Предыдущая часть закончилась тем, что гардемарины Харатьян и Домогаров, гардемарин Оленев в небритом парике, гардемарин-сын Шурка и гардемаринка-дочь Александра чуть было не запороли шпагами пожилого Боярского. Но в последний момент отпустили, а сами поплыли с острова Мальта в Крым, чтобы успеть к битве за Кинбурн.
И вот они все приплыли и ждут на корабле, а вокруг сгущаются турки и интриги. Кораблём управляет знакомый нам с прошлой части капитан Ломбарди с клюквенно-красным шрамом вдоль всего портрета.
В самом начале фильма на экране написано, что сценарий основан на исторических документах. Даже если это так и создатели фильма сами эти документы прочитали, со зрителем они этим знанием не делятся. Поэтому понять, что вообще происходит, практически невозможно.
Нам быстро набрасывают основные локации: в капитанской каюте большого линейного корабля пьяно мычит адмирал Мордвинов. Он будет пытаться дискредитировать полководца Суворова, поэтому его делают жирным и неприятным.
В окрестностях крепости Кинбурн стоит маленькая часовенка. Она в фильме отвечает за сцены страданий гражданского населения от нападения турков. В ней молятся бабы в платках и полководец Суворов.
На берегу моря стоит усталая хижина с соломенной крышей, а перед ней — пушечная батарея. Это форпост русских войск.
Как и в предыдущем фильме, все персонажи чудовищно много говорят, бесконечно смакуя каждую бесполезную сцену. Кажется, если бы лошади умели разговаривать, то фильм был бы еще минут на двадцать длиннее.
Тем временем на гардемаринском корабле Домогаров в костюме попа крестит строй матросов, Харатьян ему ассистирует, а гардемарин-сын Шурка торчит на бизань-мачте и смотрит в подзорную трубу. Из далекого тумана в подзорную трубу вплывает турецкий флагман. Выглядит он как мультипликация из «Приключений капитана Врунгеля».
Шурка неловко слезает с мачты и зовёт капитана. Вместе с капитаном они лезут обратно на мачту. Пока они лезут, мачта безвольно качается, грозя упасть и попортить актёров.
Дальше начинается фестиваль эмоций. Капитан Ломбарди разговаривает со всеми, скаля зубы и, видимо, имитируя таким образом морского волка. Постоянный оскал и базовая артикуляция даются ему тяжело, но он не сдаётся. Зверски шепелявя, он даёт Шурке поручение доплыть до корабля адмирала и доложить, что турки идут на Кинбурн.
Харатьян же получает письмо от жены и смеется, как Бивис. Продолжая смеяться, он подходит к Домогарову и Оленеву и они тоже начинают смеяться, но как Баттхед. Потом они обнимаются и все ещё смеются, стоя на палубе. Если бы далёкая жена Харатьяна знала, что вызовет такую реакцию, то непременно сожгла бы письмо из жалости к зрителю.
Тут из каюты выходит гардемаринка Александра, накрашенная, как в кабаре, и приглашает всех к праздничному столу. Все с радостью соглашаются, потому что ну подумаешь, турецкая эскадра. Турки же нам друзья, пока не начали стрелять.
Корабль адмирала Мордвинова. Пьяный адмирал рассказывает посыльному Шурке, как обижен на Суворова, заставляет Шурку орать петухом и махать руками как крыльями. Похоже, о петушиных криках создатели фильма что-то вычитали в исторических документах. Но нам привычно не объясняют.
Шурка переспрашивает, а что делать гардемаринскому кораблю под командованием капитана Ломбарди? Адмирал говорит, что ничего не делать, и косит пьяным глазом. Нас и Шурку роднит то, что мы испытываем от этой сцены примерно одинаковую неловкость.
Я сначала думал, почему всё в фильме выглядит как антракт в провинциальном театре, а потом понял — это оператор! Судя по всему, оператору приказали снимать так же, как играет Александр Суворов. То есть как будто кинематограф уже давно мёртв. Оператор с тех пор в каждой сцене тупо стоит где-то у дверей и только слегка покачивается. Если в сцене нет дверей, оператор вообще теряет всякую опору и бредет, опустив камеру, куда глаза глядят.
Возможно, на самом деле должны были снять больше и сюжет должен был получиться связнее, но оператор как будто на половину сцен просто не пришел. Актёры играли, говорили текст, но камера не зафиксировала этих прекрасных минут.
В следующую секунду под действием магии кино и мастерского монтажа Шурка оказывается в маленькой часовне, где молится худенький носатый полководец Александр Суворов. Ему докладывают про турецкую эскадру и он хмурится.
Показывают, как к часовенке идут несколько человек на молитву и тут начинается турецкий минометный обстрел. В церкви все приседают, а Суворов ставит свечку с неподвижным лицом.
Вбегает адъютант и рапортует, что на берег высаживается турецкий десант. «Пущай все на берег вылезут!» — решает Суворов.
Показывают турков в наглаженных фесках, они высаживаются из лодок на берег, а на рейде за ними стоит грозная, но плохо нарисованная эскадра. Все турки бородаты, чернобровы и в целом выглядят как современные музыкальные исполнители из трендов ютуба. В кадре видно, как у нескольких турков феска завалилась на затылок, и лоб у них гораздо менее турецкого цвета, чем остальное лицо.
Турки начинают копать на пляже траншеи, командует ими француз. Несколько турок подходят к тому самому форпосту, который нам показывали вначале фильма, и режут охрану. Происходит неловкая драка. Брызжет нелепая кровь. Последний турок наносит восемьдесят ударов кинжалом давно мёртвому русскому солдату и устало откидывается на песок, закрывая лицо окровавленными ладонями. Не знаю, какого эффекта хотели добиться авторы, но турка очень жалко — прям видно, как он утомился убивать.
В это время на корабле Ломбарди гардемарины жрут. У них скатерть, свечи, вино, жареная курочка и белоснежные рубахи. Александра говорит мужчинам, что матушка приглашает их всех на пироги с визигой. Визига — это такая запчасть осетра.
Дальше весь фильм герои через слово поминают эти несчастные пироги, мол, умирать нельзя, матушка же ждёт... пироги... визига... потерпим. Кажется, если бы не визига, все бы давно сдались.
Капитан Ломбарди выходит на палубу и видит, что вокруг корабля плавают не вполне живые русские солдаты. Он смотрит в подзорную трубу на берег.
По песчаному берегу туда-сюда бегают потрепанные русские вперемешку с пушками и Александром Суворовым и кричат. У капитана Ломбарди какая-то особенная подзорная труба, потому что он не только видит солдат, но и слышит, о чем они там кричат.
На солдат на берегу с непонятной стороны нападают турки и происходит непонятный бой в непонятном направлении. Это вообще визитная карточка фильма — направление атаки всегда случайное для обеих сторон и меняется ежесекундно. Суворова ранят в руку. Пурки пырят тушки, простите, турки тырят пушки и куда-то с ними исчезают. Адъютант загоняет раненого Суворова по пояс в море и плещет ему на рану морской водичкой.
В это время на корабле капитана Ломбарди гардемарины продолжают жрать. Они сидят в каюте, сыто обнявшись, и улыбаются блестящими губами.
К ним входит Ломбарди и говорит, что турки напали и Суворов ранен — он сам лично слышал в подзорную трубу!
Харатьян командует гардемаринке Александре садиться в шлюпку с почтарём и плыть в безопасное место. Она сопротивляется, но Харатьян неумолим и говорит, чтоб она не волновалась и они обязательно еще... пироги... визига.
Александра прощается с Шуркой, томно смотрит на него и целует в правую носогубную складку, а потом и вообще аж в губы, особенно в верхнюю.
Показывают отчаянно скалящегося Ломбарди. Он говорит, что должен подчиняться адмиралу Мордвинову и никуда не плыть. А остальные уговаривают его плыть, помочь, сразиться, победить и не вешать нос.
Тут с палубы кричат: «Человек за бортом!». Все бросаются наверх и смотрят. За бортом плывет лошадь, а на ней висит раненый во весь организм солдат. Ему начинают бросать конец. Сначала бросают один конец. Лошадь плавает кругами и как будто уворачивается от веревки. Бросают второй конец. Солдат цепляется за конец и отцепляется от лошади. Лошадь уплывает из кадра, солдата начинают тянуть за конец под крики Домогарова. Абсолютно неважная для сюжета сцена продолжается уже минуты три.
Раненый солдат подробно рассказывает про турков то, что Ломбарди не расслышал в подзорную трубу.
Это последняя капля. Домогаров срывает с себя поповскую рясу, а под ней оказывается мундир. Он командует строиться, командует вытащить на палубу всё горючее, что есть на корабле, командует после этого всем помыться, одеться в чистое и приготовиться к молитве.
Развевается Андреевский флаг. Звучит гардемаринская музыка.
Капитан Ломбарди решает нарушить приказ адмирала и плыть! Скалясь, как дьявол, он стоит на юте, раздает команды и показывает жестами, как именно они победят. И говорит, что они будут «дэсантировать». И делает так бровками — тын-дын! Бровки у капитана Ломбарди — дай бог каждому половину, так что получается ужасно выразительно.
Тут встревает Харатьян и поперек капитана дорассказывает команде вторую половину плана. Команда стоит по стойке смирно и прям видно, как они ничего не поняли, но готовы хоть положить за отечество жизнь, хоть сожрать свои двууголки.
Перед тем, как броситься на подвиг, штатный богомол Домогаров говорит: «Господи, как ты хочешь и знаешь, да будет тако!». Понятно, что это фраза из молитвы, но поскольку «тако» — это единственное старорусское слово за весь фильм, кажется, что гардемарины просто соглашаются на мексиканскую еду.
К слову о еде. Фразу «Да будет тако!» герои повторяют едва ли не чаще, чем присказку про пироги с визигой. Мне как зрителю официально хочется кричать.
Начинается боевой маневр. На корабле остается малая часть экипажа, а остальные садятся в шлюпки и привязываются к кораблю сзади. Поджигаются факелы и прочие дымящие предметы. Далее вся эта кавалькада, чадящая как авианосец «Адмирал Кузнецов», мчится на турецкую эскадру. Матросы в шлюпках изо всех сил гребут и кричат «навали-ись!», но непонятно зачем, потому что они все равно волочатся на тросах за парусником.
На полдороги до эскадры шлюпки отцепляются и плывут к берегу, где должны застать турков врасплох и «действовать по обстановке». А корабль дальше плывет на эскадру, изображая брандер и пугая турков. Брандер — это такой корабль-камикадзе, его нагружают боеприпасами и взрывают об вражеское судно. А тут брандер фейковый, это военная хитрость, господи прости.
Издалека, из своей шлюпки, весь этот ужас видит Александра и хочет плыть обратно. А почтарь, который её везет, но на самом деле он агент адмирала Мордвинова, отказывается. Александра всучивает ему свою заколку, почтарь прыгает за борт вместе с заколкой и уплывает вдаль. Александра садится на вёсла.
Шлюпки гардемаринов бросаются к берегу, а капитан Ломбарди, скалясь в дыму, подкрадывается к эскадре и начинает стрелять по ней из пушек.
На всё это изумленно смотрит из своего лагеря Суворов. Он говорит, что пока Ломбарди отвлекает эскадру, он поведет кавалерию на турок. После чего заходит по пояс в воду и размашисто крестит водную гладь.
Ломбарди тем временем набросился на всю турецкую эскадру, взял на абордаж и мочит турков на палубе, фехтуя и прыгая, как Джек Воробей. Турки пасуют перед ним и летят за борт под напором стали и огня. Один из турков ранит Ломбарди в левую сторону двууголки и немножко в ухо, но этим только усиливает его оскал и капитанскую удаль.
Чтобы показать ужасные разрушения и жертвы, которые турки наносят мирному населению, коротко показывают часовню из начала фильма. Она немножко горит, а бабы в платках её тушат. Показаны сцены самоотверженности и трагедии с детьми и младенцами, переходящие в крестный ход.
Тут же режиссерский гений бросает нас в конную атаку. По пляжу несется Суворов, а за ним, с трудом поспевая, остальная кавалерия.
Камера крупно показывает лицо Суворова с выражением безумной радости. Кажется, ему вообще всё равно, куда скакать. Конница набегает на одних турков, быстро побеждает их и скачет куда-то дальше, к следующим туркам. Откуда-то появляется ещё и пехота, а конница вдруг начинает скакать в другую сторону — это очень хорошо видно, поскольку только что море было у них справа, а теперь вдруг слева.
Внезапно артиллерийские турки начинают обстрел и первым залпом кладут половину конницы. Французский командир турков смотрит в подзорную трубу. Там крупно, во всю трубу видно лицо Суворова, оно кричит: «Вперёд! Ура!» — у французского командира тоже подзорная труба со звуком.
Он выдерживает паузу и командует пушкам: «Огонь!». В замедленной съемке показывают, как лошадь Суворова встает на дыбы и в этот момент турецкое пушечное ядро сносит лошади башку. Суворов замедленно падает на песок, его треуголка треугольно откатывается в сторону.
Французский командир довольно складывает подзорную трубу и говорит, цитата: «Сражение выиграно. Ядро снесло башку лошади. Суворов убит. Победа за нами».
Показывают Суворова, который не убит. Он дополз до моря, умывается морской водой, закрывает глаза, сжимает себе голову ладонями, заламывает руки и в целом очень напоминает мем про страдающего мужика на пляже.
Потом подбирает треуголку, встает в полный рост — единственный живой посреди всей своей конницы, и начинает сокрушенно размахивать руками. К нему подходят турки и совсем было собираются убить Суворова, но тут сзади подскакивают высадившиеся на лодках гардемарины. Они начинают действовать по обстановке, то есть драться и кричать идиотские лозунги.
В следующей сцене раздетого по пояс Суворова держат за руки на столе, а военврач достает ему из спины осколки. Так мы понимаем, что промежуточное сражение выиграно.
Чуть оклемавшийся Суворов приказывает Харатьяну пробраться в тыл к туркам и взорвать пороховой склад. Тыл турков, впрочем как и авангард и прочие части войска, находится на том же пляже, где снимается вообще всё здесь. А пороховой склад — та усталая хижина с соломенной крышей, если вы еще помните начало нашей бесконечно длинной истории.
«Да будет тако!» — говорит Домогаров. «Да будет тако!» — отвечает Харатьян. «Да будет тако!» — скрипит потертый Суворов. В воздухе висит аромат пороха и кукурузной тортильи.
Не успевает Харатьян скрыться из виду, как ловят лазутчика, того самого почтаря, который вез, да не довез Александру. При нем среди прочего находят заколку.
Домогаров видит заколку и просит отдать ему лазутчика потолковать. Суворов позволяет, но просит не переусердствовать. «Конечно!» — говорит Домогаров. Через минуту допроса лазутчика тащат на край лагеря и там пристреливают.
Харатьян тем временем разрабатывает хитрый и ужасно путаный план подхода к пороховому складу с кражей лодок, мини-поджогом, переодеванием в турков, переодеванием во французов, походом по болоту и подводным плаваньем. План, несмотря на то, что на каждую его часть больно смотреть, срабатывает.
Харатьян, Оленев, Шурка и ещё какой-то чувак попадают на склад, тоскливо дерутся с турками и немножко с французами, и поджигают его. Точнее, они полторы минут сыплют и обливают там всё порохом и скипидаром, подробно рассказывая, что именно они делают. Потом Харатьян и Шурка разыгрывают классическую сцену «уходи и выживи, нет ты, нет ты!», но в результате одновременно всё поджигают и выпрыгивают в окно. Склад взрывается.
Потом Харатьян с Шуркой синхронно ныряют в болото. Склад у них за спиной взрывается второй раз. Потом они как-то оказываются на пляже, синхронно ныряют в море, а склад, который опять очутился у них за спиной, взрывается в третий раз, ещё сильнее.
Внезапно показывают Александру. Всё это время она болталась в лодке, потому что была нахрен никому не нужна. Но тут понадобилась, поэтому молниеносно причалила, выловила из моря бесчувственных Харатьяна и Шурку и теперь тащит их за пятки по воде к берегу.
Они приходят в себя и все втроем обнимаются и дышат. Александра дышит не просто тяжело, а почему-то эротически, со вздыманием груди и закатыванием бельм.
Где-то в далеком шатре Суворова все покачнулись от взрыва пороховой хижины. Домогаров как раз привел к Суворову отряд казаков и теперь может вести этих казаков в бой.
Конные казаки мчатся в атаку и настигают турков, которые волокут по песку русские пушечные стволы. Казаки загоняют турков в море, а Домогаров бросается вслед, начинает плескаться и отнимать у турков пушки. Непонятно, зачем пешим туркам в море пушки, но они не отдают их до последнего. Домогаров лично отнимает пушки у всех турков. Потом они вместе с Оленевым устало садятся на песок и почему-то говорят: «Гардемарины, вперед...», хотя уже вроде бы всё.
В конце Суворов стоит в окружении казаков с факелами и радостно кричит: «Виват Екатерине Великой!».
В совсем самом конце основные гардемарины и одна гардемаринка сбегаются в кучу на вечернем пляже. «Да будет тако!» — говорит им и небу весь покрытый закатным солнцем Домогаров. «Да будет тако!» — повторяют подряд они все ещё четыре раза.
