

— Воронин? Тёмка? — он подошел и протянул руку. Я поколебался пару секунд, но руку все-таки пожал, поднявшись с лавочки. — Бля буду, не узнал, пока ты не улыбнулся.

— Борода виновата, — усмехнулся я, потерев кулаком бородку. Дэн присел рядом и посадил сына на колено. — Многие не узнают.

— Ты чего тут забыл? — спросил он, качая пацаненка на колене.

— А ты? Я Кота недавно встретил. Он сказал, ты теперь в своем доме живешь и здесь редко бываешь.

— Да я к родакам приехал, — как-то виновато протянул Дэн.

— И я тоже. Отпуск, — улыбнулся я, закуривая сигарету. Дэн потянулся к пачке и, отпустив сына, чиркнул зажигалкой.

— Кота я тоже часто вижу. Постоянно деньги клянчит. Заебал уже, — буркнул Дэн. Я же, кивнув в сторону пацаненка, спросил:

— Твой?

— Ага. Мишка. Дочка дома с женой, а мы погулять вышли. Погода хорошая, а он егоза та еще, — вздохнул он. — Нечасто получается. Работы много. А ты-то куда пропал?

— В Питер уехал после школы, теперь сам учителем работаю.

— Серьезно? — удивился Дэн и хлопнул меня по плечу. — Молодец. А я цех мебельный держу, на Ленинцев. Кот у меня какое-то время работал, пока материалы пиздить не начал. Я его и выгнал нахуй. Ходит теперь и хуйню про меня всем пиздит, что я зажрался и старых друзей забросил. А то, что он говно, никому не говорит.

— Слышал, — вздохнул я. — Он теперь с Щенковым на заводе работает.

— С Щеней? — снова удивился Дэн и зашелся в смехе. — Ну, пиздец. Ирония судьбы.

— Не говори, — рассмеялся я, после чего спросил: — Видел кого-нибудь из наших?

— Не особо. Зяба вроде сидел и недавно вышел. Вроде как хату выставил, а его там и повязали. Шляется по району. То вмазанный, то пьяный. Глаза сдох после тюряги. Кота ты и так видел, а остальные, ну… про Панкову слыхал?

— Нет.

— Короче, там пиздец, Артём, — нахмурился Дэн и, наклонившись к сыну, чмокнул того в макушку, когда тот захныкал, словно почувствовав боль отца. — Беги, Миха. Поиграй. Я пока с дядей Тёмой поболтаю. Далеко не уходи. Ага… Так, ладно. Короче, я же после школы в Москву поехал учиться. Отучился, вернулся, батя мне цех и подогнал. С Наташкой особо после школы не общался, мне других телок хватало. В Москве их много. Наташку отец отправил в финансовый учиться. Ну, наш, местный. Там Натаха по наклонной покатилась. Еблась со всеми подряд, на дурь подсела, вписки, мутные дела всякие, мне пацаны порой звонили и рассказывали. Короче, на одной вписке занесла она себе заразу по вене. Года три назад ушла. За месяц потухла резко, даже деньги отца не помогли, а он всех на уши поднял, да поздно, блядь.

— Пиздец, — вздрогнул я. В мыслях появилась Наташка — красивая, улыбающаяся и счастливая. Дэн поиграл желваками и посмотрел на меня. В его глазах стояли слезы.

— Тём, — хрипло буркнул он, отводя взгляд. — Я себя до сих пор виню. Я же не знал, что эта дура меня реально любит. Думал так, поебушки, и все. А она реально любила, даже после выпускного. Мне батя её сказал потом. Если б я ей писал, может, и не случилось этого. Пиздец. Хорошая девчонка была, а я…

— Дэн, то что случилось, уже случилось, — чуть подумав, ответил я, снова закуривая. Дэн протянул руку, и я дал ему сигарету, а потом чиркнул зажигалкой, чтобы он подкурил. — Как ты думаешь, почему я тебе руку протянул сегодня? То, что знакомое лицо из детства увидел? Нихуя. Ты единственный подошел к нам с Алёнкой на выпускном и извинился. А потом за Лёньку вступился, когда пьяный Кот его прессовал. И сейчас ты не притворяешься. Я вижу, как тебе больно, а боли за одиннадцать лет в школе я испытал предостаточно. И если тебе больно, значит, человек в тебе еще не умер. Сохрани это, Денис. И сыну своему передай, чтобы не повторял твоих ошибок.

— Я часто вспоминаю выпускной, — ответил Дэн, не смотря на меня. — Ты не смейся только, но я тогда словно прозрел. А оказалось, что нихуя. Лишь немного начал жизнь в настоящем цвете видеть.

— Понимаю. Я повзрослел быстрее тебя, но нихуя этим не горжусь. Ты единственный из вашей компании, к кому я не испытываю злобы. Кот не в счет, его жизнь и так наказала. И еще накажет, уверен. В тебе еще живет человек, Дэн. Не убивай его, а храни. Так, как хранишь своего сына и дочь.

— Я назвал её Наташкой, — криво улыбнулся он.

— Красивое имя.

— Знаю, — вздохнул он, после чего поднялся и резко вытер глаза рукавом рубашки. — Ладно, Тём. Рад был увидеть. Правда рад. Не думай ничего такого, — он вытащил визитку и протянул мне. — Будешь в городе — звони. С радостью увижусь. Посидим, выпьем, потрещим про старое.

— Взаимно, — я спрятал визитку в карман и задумчиво посмотрел на уходящего Дэна. Может, и правда в уродах дремлет человек, который однажды просыпается? Или Дэн — просто исключение из правил? Я надеялся на первое утверждение, но кто знает, как оно на самом деле.

Ольку Лазаренко я встретил в ресторане, в центре, куда отвел родителей поужинать перед отъездом в Питер. Она сидела за соседним столиком, с мужем и дочкой. Её словно током прошибло, когда мой папка, громко хохоча, упомянул мое имя.

— Ой, Тёмка, насмешил. А еще Воронин. Тю, бабка бы узнала, засмеяла бы…

— Тёма? — я обернулся на голос и сразу узнал её. Улыбнулся в ответ и встал из-за стола.

— Привет, Оль.

Она без стеснения обняла меня, а я не был против. Олькин муж, на миг напрягшийся, тут же расслабился, когда она повернулась и, утерев мокрые глаза, сказала, что я одноклассник, которого она давно не видела. Мы вышли на улицу, где я закурил, а Олька, стоя рядом, рассматривала меня и улыбалась.

— Ты изменился, — сказала она, заставив меня рассмеяться. — Возмужал.

— А ты нет, — теперь засмеялась и она. — Такая же, как и в школе. Прическа только другая. Тогда у тебя короткие волосы были.

— Ой, Тёма, — вздохнула она. — Знал бы ты, что я делаю для того, чтобы оставаться все той же Олькой. Спортзалы, йога, хуйога, массажи и что только не.

Мы проболтали полчаса, и нас так никто и не перебил. Олька через два года после школы вышла замуж, закончила институт по специальности «эколог», но работать так и не пошла. Её обеспечивал мужик, потом и дочка родилась. Её жизнь сложилась лучше, чем у других одноклассников. Трешка в центре, любящий муж, деньги. Но Олька оставалась все той же Олькой. Гибкой, спортивной, красивой Олькой Лазаренко, которая лишь на выпускном расслабилась и подарила невинность какому-то долбоебу, который вряд ли ее запомнил, залив мозги дешевым бухлом.

— А я искала тебя, чтобы на встречу выпускников пригласить… — Олька рассмеялась, увидев мое лицо. — Да, да. Тоже об этом подумала.

— Прости, Оль. Но и думать забудь о том, что я когда-нибудь приеду на ваши посиделки. Тебя буду рад увидеть, Дэна может еще, а остальных… нет.

— Да я сама передумала их устраивать, когда увидела, в кого наши превратились. Рада, что ты не такой.

— Мы сами решаем, кем быть, Олька, — вздохнул я и, затушив сигарету, придержал для нее дверь. — Пошли, пока твой муж не вышел мне морду бить.

После ужина папка, вспомнив, сказал, что Толик Спортсмен тоже ушел в лучший мир. Его застрелили на разборке. Новые группировки появлялись, как грибы после дождя, грызлись за власть, и Толик стал одним из тех, кто попал под раздачу и на чьих костях построили новый мир.

Я навестил его скромную могилку перед отъездом. Положил букет гвоздик и выкурил сигарету, несмотря на мелкий дождик. А уходя, шепнул холодному камню простое «спасибо» и вытер слезы, которые не стал скрывать в тот день.

В поезде я раскрыл сумку, вытащил оттуда темно-синюю тетрадку и, вздохнув, достал ручку, чтобы снова вернуться в прошлое и поразмышлять над ним. За окном, до самого Питера, моросил дождик, а я, согнувшись над тетрадкой, покрывал чистые листы новыми записями, изредка уходя в тамбур, чтобы покурить и проветрить голову. Хорошо хоть проводницы не гоняли, словно понимая, что сигарета мне необходима.

Питер. Ноябрь 2012.

Лёню Шпилевского я встретил случайно. Сидел со старым знакомым в ресторане, пил вино и болтал о прошлом под вкусный ужин. Лёнька влетел в ресторан, споткнулся, а потом замер, когда я посмотрел на него. Он ничуть не изменился. Несмотря на дорогой костюм, кожаный дипломат и массивные часы на руке, он остался все тем же Лёнькой Шпилевским. Маленьким и напуганным, взъерошенным воробушком.

В его глазах мелькнул испуг и так же быстро исчез, потому что я не вставал и не кричал его имя. Я просто сидел и смотрел на него с улыбкой, ожидая, когда он сделает первый шаг. Лёнька, подойдя, смутился, но с жаром пожал протянутую руку, а потом извинился, сказав, что опаздывает на встречу. Мы обменялись контактами, и на следующий день он позвонил.

Встретились мы во все том же ресторане, где Лёнька заказал столик. Правда, посидели недолго, его график был расписан по минутам, если не по секундам. Но меня так и не отпускало ощущение, что Лёнька смущается и стесняется меня. Словно он старался поскорее исчезнуть, чтобы вычеркнуть меня из головы. Он подтвердил это, когда мы вышли на улицу, где каждый закурил по сигарете.

— Прости, Тём, — виновато шепнул он, когда я спросил его о странном поведении. — Ты прав. Конечно, прав. Я так долго пытался забыть ту жизнь, но каждый человек из неё снова заставляет меня вернуться в прошлое. За-заставляет стать Шпилевским, которого все унижали! Блядь! Я потратил кучу денег на логопеда, а рядом с тобой я снова превращаюсь в старого себя.

— Все нормально, Лёнь, — виновато улыбнулся я. — Ты так быстро исчез после школы, что мы даже парой слов не перекинулись. Я правда был рад тебя увидеть и вдвойне рад, что у тебя все хорошо. Этого достаточно.

— Спасибо, — хмыкнув, ответил он и жадно втянул в себя чуть ли не половину сигареты. — Прости, не спросил, как ты? Как Алёна?

— Я работаю учителем. Тут, в центре Питера, — пожал я плечами. — Про Алёнку ничего не слышал. Она как-то резко пропала, а потом забрала мать в Москву и продала квартиру.

— Прости, Тём, — снова извинился он. — Ты, наверное, не так представлял себе нашу встречу, но я правда не могу. Школа возвращается во сне каждую ночь. Несмотря на алкоголь, психологов и таблетки. Я борюсь с этими воспоминаниями каждый день, но очень редко побеждаю. Я помню, что ты для меня сделал в школе. Каким был ты, и какой была Алёна. Но я твердо решил оставить прошлое в прошлом. Пусть и не очень хорошо получается. Возможно, когда-нибудь я смогу набрать твой номер и, услышав твой голос, обойтись без истерик и успокоительных. Тогда мы снова встретимся, выпьем и поболтаем о жизни. Но не сейчас, Тёмка. Не сейчас.

— Понимаю, — кивнул я и, протянув руку, добавил: — Береги себя, Лёнь.

Он пропал из моей жизни так же внезапно, как и появился. Лёнька Шпилевский, который так и не смог забыть прошлое. Его жизнь сломали уроды. Они жили, любили и бухали, били рожи своим подругам и рожали детей, а он страдал. Каждый ебаный день страдал, вспоминая школьные кошмары. Но я все же надеялся, что когда-нибудь он победит свои кошмары и позвонит мне.

Окончание главы в комментариях (весь текст не влез).

© Гектор Шульц

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава шестнадцатая. Экзамены, выпускной и школа за спиной.

В одиннадцатом классе я редко открывал тетрадку в темно-синей обложке. Не потому, что мне нечего было писать. Мне было тяжело писать. Порой некогда. Но чаще всего тяжело. Я чувствовал, что взрослею, причем очень быстро, и ничего не мог с этим поделать.

Но об экзаменах, выпускном и последнем звонке я писал как раз после выпускного. Жадно, разом и запойно, пока хмель еще кружил голову, а воспоминания не успели стать призраками прошлого, всплывающими, когда не надо. Я писал об этом впервые с улыбкой на лице. Потому что понимал, что мой кошмар закончился.

За месяц перед экзаменами Кукушка выдала нам карточки, в которые, помимо обязательных алгебры и русского языка, нужно было вписать дополнительные, на выбор самого ученика. Я думал недолго и, заполнив свою карточку, написал сверху фамилию, после чего отдал Кукушке. Она, прочитав её, фыркнула и, скептично посмотрев на меня, покачала головой.

— Серьезно думаешь сдавать историю, Воронин? — тихо спросила она, подойдя ко мне.

— Да, Лариса Павловна. Я же люблю ваш предмет, хоть вы и пытались выбить эту любовь на протяжении всей учебы, — кивнул я. Но Кукушка внезапно улыбнулась и даже похлопала меня по плечу.

— Удачи, — ответила она и забрала карточку у Алёнки, которая тоже немного охуела от поведения классной. — М-м, Огурцова. Молодец, хороший выбор. Еще есть, кто заполнил? Зябликов? Иду, иду.

— Что ты выбрал? — спросила Алёнка, когда Кукушка отправилась по рядам, собирая карточки.

— Историю, литературу, биологию и химию, — ответил я. — Химия и биология при поступлении пригодятся. А ты?

— Алгебра у нас и так есть, поэтому я взяла химию, английский, физику и геометрию.

— Лёгкие что-то взяла, — бросил я, заставив Алёнку смутиться. — Опять стесняешься?

— А ты не смущай, — тихо буркнула она и улыбнулась. — Значит, химию вместе сдаем?

— Ага. Но я насчет нее не волнуюсь. Прошлый выпуск говорил, что Усы никого не валит. Спит за столом, а ученики все скатывают. Но я один хуй буду учить билеты. Мне по химии четверка кровь из носу нужна, как и по биологии.

— Я помогу, если что, — улыбнулась Алёнка.

— Знаю. Было бы странно, если бы не помогла, — усмехнулся я и замолчал, когда мимо парты прошла Кукушка.

— Так, ребята. Если передумаете, то сегодня еще можно внести правки. Завтра карточки будут переданы комиссии, и изменить дополнительные предметы не получится.

— Не, Лариса Пална, — рассмеялся Дэн. — Мы все уже решили.

За месяц до экзаменов мы с Алёнкой пересекались только в школе и библиотеке, где вместе готовились. Она, зарывшись в справочники по физике, что-то ожесточенно писала в тетрадку, а я в свою очередь штудировал историю России, биологию и химию. Литература была выбрана на отъебись, потому что Слепой наверняка поставит мне трояк, как бы гениально я не отвечал. По истории же еще был шанс, что я смогу ответить на четверку, если Кукушка перестанет говниться и вспомнит, что она, в первую очередь, учитель, а не крыса, набивающая добром свои карманы.

За неделю градус накалился до предела. Учителя ебали мозги ученикам, а уроды чуть не наплевали на указания Дэна. По Коту было видно, как он хотел отпиздить хоть кого-нибудь, и в итоге отпиздил пацана из девятого класса, который врезался в него на перемене.

За это ему ничего не было. Напуганный до полусмерти пацан никому не сказал, кто его отхуярил. Кот подобрел и выпустил пар. А видевшая все Кукушка тактично умолчала, чтобы лишний раз не трогать Слепого, который словно с ума сошел. На одном из уроков она сказала, что наша школа выбрана ГорОНО, члены которого будут присутствовать на некоторых экзаменах. Я лишь мстительно улыбнулся, увидев, как заметались Зяба и Кот. Дэн был спокоен, потому что верил, что отцовские бабки обеспечат ему хороший аттестат.

В списках, которые вывесили возле учительской, я увидел, кто сдает со мной историю, литературу, химию и биологию. Химию выбрала Алёнка, Шпилевский, Лазаренко и Панкова, а вот в историю записались все уроды: Дэн, Зяба и Кот. Верили, что Кукушка вытянет их. Насчет Дэна я не сомневался. У него по истории была пятерка, а значит, он не билеты будет вытягивать, а писать реферат. А вот Зябе и Коту придется попотеть.

Последний звонок, которого я так долго ждал, не вызвал ровно никаких чувств. Наоборот, накатила чудовищная усталость, и я равнодушным взглядом проследил за Дэном, который нес на плече первоклашку с тем же дребезжащим колокольчиком. Равнодушно скользнул по ненавистным лицам: Зябы, Кота, припершегося на линейку Глаза, который втихаря садил пиво у кустов. Оставалось чуть-чуть, и я это прекрасно понимал. Поэтому вздохнул, собрался с мыслями и сжал Алёнкину руку, как обычно, наслаждаясь набившим оскомину «Учат в школе».

На последнем звонке перед экзаменами все остальные классы были отправлены домой, а выпускные поднялись по ступеням и скрылись в школе, где каждый класс занял свой кабинет. В этих кабинетах сидели толстые тетки или заебанные жизнью мужики — проверяющие. Они выдавали ученикам бумагу и ручки, а еще должны были следить за честностью проведения экзаменов. Со вторым сразу все стало понятно, когда наш проверяющий, не дождавшись начала, уткнулся в какой-то дешевый детектив и так ни разу и не прошелся по классу, ища списывающих. Лишь Антрацит носилась с перекошенным ебалом между рядами, и никому не хватило духа шутить при ней.

А дальше начался цирк. Только прозвенел звонок, Антрацит тут же ринулась к Дэну и сунула ему листок с решеным вариантом. Такие же листки опустили на парты тех, кто лизал Антрациту жопу и платил за её ебучие курсы. Проходя мимо меня, она скривила свое опухшее ебало и сунула листок Алёнке. Та сжала губы и, когда Антрацит отвернулась, скомкала листок и швырнула его под ноги.

— Сама решу, — твердо пояснила она. Я лишь улыбнулся и, шутя, поддел её плечом, заставив наконец-то расслабиться и улыбнуться.

— А я вот хуй его знает, — буркнул я, рассматривая примеры и задачи своего варианта. — Написано что-то на эльфийском, Моргот их подери.

— Я помогу, Тёмка. Только чуть попозже, — ответила Алёнка, пропустив шутку мимо ушей и начав покрывать чистый лист вязью формул и цифр. Изредка она отрывалась, чтобы посчитать что-то на калькуляторе, а потом снова утыкалась в примеры. Я невольно ей залюбовался. Скромница Огурцова сейчас напоминала валькирию, которая рубится в бесконечных битвах с мечом наперевес. Щеки раскраснелись, лоб блестит от пота, а ручка, словно острый меч, так и летает по листку бумаги. Вздохнув, я попытался что-то начеркать в своем варианте и, решив несколько заданий, отложил листок в сторону. Антрацит, не стесняясь проверяющего, то и дело подскакивала к жополизам, что-то поправляла, кому-то тоже давала листок с ответами. Дэн и вовсе скучал, болтая о чем-то с Зябой.

— Готово, — выдохнула Алёнка и, пробежавшись глазами по своей работе, удовлетворенно кивнула. Затем, скосив глаза на проверяющего, взяла мою работу и погрузилась в каракули. Пару раз она улыбнулась, потом кивнула и протянула листок мне. — А говорил, что не знаешь ничего.

— Я и правда не знаю, — улыбнулся я в ответ. — Если б ты не подтягивала, хуй бы написал.

— Что у тебя, Воронин, — подскочила к нашей парте Антрацит и, схватив мой листок, поднесла к глазам. — Слабо, очень слабо. Но тройку получишь свою так и быть.

— Не сомневаюсь, — буркнул я. Антрацит проворчала что-то и взяла в руки Алёнкин листок.

— Хорошо, Огурцова. Могу забирать? — спросила она, проверив её работу, и, дождавшись кивка, помчалась к своему столу.

— Один готов, — тихо произнесла Алёнка, обводя усталым взглядом класс. — Похоже, трудились тут единицы.

— Так и есть, — вздохнул я. — Хуй с ними, Алён. Ты умнее всего этого сброда раз в сто, что и доказала.

— Знаю, — ответила она. — Только все равно как-то грустно.

И я понимал почему.

Похожая ситуация прошла и на других экзаменах. Сочинения были заранее написаны для тех, кто заплатил мзду. Все остальные были вынуждены писать сами. Я выбрал Достоевского, которого мы досконально изучили с Еленой Владимировной в девятом классе. Настрочив аж десять листов, я отложил ручку и повернулся к Алёнке, которая, не мигая смотрела на свое сочинение.

— Ну как? — спросил я. Алёнка мотнула головой и скривилась. В её глазах набухли слезы.

— Вроде нормально, но кажется, что где-то есть ошибка, — ответила она и, обхватив лицо руками, всхлипнула. Я вздохнул и, подвинув её работу к себе, углубился в чтение. Алёнкины сочинения можно было бы смело отправлять в литературные журналы, так идеально они были написаны. Я завороженно пробегал глазами строчки, гадая, кому же Огурцова продала душу, чтобы научиться так писать. Однако в некоторых местах я нашел пропущенные запятые, о чем и сообщил Алёнке. Она, поставив их, выдохнула и с благодарностью посмотрела на меня. — Спасибо, Тёмка.

— Баш на баш, — хмыкнул я, намекая на проверку моей работы по алгебре. — Ты просто перенервничала.

Утром мы зашли в школу за результатами, и Алёнка, радостно взвизгнув, бросилась мне на шею. Я, найдя её фамилию, улыбнулся, увидев напротив цифру «пять». А когда дошел до своей фамилии, то скривился.

— Тройка, — буркнул я. — Слепой, пидорасина, блядь.

— Может, ошибки где-то были? — робко спросила Алёнка, но я, развернувшись, направился на второй этаж, в учительскую. — Тём, ты куда?

— Хочу сочинение свое посмотреть, — бросил я, поднимаясь по лестнице. — За этот анализ я в девятом пятерку получил у Елены Владимировны.

Дежурный учитель сначала полез в залупу, когда я потребовал свое сочинение, но прибежавший на шум Слепой, узнав причину конфликта, самолично вытащил из ящика работы и, найдя мою, протянул мне.

Чем больше я рассматривал свое сочинение, тем сильнее бледнел. Алёнка, видя, как мне нелегко, молча стояла рядом, а Слепой… Слепой улыбался.

— Идея анализа хороша, но слишком выделяется свободомыслием и уходом от темы, — пафосно сказал он. Мне дико захотелось схватить стул и проломить старому уебку башку.

— И знаками препинания, которые я точно не ставил, — я повернул лист к нему и указал на перечеркнутые красной ручкой запятые. Даже идиоту было видно, что цвет чернил, которыми были расставлены знаки препинания, отличается от того, каким написано все сочинение. — Как и в девятом классе.

— Глупости, Воронин, — снова улыбнулся Слепой. — Вы любитель фантазировать, как я посмотрю. Глу-по-сти! Просто смиритесь со своими ошибками и сделайте правильный вывод.

— Да. Глупости… — эхом повторил я и, взяв Алёнку за руку, вышел из учительской.

— Тём, ты как? — тихо спросила она, когда я, выйдя на улицу, закурил.

— Нормально. Просто обидно, пиздец. Я не мог таких ошибок сделать. Просто не мог. Зяба, Кот… кто угодно мог, но я нет. Это же пиздец. На уровне первого класса ошибки. Свободомыслие… Слыхала? Уход от темы, блядь. Мог просто сказать, что трояк за то, что я залупался. Нахуй воду-то лить? Вафлёр ебаный.

— Знаю, Тём. Знаю, — Алёнка гладила меня по спине, а меня душила злоба. На школу, на лицемерных учителей-уебков, на себя и на всех остальных.

Оставшиеся экзамены я сдавал, как в тумане. Химию я сделал совместно с Алёнкой, потому что Усы спала за столом, а больше в кабинете никого из учителей не было. По биологии Максим Васильевич погонял меня ради приличий по некоторым вопросам и, поставив заслуженную четверку, пожал руку и отпустил на все четыре стороны. Литературу я сдавал Слепому и еле сдерживался, чтобы не нагрубить. После его пафосной фразы: «Три, Воронин. Следующий», я просто вышел из кабинета.

На экзамене по истории, я тоже думал обо всем, кроме экзамена. Но вытащив билет, с трудом сосредоточился на заданиях. Жизнь, видимо, решила, что мне хватит, и сделала небольшой подарок.

— Зачитывай, Воронин, — велела Кукушка, переписывая в тетрадь номер билета.

— Завершающий этап Великой Отечественной войны, — ответил я. — Второй вопрос: феодальная раздробленность на Руси. Причины и последствия.

— Хорошо, иди готовься, Артём, — кивнула она, и я, взяв чистый листок бумаги и ручку, отправился за свободную парту.

— Ворона! Э! — шикнул мне Кот, чья рожа раскраснелась, а в глазах плескался литр винища, не меньше. — Помоги, а?

— С чем? — буркнул я, отворачиваясь.

— Реформы Сперанского какого-то. Чо это за хуй? — спросил он, облизывая жирные губы.

— Не знаю. Реформатор и законотворец какой-нибудь, — соврал я и пожал плечами. Естественно, я знал, кто такой Сперанский, но помогать Коту совершенно не хотелось. — Я не учил все билеты.

— Пиздишь, блядь! — зашипел он, но я, повернувшись, равнодушно на него посмотрел, и Кот заткнулся. — У, сука!

Выйдя на улицу, я спустился по ступеням и, остановившись, вытащил из кармана пачку «Петра» и зажигалку. Чиркнул, затянулся дымом и, выдохнув, посмотрел на голубое небо, по которому плыли облака. На душе было тоскливо, но я все же улыбнулся. Последний экзамен сдан.

— Кот сказал, ты его прокинул? — повернувшись, я увидел Дэна, который подошел ко мне. — Дай жигу.

— На, — я протянул ему зажигалку, и Дэн, тоже закурив, вздохнул.

— Почему не помог? — спросил он, но в этот раз я решил ответить честно.

— Не захотел.

Дэн улыбнулся, кивнул и вернул мне зажигалку.

— Понимаю, — ответил он и, затянувшись, отправился к ждущей его в тени ивы Панковой. Я же направился к Алёнке, которая вынырнула из-за угла, и, не дожидаясь, когда она подойдет, показал четыре пальца. Она улыбнулась и захлопала в ладоши.

Вечером, перед тем, как ехать на выпускной, состоялось вручение аттестатов. Я похлопал лишь дважды. Когда свой аттестат получал затравленный Шпилевский, на лице которого горела такая яркая улыбка, что я невольно порадовался за него. И когда получила аттестат и медаль Алёнка Огурцова. Тетя Наташа, в скромном платье, не сдерживала слез, а моя мамка заботливо обнимала её в этот момент.

Я вышел за своим аттестатом спокойно. Поднялся на сцену актового зала, выслушал Слепого, забрал аттестат и, проигнорировав протянутую директорскую руку, спустился в зал. Сел рядом с Алёнкой, на которой было новенькое и очень красивое черное платье, а также новые туфли на высоком каблуке, улыбнулся ей и сказал:

— Шикарно выглядишь. Кстати, поздравляю с окончанием школы.

— Спасибо, Тёмка. И тебя. Мы справились! — широко улыбнулась она, после чего мы, не сдерживаясь, заржали на весь актовый зал.

— Алёнушка сегодня красавица, — улыбнулась моя мама, обнимая Огурцову. — Умница ты наша, поздравляю.

— Спасибо, теть Валь, — краснея, ответила ей Алёнка. — Мам, заберешь?

— Конечно, солнышко, — кивнула тетя Наташа, забирая медаль и аттестат. Я свой отдал отцу.

— Боюсь, что сожру его от наплыва чувств, — буркнул я. Папка хохотнул и, обняв меня, хлопнул по спине.

— Иди, выпускник. Гуляй. Не напивайся только, а то головушка-то на утро по швам разойдется.

— Не обещаю, — улыбнулся я. Папка хмыкнул и, кивнув, утер скупую слезу.

В ресторан с нами поехали Кукушка, Рыгало и Аносов. Ну и трое родителей, до кучи. Я увидел отца Панковой — здорового мужика с золотой цепью на бычьей шее, он о чем-то болтал с Дэном и громко смеялся. С нами он не поехал. Лишь поцеловал дочь в щеку и, сев в свой «Вольво», укатил в ночь.

Мы с Алёнкой сели спереди, а вся ватага уродов расположилась сзади. Кот, проходя мимо меня, недовольно зыркнул и хотел что-то предъявить, но пихнувший его в спину Дэн заставил Кота пройти дальше. А дальше была недолгая поездка по вечернему городу. Изредка в свете фонарей встречались другие выпускники. Девчата в белых бантах и пацаны в одинаковых костюмах. Кто-то из них беззастенчиво блевал на дорогу, а остальные смеялись, стоя неподалеку. Все еще дети, но со взрослыми замашками.

В ресторане, не успев войти, одноклассники сразу налетели на еду. Проголодались, перенервничали и теперь поглощали салаты и закуски со скоростью голодных гиен. Мы с Алёнкой сели в уголке, неподалеку от взрослых. Один из них, думая, что никто не видит, вытащил из черного пакета бутылку водки. Мимо нас то и дело проносился взмыленный мужик с огромным фотоаппаратом. Он щелкал им без устали, ослепляя вспышкой, пока не счел, что работа выполнена, и тоже отправился жрать, присоединившись к бухающим родителям.

Обещанным диджеем оказался какой-то заебанный жизнью второкурсник местного ВУЗа. Он врубал песенки и частенько отходил в угол, где без палева курил и порой прикладывался к бутылке с коньяком.

Через пару часов трезвых в ресторане почти не осталось. Учителя, забив на учеников, хуярили водку и шампанское за своим столиком. Рыгало изредка в паузах рыгала, чем веселила всех, кроме Аносова, сидевшего с ней рядом. Мы с Алёнкой не пили и тихо болтали о своем, но, когда к нам подсели Дэн и Панкова, синхронно вздрогнули, увидев мутные глаза уродов.

— Ну! — толкнула Наташка Дэна. Тот поморщился и, посмотрев по сторонам, вытащил из пакета бутылку. — Давай!

— Выпейте с нами, а? — спросил он и глупо улыбнулся. Потом посерьезнел и, положив лапу мне на плечо, тихо добавил: — Я знаю, что порой был говном, Ворона. Не сердись, а? И ты… Алёнка, прости. За портфель и всю хуйню. Отвечаю, дурак был, еба-а-а… Эти месяцы перед экзаменами, они же ебанутыми были. Все словно с ума посходили. Я тоже. Давай выпьем, Артём, — последний раз Дэн называл меня по имени в пятом классе.

— Все нормально, Дэн. Будем! — криво улыбнулся я, беря в руки пластиковый стаканчик с водкой, и, чокнувшись с Дэном, махом его опрокинул.

— Ну и заебись, — снова улыбнулся Дэн и, нелепо меня обняв, отправился доебывать других. Алёнка тихо хихикнула, когда он врезался в Рыгало, заставив физичку перебить своим рыганием орущую музыку. Правда, Огурцова изменилась в лице и глазами «показала» в сторону. Обернувшись, я увидел, что Кот, зажав Шпилевского в углу, что-то тому втирает. Вздохнув, я поднялся и, взяв в руки пустую бутылку из-под шампанского, направился к ним, но первым успел Дэн.

Он подскочил к Коту и отвесил тому затрещину. Кот было вскинулся, но увидев, кто перед ним, стушевался. В глазах Дэна плясали черти, и он с радостью бы с кем-нибудь подрался, если бы не Панкова, держащая его за руку. Кот тоже порядочно влил за воротник и давно уже искал драки.

— Отъебись от него! — рявкнул Дэн, но Кот внезапно быканул.

— А то чо? Давно ты лохов защищать начал? Совесть, блядь, проснулась?!

— Не будь хоть сегодня говном, Котяра! — буркнул Дэн, суя Коту в руки бутылку водки. — Выпей, потанцуй, бабу найди себе. Хули ты долбоеб-то такой, а? У Шпилевского, может, единственная радость, блядь, о школе в голове останется. А ты ему и этот день обосрать хочешь. Хватит!

— Ладно, — проворчал Кот, отпуская Шпилевского. Я кивнул Лёньке и, когда тот подошел, шепнул:

— Пошли к нам.

— А м-можно? — тихо спросил он. Я с трудом его услышал. Скорее, прочитал по губам. Но улыбнулся и кивнул.

— Конечно. Погнали, не ссы.

Постепенно парочки тоже стали разбредаться. Я, пользуясь моментом, спиздил из черной сумки отца Артаусова бутылку вина и разлил по трем стаканам. Потом посмотрел на Алёнку, перевел взгляд на Лёньку, который по-прежнему вжимал голову в плечи и боялся каждого шороха.

— Не хочу ничего говорить, но вроде как надо, — тихо сказал я. Алёнка взяла меня под руку и улыбнулась. — За то, что выдержали.

— За то, что выдержали, — повторила она, поднимая свой стаканчик.

— З-з-з… — Шпилевский зажужжал, как муха, а потом рассмеялся. Чисто и беззаботно. Мы присоединились к его смеху, а потом, чокнувшись, выпили.

Я не ожидал от выпускного чего-то особенного, поэтому, когда пошел в туалет, оставив Лёньку и Алёнку поедать салаты, увидел то, что и должно было случиться.

Рыгало, развалившись на стуле, шевелила безобразными губами, пытаясь подпевать попсовому медляку, под который кружились редкие парочки. Аносов, увидев меня, кивнул и улыбнулся, после чего повернулся к пьяной Кукушке, которая, угукая, трещала о своей «сложной» жизни. У двери скучал охранник ресторана, которому было похуй, что половина учеников разбрелись по помещению и везде воняет водкой и травой.

На втором этаже, в пустом зале кто-то ебался. Я увидел красное от натуги лицо Наташки Панковой, на которой вяло елозил голожопый Дэн. Наташка шипела и ворчала. Недалеко от них стонала Лазаренко, которую трахал высокий пацан, танцевавший с ней на школьной дискотеке. Странно, но их ебля не возбуждала. Наоборот, я почувствовал омерзение и грязь. Грязи было много, она окружала меня, словно я тонул в сраном болоте, а не пробирался в туалет, который еще не заблевали и не обоссали пьяные одноклассники. И этого они так долго ждали? Так Лазаренко и Панкова хотели проститься со школой? С пьяными долбоебами, у которых и хуй-то еле стоял? Я не знал ответов на эти вопросы. Я пробирался в туалет и с каждым шагом разочаровывался все сильнее, хотя казалось, куда уж больше.

В туалете я немного освежился, умывшись холодной водой. Закурил сигарету, а потом вздрогнул, когда в соседней кабинке кто-то громко проперделся. Ответом был шакалий смех Зябы, заставивший меня тихо застонать. Даже здесь, в дальнем туалете, куда вряд ли кто забрел бы, я снова слышу этих уродов. Даже здесь я не могу побыть наедине с собой и своими мыслями.

— Котяра, бля! Жопу-то не порвал? — хохочет Зяба. Я докуриваю сигарету и, стрельнув ей в унитаз, выхожу из кабинки. Желания общаться с ними у меня нет. Наоборот, я боюсь, что могу снова сорваться. Что схвачу блестящую крышку с бачка унитаза и разъебу их сраные головы.

— Пиздец, дупло рвёт. Кукуруза что ли несвежая попалась, — басит Кот и снова пердит. — Чо, пошли телок пьяных поищем? Поебем кого-нибудь!

— Если ты пердеть, бля, будешь, тебе только дрочить и останется, дебил…

Алёнка сразу поняла, что что-то не так, когда я вернулся. Ей хватило одного взгляда. Я сел на стул и неловко улыбнулся. Потом, не найдя Шпилевского, повернулся к ней.

— А где Лёнька?

— Домой поехал, — ответила Алёнка. — Сказал, что устал и хочет спать.

— Правильно сделал, — кивнул я, а потом снова улыбнулся. — Может, пойдем прогуляемся? Погода хорошая.

— Пойдем. Я уже дурею от этой вони, — поспешно согласилась Алёнка, поднимаясь со стула.

Охранник на входе задал только один вопрос, когда мы выходили.

— Возвращаться будете? — зевнул он.

— Может быть, — пожал я плечами, вспомнив, что надо бы предупредить учителей, чтобы не искали потом.

— Водку не проносить. Я проверю, — предупредил он, открывая дверь. Я, услышав снова шакалий смех Зябы, коротко кивнул. — Хорошего вечера, молодежь.

— Вам тоже, — ответил я и, взяв Алёнку за руку, вышел на свежий воздух.

Мы медленно прогуливались по парку, который располагался позади ресторана. Небо только начало алеть, поэтому в парке никого, кроме нас, не было. Лишь тишина и прохладный утренний ветерок. Я молча шел вперед, держа Алёнку за руку. Она тоже молчала, но на губах витала легкая улыбка. Здесь не воняло чужой спермой, блевотиной и бухлом. Пахло летом и свободой.

— Я поеду в Москву, — тихо сказала Алёнка, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Она, поняв, что напугала меня, тихонько засмеялась. — Прости, Тёмка.

— Куда будешь поступать? — кивнул я, доставая «Петра» и закуривая сигарету.

— В МГУ попробую. Мама сказала, что с золотой медалью есть шанс.

— Хороший выбор. МГУ — это престижно.

— Правда? — с надеждой спросила она, а я с удовольствием отметил, что ей правда не насрать на мое мнение.

— Конечно, правда! Это же МГУ! В Москве для тебя весь мир откроется, вот увидишь.

— Мама денег где-то заняла. На платье, туфли… на билет до Москвы, — покраснев, сказала она. — Я очень хочу оправдать её ожидания.

— А сама ты чего хочешь? — остановившись, спросил я. Алёнка подняла на меня глаза, и я увидел в них слезы. — Чего ты плачешь, глупенькая?

— Я не знаю, чего хочу, Тёмка. Хочу сбежать отсюда. Забыть все это, — она запнулась и вздохнула. — Кроме тебя. Тебя я не хочу забывать.

— Так не забывай. Тебя никто не заставляет, — я притянул её к себе и поцеловал. Алёнка откликнулась на поцелуй. Мягко и нежно. Как всегда.

— Не забуду, — тихо сказала она, посмотрев мне в глаза. — Давай еще погуляем?

— У нас вся ночь впереди, — улыбнулся я, снова беря её за руку.

Мы уселись на лавочку только через пару часов неспешной прогулки. Алёнка, по привычке поджав ноги, прильнула ко мне, а я, сняв ветровку, накинул куртку ей на плечи. Затем я закурил и, указав рукой на светлеющее небо, озвучил до охуения очевидное:

— Светает уже. Ты не устала? Спать еще не хочешь?

— Не. Мне хорошо, — улыбнулась она. — Я выжата, как лимон, но мне хорошо. И тепло. Тём?

— М? — я повернулся к ней и увидел поджатые губы.

— А что ты будешь делать?

— Попробую поступить в педагогический, — ответил я, заставив Алёнку охнуть. — На биологию.

— Серьезно?!

— Ага. Долго думал, но все же решился.

— Почему? — она искренне не понимала, а в глазах задрожал испуг. И серебристой каплей скатился по её щеке. — После всего этого? После этих…

— Да. Особенно после этого, — кивнул я и, затянувшись, выпустил в небо дым. — Помнишь Елену Владимировну?

— Юркову?

— Ага. Её сожрали уроды. Рыгало, Кукушка, Антрацит, Слепой. И другие. Но вспомни другое. Вспомни наш класс на её уроках. Просто вспомни, — тихо ответил я. Алёнка задумалась.

— Кажется, понимаю.

— Если таких, как она, будет много, то не будет уродов. Они исчезнут, Алёнка. Такой, как Дэн, никогда не изобьет такого, как Лёнька. Такой, как Кот, будет учиться в спец интернате, а если вдруг останется, то свои же поставят его на место. Учителя будут прививать любовь к своему предмету, как это делала Елена Владимировна. А ученики будут с радостью ходить на такие уроки. Не будет уродов, таких, как я…

— Тёмка, ты не урод, — вскинулась Алёнка, но я улыбнулся и сжал её в своих объятиях.

— Я тоже урод, — ответил я, вздохнув. — Сейчас я это понимаю. Я молчал, когда Кот срал Лёньке в портфель. Молчал, когда Зяба пиздил Лёньку и Щенкова в туалете. Молчал, когда меня избивали толпой. Молчал, когда издевались над тобой и твоей одеждой. Мое молчание поддерживало в них жизнь. Молчание поддерживает уродов. Молчание Кукушки, которая закрывала глаза. Молчание Слепого, который видел только то, что хотел видеть. Молчание питало их. Они росли благодаря ему. Сейчас я это понял.

— Главное, что ты понял.

— Поздно понял, — поджал я губы и достал еще одну сигарету. Алёнка положила голову мне на плечо, а свободной рукой трогала пуговицы моей рубашки. Я повернулся к ней и, улыбнувшись, поцеловал. — Ты хорошая, Алёнка. И у тебя все обязательно будет хорошо.

— И ты хороший. Очень. Если бы не ты… — она подавила всхлип, шумно вздохнула и сжала мою руку, впившись в кожу ноготками. — Я бы не выдержала, Тём. Ты всегда был рядом…

— И всегда буду. Хватит сырость разводить, Огурцова, — улыбнулся я, легонько боднув её головой. — Может, это просто мечты, которым не суждено сбыться, но я хочу попытаться изменить все это. Помнишь, когда Дэн с Панковой порезали твой портфель лезвиями?

— Конечно, — нахмурилась Алёнка, — а что?

— Помнишь, Дэн потом орал, что кто-то ему серной кислоты в пакет налил и спалил там все нахуй?

— Ага, — Алёнка задумалась, а потом рассмеялась. — Это был ты? Тёмка! Да, ладно?

— Да. Я это сделал и сейчас нихуя не горжусь. Но все же тешу себя мыслью, что это было не зря, когда один из уродов стал на место того, кого презирал. Может, поэтому Дэн сегодня заступился за Шпилевского и подошел к нам. Мне очень хочется в это верить, Алёнка. Но я все еще сомневаюсь, — вздохнул я, сминая окурок и бросая его в урну.

— Не сомневайся в своем выборе, — шепнула Алёнка и поежилась. — Если не сомневаешься, значит, все сделал правильно. Мне так мама говорила.

— Правильно говорила, — ответил я и, прижавшись к ней, посмотрел на часы. — Вроде троллейбусы уже ходят. Пойдем скажем учителям, что мы домой?

— Давай, — зевнула она, а потом потянулась. — А то я вечность готова тут просидеть.

— Как и я…

Вернувшись, я оставил Алёнку на улице и прошел мимо сопящего охранника, рядом с которым стояла полупустая бутылка минералки. Да и минералки ли? Но мне было похуй. Надо найти учителя, сказать, что мы с Огурцовой идем домой, и свалить отсюда навсегда.

Но войдя в зал ресторана, где царила тишина и лишь негромко играла музыка, я обнаружил, что все взрослые спят. Спал даже Аносов, откинувшись на стуле и храпя, как молодой дизель на холостом ходу. Я не стал никого будить, решив просто зайти в туалет отлить.

По пути мне попадались спящие одноклассники. Девки в грязных платьях лежали рядками, сверкая голыми сиськами, пацаны рядом с ними, пуская слюни и храпя. Ни одного взрослого, ни одного учителя. Только пьяные дети, которые утром проснутся взрослыми.

Я подошел к двери в туалет и скривился, увидев, что дверь заблокировали две пьяные туши: Зяба и Кот. На миг снова мелькнула ненависть, но я не дал ей убежать просто так. Вместо этого, глупо хмыкнув, я расстегнул ширинку, вывалил хер и обоссал уродов, как они однажды Шпилевского. Затем, посмотрев на храпящего Кота, я мотнул головой и направился к выходу из ресторана, пока меня не окликнула сидящая на ступеньках Наташка Панкова. Она нихуя не походила на красотку: волосы свалялись и торчали колтунами, от нее разило травой и бухлом, а глаза были красными от недосыпа.

— Дай сигаретку, а?

Я выудил из кармана пачку и, вытащив сигарету, протянул ей. Панкова, закурив, дергано кивнула. — Спасибо. Тём?

— М?

— Это все? Так и заканчивается школа? — её губы задрожали, но я не стал подходить к ней, чтобы утешить. Вместо это я пожал плечами и развернулся.

— Так начинается новая жизнь. Береги себя, Наташка, — тихо сказал я, не надеясь, что она услышит. Но она услышала. Сглотнула слезы и скривилась.

— Спасибо, Тём. И ты береги себя.

Окончание главы в комментариях под постом (не влезло).

© Гектор Шульц

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава пятнадцатая. Конфликт.

Конфликты начали окружать меня в школе еще с пятого класса. Сначала мелкие и вроде несущественные, они со временем выросли в что-то большее. Редкий день в школе или во дворе обходился без конфликтов. В одиннадцатом классе к ним добавились новые, несмотря на наступление нулевых.

Перед новогодними праздниками началась какая-то ебанутая истерия. Бабки на рынке, соседи и весь прочий люд сошел с ума. Каждый орал о конце света, всплывали какие-то, блядь, таблички, связанные с этим. Однако ничего не произошло. В стране как был пиздец, так и остался. Как нажирался на Новый год Максим Чернобылец и выгонял жену на мороз, так нажрался и в этот раз, снова подарив соседям представление. Еще и Мафону до кучи ебало набил, поймав ссущим в подъезде. Хорошо, что Мафон этого не вспомнил, а то Максиму запросто бы въебали пером под бок и оставили подыхать в той самой луже мочи, в которой он искупал Мафона. Новый двухтысячный год прошел так же, как и все остальные до него.

Мы смогли наскрести денег на новогодний стол, хоть для этого и пришлось после школы въебывать с мужиками на погрузке вагонов. Толик Спортсмен, как и обещал, воткнул меня в ту же бригаду, с которой я хуярил на летних каникулах. Новых лиц там было не сильно много, а вот старых убавилось. Ушел золотозубый Митяй, подхвативший пневмонию и так от нее и не оправившийся. Ушел дядя Гриша, подкосивший здоровье тасканием тяжестей. Остальные были на месте и приняли меня хорошо. С деньгами Толик тоже не обидел, выписав каждому перед Новым годом премию из своего кармана и подарив бутылку ростовского шампанского.

На заработанные мной деньги мы смогли не только купить куриных окорочков, но и приготовили три салата, включая «оливье», а также целую кастрюлю с картошкой пюре. Настоящей, на масле и молоке.

За два дня до Нового года я подошел к родителям и, краснея, попросил разрешения привести Алёнку. Мамка с радостью согласилась, а папка вот заворчал.

— А мамку её не хочешь пригласить? — саркастично спросил он. — Или пущай дома одна сидит и в оконце на салюты смотрит?

— А можно? — робко спросил я. Папка улыбнулся, обнял меня и вздохнул.

— Нужно, Тёмка. Ну сам подумай, головой своей-то. Как дитё, ей-Богу. Одиннадцатый класс, а ума нихуя.

Получив разрешение, я помчался к Алёнке и, когда она, удивленная, открыла мне дверь, выпалил приглашение, чем напугал не только её до усрачки, но и тетю Наташу.

— Ой, Тём… — засомневалась тетя Наташа. — Мы сами, наверное. Чего вас объедать-то? Посидим немного, телевизор посмотрим и спать.

— Отказ не принимается, — сурово буркнул я. — Не придете, мы обидимся. Папка так и сказал.

— Мы придем. Спасибо, — тихо ответила за мать Алёнка, и в её глазах снова блеснули слезы.

Они пришли в восемь, как и приглашали. К тому моменту мама уже все приготовила и накрывала на стол. Алёнка и тетя Наташа робко замерли в прихожей, пока папка снова не осерчал.

— Кто это там стоит? Родственники-чи бедные приехали? А ну раздевайтесь, бабоньки, да за стол. Тёмка вон чего натаскал к Новому году, — прогромыхал он и, поднявшись с кресла, вышел встречать гостей. — Тём, помоги дамам шубы-то снять. Ну-ка покажи, каков жентльмен!

«Шубы» — две тонкие курточки — я повесил на крючок в прихожей и подтолкнул гостей вперед. Они сначала робели, а потом расслабились, когда мама крикнула с кухни:

— Наташ! Заходи, заходи. Мне тут помощь твоя нужна. Тём, займи Алёну пока.

— Сильно-то не занимай, — хохотнул папка. Я покраснел, показал ему кулак и, когда Алёнка прыснула, тоже рассмеялся.

— Пойдем в комнату пока, — шепнул я ей. И стащив со стола тарелку с нарезкой, повел Алёнку к себе в комнату.

Мы проболтали до девяти часов вечера, сидя на кровати и прижимаясь друг к другу. Алёнкина голова лежала у меня на плече, а я, уткнувшись носом в её волосы, думал о своем, пока нас не позвали родители.

А потом было ледяное шампанское из холодильника, «голодные» глаза Огурцовых, которые стеснялись есть, и папкин окрик, после которого они синхронно рассмеялись и взяли в руки вилки. В полночь мы прослушали поздравления двух президентов, ставшее для родителей шоком. Мы с Алёнкой, не понимая их удивления, тихо болтали о своем. Выпили шампанского, загадали желания, а потом я подарил Алёнке тонкий серебряный браслетик, купленный на Блохе у грустной седой женщины, истратив остатки премии от Толика. И долго гладил Алёнку по голове, когда она тихо плакала, уткнувшись мне в плечо.

— Мне никто и никогда не дарил украшений, — тихо пробубнила она, рассматривая браслетик.

— Ну и дураки, — буркнул я, не зная, что еще сказать. Алёнка улыбнулась и, извернувшись, чмокнула меня в щеку.

Впервые за долгое время родители праздновали до утра, пока не одурели от съеденного и выпитого. Тетя Наташа, заглянув под утро, увидела, как мы с Алёнкой спим на одной кровати. Я лежал на спине, а Аленка, свернувшись калачиком, устроила голову у меня на плече. Тетя Наташа улыбнулась и, закрыв дверь в комнату, одна ушла домой. В тот день конфликтов не было. Они начались после каникул, словно жизнь дала немного отдохнуть, а потом снова ебанула по голове.

Учителя, как и в девятом классе, сразу начали свою кампанию по вымоганию денег. Появились списки курсов, списки отстающих и негласные списки тех, на кого положили хуй. Последний список никто не видел, но он был. Я знал, что попал в него, как недостаточно финансово обеспеченный. Однако учителя не оставляли попыток доебать тех, кто отказывался. Не трогали, пожалуй, только Огурцову и других отличников, идущих на золото.

Через две недели после каникул я пришел на урок алгебры, не зная, какой пиздец тут развернется. Вместо объяснения новой темы Антрацит долго и путанно трещала о своих курсах, тыкая пальцем в тех, кто отказывался на них ходить. За курс до экзаменов она брала от пяти сотен до восьми с ученика, и позволить эти курсы могли лишь мажорные родители, типа родаков Нефора или Дэна. В моей семье таких денег отродясь не водилось, поэтому я слушал вопли Антрацита с непробиваемой рожей. Вздрогнул лишь тогда, когда она озвучила мою фамилию.

— Такие, как Воронин, о своей жизни не задумываются, — рявкнула она, указав на меня жирным пальцем. Меня вдруг замутило и захотелось уебать математичку по горбу указкой, как когда-то сделал Кот. — Есть реальная возможность улучшить оценки...

— Меня устраивают мои, — мрачно бросил я, заставив математичку поперхнуться. Она вылупила глаза, затряслась, как ебанашка, и наконец заорала на пределе своих легких.

— Устраивают? Да тебя жалеют, бездарь! Оценки ставят за, прости Господи, красивые глазки.

— Цвета говна, — добавил Кот, заставив половину класса захохотать. Я пропустил мимо ушей его остроту и, дождавшись, когда Антрацит проорется, добавил:

— Мне не пригодится ваша алгебра и геометрия в жизни.

— Аносов говорил, что ты в биологии хорош, — едко бросила она. — Там без алгебры никуда.

— Справлюсь как-нибудь, — отмахнулся я.

— Ворона, прям, буреет, — хмыкнул с задней парты Зяба, но Дэн его одернул, пока не прилетела очередная тирада от математички.

— Надежда Викторовна, у моих родаков таких денег нет, — честно ответил я, но увидел в её черных глазках лишь слепую ненависть.

— Чушь не пори, — отрезала она. — Посмотрим, как ты на экзаменах запоешь.

— Пиздец, Ворона… — покачал головой Кот на перемене. — Ты себя, блядь, сам закапываешь.

— Похуй. Я сказал правду. У меня нет денег на её курсы. Я бутылки летом собирал не от хорошей жизни, — впервые я ответил Коту честно. И он впервые кивнул, соглашаясь с моими словами.

— Но тебя долго еще будут ебать. Увидишь, — усмехнулся он и, вытащив сигарету из пакета, отправился к выходу из класса. И он был прав. Такое представление случалось на каждом уроке, где песочили и давили тех, кто не мог заплатить за эти ебаные курсы.

Я держался, а на Лёньку Шпилевского было жалко смотреть. Он, уставившись в тетрадку, молча выслушивал потоки говна, льющиеся на него из учительских ртов. Молчали и другие, зная, что если заступятся, то прилетит и им.

Лишь немногие учителя соглашались заниматься дополнительно без оплаты, если ученик не мог себе позволить курсы. Максим Васильевич Аносов, задержав меня после своего урока, устроил допрос с пристрастием, и когда я повторил ему слова, сказанные математичке, что денег у меня нет, задумался.

— Вот что, Артём. Ты парень смышленый. Я вижу, как ты работаешь на уроках, вижу, что любишь биологию. Давай сделаем так. По пятницам у меня нет шестого урока, как и у вашего класса, если правильно помню.

— Да. У нас пять уроков в пятницу, — кивнул я, сидя на первой парте перед ним.

— Отлично. Приходи после пятого, и два часа будем заниматься. Пройдемся по билетам, которые будут на экзамене. Ты же биологию будешь сдавать?

— Хотел бы, — честно ответил я и улыбнулся в ответ на улыбку Максима Васильевича.

— Тогда надо изучить вопросы и темы. Я помогу со сложными. Бесплатно, — вздохнул он, когда я открыл рот.

— Правда бесплатно? — тихо спросил я, не решаясь поднять на него глаза.

— Если есть желание, надо его развивать. Не все измеряется деньгами, — улыбнулся биолог. — Ладно, иди, а то на урок опоздаешь.

Понятно, что Антрацит и Кукушка, увидев, как я занимаюсь с Аносовым, тут же всполошились. Они поняли все не так, думая, что я напиздел о том, что нет денег. И начали активно мусолить эту тему, ставя в пример, что видели меня на дополнительных занятиях по биологии.

Это привело к тому, что и уроды обозлились на меня еще сильнее. Их заебали учителя, а упоминание моей фамилии стало аналогом красной тряпки для быка. Тычки, плевки, подзатыльники и поджопники стали такими частыми, что я частенько буквально бежал по коридору, чтобы никто не успел меня зацепить. И ночами, беззвучно крича в подушку, гадал, а не сделал ли я ошибку, согласившись заниматься с Аносовым. Верили мне только Алёнка и Шпилевский, однажды спросивший, правда ли, что я выебываюсь просто так. Лёнька, получив раздраженный ответ, скромно улыбнулся и кивнул. Словно ему стало легче, что он не один такой в классе.

Учителя заебали меня настолько, что я перестал стесняться и начал им грубить. Алёнка, глядя на меня, молчала. Я чувствовал осуждение, но все же понимания было больше. По пути домой мы часто поднимали эту тему, но я так и не сказал Алёнке, как устал от всей этой хуйни. Она и так все понимала. Понимала и молчала, чтобы лишний раз меня не провоцировать. Зато уроды то и дело провоцировали учителей, чтобы те срывались на меня вместо того, чтобы объяснять тему урока. Однако я продолжал посещать занятия у Аносова. Там мне хоть немного становилось легче, когда я видел искреннее желание учителя помочь ученику.

Конфликты стали частыми. Меня вызывал к себе Слепой, долго и нудно втирал, что нужно уважать учителей, а я слушал его вполуха, понимая, что старый дурак так и будет долдонить свое, пока не устанет. Я тоже начал уставать. Пропал сон и аппетит, даже болтовня с Алёнкой под лестницей не спасала.

Но учителя, как и уроды, быстро выдыхались. Им не нравилось доебывать одного, поэтому они переключались на других. Оставив меня на время в покое, они начали ебать мозги Шпилевскому. Лёнька, ходивший в одних и тех же шмотках с восьмого класса, их видимо нихуя не убеждал в том, что денег у его родителей нет.

Кукушка любила устроить показательную казнь. Когда до конца второго урока оставалось двадцать минут, она вызывала Шпилевского к доске и велела рассказывать заданный на дом параграф. Лёнька корчился, мычал, краснел и бледнел, а потом, выплюнув из себя исковерканные слова, получал тройку и возвращался на место с поникшей головой. В один из таких дней меня словно током переебало.

— Вы не видите, насколько ему тяжело говорить? — тихо спросил я, поднявшись и перебив кривляющегося Шпилевского. Лёнька настолько охуел от увиденного и услышанного, что замер неподвижно на месте, открыв рот. — Вы не верите, что он заикается? А вы часто общались с заиками, Лариса Павловна?

— Тём, не надо… — шепнула мне Алёнка, потянув за руку, но я остался стоять.

— Вам смешно? Чего вы хотите добиться? Что Шпилевский жопу свою начнет продавать, чтобы ваши курсы оплатить?

— Как ты смеешь?! — зашлась в крике Кукушка, но я не дрогнул. Предел был достигнут, и мне надо было выговориться. Сказать, как все это заебало. — Хамло!

— За что вы так с ним? — продолжил я, вызвав улюлюканье Кота, который забавлялся, глядя на неожиданное представление.

— Пиздец Вороне. Летать больше не будет, — хохотнул он, а Дэн, кивнув, добавил:

— Тебя бы так заебали, как его, Котяра. Чо б ты пел тогда?

— Я? — искренне улыбнулся Кот. — Я бы переебал Кукушку по башке, и все. Нахуй что-то там говорить, а?

— Угу, — буркнул Дэн и, повысив голос, обратился к Кукушке: — Лариса Пална, а давайте урок продолжим?

— Молчать! — завопила та и, подлетев ко мне, схватила за ухо. Я вырвался и еле сдержался, чтобы не переебать по её плоскому лицу, как предлагал Дэну Кот.

— К директору! Немедленно! Оба! — рявкнула она, повернувшись к Шпилевскому. — Хамы!

И снова я слушал нудную болтовню Слепого, только теперь со мной сидел Шпилевский, а также наши родители. Когда директор закончил, Лёнькина мать тихо поднялась со стула и так же тихо спросила:

— Но если у нас и правда нет денег, Тарас Григорьевич. Что делать? — спросила она, как и моя мама, тоже вставшая со стула.

— Не все киосками владеют, — добавила она. — У меня муж больной дома, а сын после школы вынужден работать, чтобы семье помогать.

— Ладно, я поговорю с учителями, — сдался Слепой, смотря на Лёнькину мать. Я скривился и отвернулся, когда увидел, что его хуй снова начал вставать. — Больше никакой грубости. Лариса Павловна сказала, что Артём её очень грубо и некультурно обругал.

— Чушь! — фыркнул я. — Любого спросите. Я такого не говорил.

— Это факт, — важно заметил Слепой, подходя к моей маме. — И я не потерплю, чтобы ученики оскорбляли учителей.

— А учителям оскорблять учеников можно? Вы не видели, как она измывается над Лёнькой, — воскликнул я, вставая со стула. Лёнькина мать слабо улыбнулась в ответ на это и поджала губы. — Он заика, а она заставляет его выходить к доске и мучиться…

— Артём, я понимаю, в тебе сейчас говорят эмоции, — прогудел Слепой, потеряв к разговору интерес. — В нашей школе подобное поведение не приветствуется. Ученик должен уважать учителя, слушать его и внимать каждому слову. В нашей школе все равны, и исключений никому не делается.

«Старый пидорас», — ругнулся я про себя и обессиленно откинулся на стуле. Гнев сошел на нет, осталось только омерзение ко всей этой пиздобратии. Скорее бы экзамены, а потом… пошли все нахуй.

Моя выходка и то, что я заступился за Шпилевского, принесли хоть немного душевного спокойствия. Учителя больше не ебали нам мозги на уроках, предпочитая объяснять тему, но мое выступление не забыли. Меня дрочили на каждом уроке, вызывая к доске и заебывая вопросами. Кукушка, Рыгало, Антрацит, Слепой… каждая блядь, кроме Аносова, на уроках которого я мог хоть немного отдохнуть.

Серый, с которым мы как-то курили на перемене в туалете первоклашек, затянулся, выпустил колечко к потолку и сказал:

— Ты прям панком становишься, Воронин.

— Чего? — нахмурился я.

— Ну, протест, хуё-моё, и все такое. В залупу активно лезешь. Досиди уже спокойно до конца, а потом устраивай революции.

— А если заебло? — парировал я, заставив Серого задуматься.

— Тогда терпи. С этих блядей станется тебя завалить на экзаменах.

— Похуй, Серый, — сплюнул я в унитаз и стрельнул туда же окурком. — Меньше трояка не поставят. Ну, поднапрягусь на экзаменах в институте, а на это все похуй.

— Как знаешь, — усмехнулся он. — Но мне нравится движ, который ты замутил.

— Ага. Сам, блядь, восторгаюсь, — улыбнулся я и забрал с подоконника пакет с учебниками. — Погнали. Биология следующая.

Весной, когда город начал просыпаться после зимы и повсюду начало всплывать говно и мусор, школа тоже оживилась. Пошли постоянные терки на темы экзаменов, кто и что будет сдавать, а уроды, неожиданно, перестали доебывать лохов. Ну, неожиданного тут, на самом деле мало. Я понимал, что к чему, как и Шпилевский с Алёнкой.

Одно дело учителей подмазать, чтобы годовые оценки хорошими были, а вот экзамены сдавать надо. Это очень четко донес до всех Дэн, когда Кот, запулив портфель Шпилевского в конец коридора, получил от друга подзатыльник и кучу мата в ебало. В итоге лишь под конец года мы смогли хоть немного выдохнуть и расслабиться. Но меня ждал еще один пиздец. Сбор денег на выпускной.

В апреле Кукушка собрала родительское собрание, с которого мамка пришла с каменным лицом и, только войдя в квартиру, швырнула сумку на тумбочку, после чего пошла на кухню и налила себе стопку водки. Папка, подойдя к ней, только прикоснулся к плечу, после чего мама начала орать.

Я выбежал из комнаты, гадая, что же такого ей про меня наговорили, но оказалось, что виной всему не я, а выпускной.

— Представляешь, Андрей, они на выпускной тысячу собирают. Тысячу рублей! — рявкнула она и снова потянулась к бутылке, но папка ласково перехватил её руку и уселся на табурет напротив.

— А чего так много? Деньги-то большие. Не каждый у нас такую зарплату получает, — пробормотал он, подперев лицо кулаком.

— Вот, вот. Я тоже так сказала. Мать Шпилевского вообще чуть по стене не сползла, а на Наташу жалко смотреть было. Она и так с Алёнкой с хлеба на воду перебивается, а тут тысяча рублей на выпускной. Куда им столько?!

— Понятно куда. В карман себе, бляди жадные, — ругнулся папка, хлопнув по столу кулаком. И тут же, поморщившись, схватился за сердце. — Ох, ебаный рот.

— Тихо, Андрюш, тихо, — всполошилась мама и, увидев, что я стою в проеме, скомандовала: — Тём, достань таблетки из аптечки.

— Нормально все, — отмахнулся папка. — Не надо. Кольнула, проклятая, просто. Ну а ты что думаешь, Тёмка?

— К черту его, — буркнул я. — Я не собираюсь отдавать такие деньги, чтобы эти уроды пялились на меня с фотографий. Аттестат получу, и хватит.

— Там еще оператор будет, — добавила мама. — Подарки учителям…

— А то им, блядям, ничего не дарят, — съязвил папка. — Синицкая вон, классная их, каждый год по кольцу на палец лепит. Вот сколько колец, столько и выпускных провела. Как дерево, блядь, только наоборот.

— Ресторан в центре хотят, автобус до него, музыку, значит, приличную, — начала перечислять мама, но я её перебил:

— Обойдутся. Я не пойду. Заклюют, как обычно, а потом угомонятся, как с этими курсами.

— Оценки ж нужны, сынок, — всхлипнула мама, но я снова перебил её.

— Попытаюсь с теми, что будут, поступить. Нет — в армию пойду. А сук этих кормить не хочу!

— Артём! — всполошилась мама.

— Цыц, женщина, — рассмеялся папка, заставив и меня улыбнуться. — Правильно все пацан сказал. Неча блядей этих кормить. Жопы вон шире плеч, а все им мало. Тёмка сказал нет, значит — нет. Точка.

Но это была еще не точка. На следующий день началась стандартная атака на наши головы. Кукушка, как классный руководитель, забила хуй на уроки и всячески продвигала выпускной.

— Такое один раз в жизни бывает, ребята! — восклицала она. — Можно еще немного побыть детьми, поболтать со школьными друзьями, потанцевать и наполнить голову светлыми воспоминаниями.

— Мое воспоминание другое, — тихо шепнула мне Алёнка, а когда я посмотрел на нее, покраснела и улыбнулась.

— Знаю, — улыбнулся я в ответ. — А скоро к нему еще одно добавится. Аттестат и школа за спиной.

— Это точно, — вздохнула она.

— Неужели вы откажетесь от этого? — продолжала Кукушка.

— Не, Лариса Пална! Как же отказаться от такого, — заорал с задней парты Кот, заставив классуху прослезиться.

— Вот! Правильная позиция, Кислицын. Всем бы такими быть, — метнула она взгляд, полный неприязни, в мою сторону, но я лишь рассеянно смотрел на доску, исписанную тем, что ожидается на выпускном. — Воронин, ты опять пойдешь против коллектива?

— Да, Лариса Павловна, — ехидно улыбнулся я. Плоская рожа Кукушки скривилась, словно ей Кот под нос насрал. — Моя мама получает восемьсот пятьдесят рублей в месяц. А папка болен…

— А ты чмо! — заржал Зяба, но Кукушка его не одернула. Лишь уголки губ дернулись вверх.

— Мы не можем себе этого позволить, — закончил я.

— Мы тоже, — внезапно добавила Алёнка и покраснела, когда поняла, что на неё смотрит весь класс.

— Ну, блядь, перепись нищих пошла, — фыркнул Кот, заставив Кукушку рассмеяться. — Кто еще? Шпилевский и Артаусов? Махнов? Череповицкая?

— Время, чтобы собрать деньги, еще есть, — подняв палец, сказала Кукушка, ничуть не смутившись. — А теперь возвращаемся к уроку… А, десять минут до звонка осталось. Воронин, к доске. Цели и задачи коллективизации!

— Есть, Лариса Павловна, — буркнул я, вылезая из-за парты. Дэн тут же отвернулся к Зябе и Коту, Панкова затрещала с Лазаренко, а на меня смотрели только два человека.

Через месяц неустанной ебли мозгов со стороны Кукушки она наконец-то сдалась. Нет, дрочить меня на уроках она не перестала и так же старалась унизить, постоянно вызывая к доске и задавая каверзные вопросы. Она перестала ебать мне мозги насчет курсов и выпускного. Лишь вернувшись как-то раз после уроков, я застал взволнованную маму, которая с кем-то болтала по телефону.

Потом выяснилось, что звонила ей Кукушка, которая нехотя согласилась снизить цену на выпускной тем, чье финансовое положение хуже некуда. Алёнка на следующее утро сказала, что Кукушка звонила им тоже, а чуть позже отметился и Шпилевский.

— Сказала, что все понимает, но на выпускном должны быть все ученики, а то им прилетит от ГорОНО, — сказала мама. Папка нахмурился, проворчал что-то язвительное, а потом махнул рукой.

— Как Тёмка решит, так и будет. Надо будет — наскребем по сусекам-то.

— Сколько надо сдать? — мрачно спросил я, понимая, что придется повъебывать в бригаде у Толика.

— Сказала, что, хотя бы пятьсот, — вздохнула мама.

— Найду, — кивнул я.

— Тём, ты не обязан, — буркнул папка, но я передразнил его взмах рукой и улыбнулся.

— Они ж не успокоятся, сами понимаете. А так хоть отстанут.

— Синицкая маме вчера звонила, — сказала мне Алёнка, когда мы сидели под лестницей и уплетали бутерброды. По лестнице то и дело проносились пиздюки из младших классов, кто-то визгливо орал и крыл матом неизвестного Шубу.

— Да, моим тоже, — пробубнил я с набитым ртом. — Сказала, что, хотя бы пятихатку надо сдать, а то им прилетит по жопе. Пятихатка — еще терпимо.

— Нам она сказала, что ничего платить не надо, — покраснела Алёнка. — Мол, мама столько времени в школе убиралась, что они решили сами оплатить.

— Угу. Или потому, что вонь пойдет, если окажется, что отличницы с медалью на выпускном не будет, — фыркнул я, заставив Алёнку рассмеяться. — Лицемеры ебаные. Как же, сука, тошнит от этих блядей. Ладно, похуй. Если ты пойдешь, я тоже пойду.

— У меня выбора нет. Мама говорит, что сейчас надо сохранить все шансы на медаль. Так проще поступить будет, куда захочу. Она только поэтому не давала мне работать. Сама все делала, только бы я училась, — тихо ответила она.

— Ты и без медали поступишь, куда захочешь, Огурцова. Даже, блядь, не сомневайся.

— А как же ты?

— А что я?

— Ну, деньги где возьмете? — спросила она.

— К Толику в бригаду попрошусь. Пару недель поработаю и наскребу. Не переживай, — улыбнулся я и похлопал Алёнку по коленке. — Доела? Погнали на урок.

Однако Толик помотал головой, когда я поймал его у подъезда поздним вечером.

— Менты щемить стали, постоянно на вокзале проверки мутят, — хмыкнул он, закуривая сигарету и подсаживаясь рядом. — Если раньше за смену сотню платил, то теперь полтос максимум. Да и смены не так часто случаются. Если согласен, буду тебя дергать по факту тогда. Могу занять, если хочешь?

— Не, — рассмеялся я. Толик тоже улыбнулся. — С чего я возвращать-то буду. Ладно, хули делать. Согласен.

— Только смотри, Тём, — вдруг посерьезнел он. — Тема мутная, менты если поймают, то сами выкручиваться будете. Сдашь кого, можешь руку больше не протягивать. Иногда металл грузить, иногда коробки.

— Чо в коробках, естественно, не спрашивать?

— Ага. В общем, грузы разные. За какие-то я буду премию давать, если все нормас пройдет. Хорошую премию. Если накроют, то сам понимаешь. Без оплаты.

— Хули делать, Толик, — вздохнул я. — Деньги нужны.

— Папке?

— Не только, — мотнул я головой и, вырвав из тетрадки листок, записал свой домашний номер телефона. Однако Толик рассмеялся и вытащил из кармана «Нокию». — Нехило!

— А то, — улыбнулся он. — Диктуй.

Иногда Толик забирал меня после школы и отвозил сразу на вокзал. Иногда звонил и сообщал, во сколько и куда надо приехать. Порой я не успевал поужинать и, резко одевшись, бежал на «работу». Родители не спрашивали, что и как. Понимали.

Каждый раз бригады были разными. Не было уютного вагончика, в котором мы с мужиками гоняли чаи и делились едой. Ели прямо на рельсах, впопыхах, пока не придет очередной вагон и очередная грузовая машина. После бессонной ночи я втыкал на уроках, а Алёнка, поменявшись со мной местами, отвлекала учителей, чтобы я мог немного покемарить с закрытыми глазами.

Пару раз нас чуть не принимали менты, выскакивавшие, как чертик из табакерки. С фонарями, пистолетами и собаками. Тогда вся бригада рассыпалась и ловко скрывалась в лабиринтах вагонов. Обиднее всего, если накрывали под утро, когда львиная доля работы была выполнена, но Толик свое слово держал. Если заметали хоть одну партию, вся бригада оставалась без зарплаты.

— Буреют, — шумно дыша, говорил Репа, когда мы прятались с ним в поезде, пока менты не уедут. — Озверели что-то. Раньше так не прессовали.

— Недодали, или что? — тихо интересовался я, заставляя Репу улыбаться.

— Не, Тёмка. Все дело в грузе. Хуй с металлом. Они за другим гоняются. То, что мы в коробках грузим.

— А…

— Не знаю, чо там, и знать не хочу, — перебил меня он. — И ты нос не суй. Наше дело маленькое. Меньше знаешь, меньше срок. Захотят, скажут, а нет, значит нет. Тихо, вроде… Погнали до перехода!

Но всеми правдами и неправдами я сумел накопить нужную сумму и даже чуть больше. Пришел в школу прямо с работы, невыспавшийся, грязный и вонючий. Вытащил из кармана стопку налика и швырнул его на стол Кукушки, после чего развернулся и отправился в туалет покурить. Там я ополоснул лицо холодной водой, переоделся в чистое и все уроки проспал под лестницей, пока меня не разбудила Алёнка.

— Тём, шестой урок закончился, — улыбнулась она. — Я думала, тебя вообще в школе нет. Хорошо, что тут проверила.

— Ага, — зевнул я и сладко потянулся. — Я Кукушке деньги принес, а там еще полчаса оставалось. Ну и решил подремать. И отрубился.

— Вижу. Пойдем, я тебя провожу.

— Не, не. Я нормально. Мне еще к Аносову зайти надо. Билеты взять, которые по экзамену, и уточнить по мелочи. А ты иди. Я хуй знает сколько проторчу у него, — соврал я. Алёнка недоверчиво посмотрела мне в глаза, но в итоге вздохнула и, чмокнув в щеку, убежала. А я, выждав десять минут, выбрался из укрытия и отправился на улицу, где договорился встретиться с Толиком.

Толик подъехал к школе в два часа, когда я, зевая, стоял на углу и курил последнюю оставшуюся в пачке сигарету. Он моргнул фарами, а когда я подошел, кивнул, приглашая сесть. Мы отъехали от школы и остановились неподалеку от Колодца.

— Чо, набрал нужную сумму? — улыбнулся он. Я кивнул и, скосив глаза на пачку, лежащую рядом с ручником, заставил Толика рассмеяться. — Бери, Тёмка. А еще… твоя премия.

— Что я без тебя делал бы, — ответил я, забирая деньги и запихивая их во внутренний карман ветровки. Утром прошел дождь, и было довольно сыро. Однако Толик не стал острить. Вместо этого он внимательно на меня посмотрел.

— Я рад, что помог тебе, — чуть подумав, ответил он. — Но прекращай эту хуйню, Тём. Ты ж не дурак, понимаешь, что вы там грузили.

— Понимаю.

— Иной раз лучше занять, а потом потихоньку отдавать. Ты свой, я б тебя не стал прессовать. Да и папку твоего с детства знаю. Хули, в одном дворе все терлись, он нас, пацанов, от алкашей всегда защищал, когда те буреть начинали, — он прочистил горло и сплюнул в окно. — Я ж себя не прощу, если тебя закроют.

— Почему? — нахмурился я. Толик отвесил мне легкий подзатыльник и улыбнулся.

— Я многим жизнь сломал. Тебе не хочу. Если деньги будут нужны, я тебе займу. Но о работе забудь. Усек?

— Ага, — кивнул я. — Это, что сказать хотел…

— Не надо меня благодарить, Тёмка, — прищурился он и закурил. — Лучше выучись на нормального человека. Семью заведи. Девчонка вон у тебя хорошая. Не лезь ты в эту муть. Замочить руки не получится, войдешь и утонешь.

— А ты? — спросил я, заставив Толика нахмуриться.

— Я уже давно тону. Поздняк метаться, малой, — хрипло ответил он и протянул мне руку. — Давай, Тём. Береги себя.

— И ты себя, — улыбнулся я, после чего вышел из машины. — Найдемся.

Но я не пошел сразу домой, а завернул к дому Алёнки. Сейчас мне была нужна не она, а тетя Наташа.

Я поднялся на пятый, нажал кнопку звонка и, когда тетя Наташа открыла, я шепотом спросил:

— Здрасьте, Алёна дома?

— Нет, в библиотеку пошла, к экзаменам готовиться, — улыбнулась она. Я кивнул и вытащил из кармана куртки стопку налика, заставив тетю Наташу измениться в лице и отшатнуться. — Что это, Артём?!

— Возьмите. Я знаю, Алёнка не возьмет. Но это на платье. На выпускной. На хорошее, — слова давались мне с трудом, а когда глаза тети Наташи блеснули, то весь словарный запас выветрился из головы. — Там и… там и на обувь хватит. Вы не бойтесь, теть Наташ. Я не украл деньги, а заработал.

— Знаю, Тёмка, — вздохнула она и, чуть поколебавшись, взяла стопку, которую спрятала в карман халата. — Спасибо, родной. Спасибо.

— Не говорите ей, хорошо? — спросил я и, дождавшись утвердительного кивка, помчался по ступеням вниз. Но на четвертом этаже я задержался и посмотрел наверх. Тетя Наташа так и стояла в дверном проеме, опершись лбом об косяк. И плакала. Тихо и беззвучно, думая, что никто не видит. Но я видел.