Лифт в преисподнюю. Глава 45. Спирали
В темноте.
Как призрак.
В конце коридора.
Стоял ребёнок.
Закрыв дверь, Марина почувствовала — запас сил иссяк. Она больше не способна бороться за свою жизнь. И если «бывший» заберётся в квартиру, так и останется лежать. Всё.
Лежа-а-а-ать…
Женщина не находила сил даже плакать. Просто свернулась в клубочек на полу. Было темно, холодно и до противного сыро. Бессильно.
Чернота выползала из тёмных углов. Обволакивала. Чем-то теплым, похожим на горячую вату. Сначала кончики пальцев. Потом дальше и дальше.
Наступал покой. Мир.
Тёплая.
Искрящаяся.
Ватная.
Темнота.
Почти невесомость.
Марина слегка скривила губы. Представляла, что широко улыбается. Лежит на чёрной тёплой вате и просто улыбается. Как не делала давно.
Протянула руку. Обняла Мишу. Тёплого. Маленького. Родненького. Протянула другую и попыталась обнять Сашу. Но пальцы вляпались во что-то чёрное, густое и липкое.
Открыла глаза.
И поняла — её мужа больше нет.
Пальцы на руках и ногах стали колюче-тёплыми и одновременно чужими. Не слушались. Попыталась пошевелить ими, но так и не поняла, верны ли они ей.
— Ээээхххх, — с какой-то пьяной тревогой поднялась на одном локте. Повернула голову.
Мир как будто медленно-медленно кружился вокруг её оси.
Взгляд смог за что-то зацепиться.
Как нечто неестественно маленькое и хрупкое для этого мира.
У двери во вторую комнату.
В темноте.
Стоял Миша.
Слабый свет падал сзади, словно выталкивая его в мрачный коридор.
Маленькое чудо её жизни обволакивали тёмные тени. А в углах закручивалась в искрящиеся спирали отпрянувшая чернота.
— Миша. Малыш, — выдавила из себя мать, глядя на сына.
Кап.
Кап.
Тёплое на холодных губах. Липкое на пальцах правой руки.
Темно. Слишком мало света, чтобы рассмотреть.
Кап.
Кап.
— Сынок! — женщина перевернулась и оперлась на оба локтя.
Из носа закапало чаще. Кап-кап-кап.
Напрягла пресс и рывком подтянула ноги. Встала на колени.
Запрокинула голову, как смогла — пыталась остановить кровь.
Подождала несколько секунд.
Миша был виден на границе черноты.
Выпрямилась.
Мир стал дрожащим. И многомерным. Богатым чернотой, распадающейся на тени, полутени и иные цветовые образы. Взрывающейся искрящимися спиралями.
Почти не чувствуя пальцы, начала расстёгивать мокрую куртку.
Зжжуууккх — затрещала молния. Одежда, насквозь пропитанная уличной грязью, словно вторая кожа, снималась с трудом.
Шшшшп — куртка упала на пол. Тяжёлая. Без неё легче. Лучше.
«Чем я выше, тем меньше черноты», — вдруг не поняла, а почувствовала Марина.
Надо встать.
Коридорчик узкий — вытянула руки в стороны. Упёрлась в стены. Рывком попробовала подняться. На середине движения чуть не свалилась обратно. Замерла, удержалась. Вялый рывок. Стон. Смогла подняться на ноги.
Сделала шаг.
Искрящиеся спирали черноты вздрогнули по углам, скрутились туже и почти исчезли.
Лишаясь многомерности, мир становился беднее и проще. Углы теряли чёрную глубину. Невесомость уступала жестокой гравитации.
— Мишка, Мишустик!
Трясло, колотило, выбрасывало из собственного тела. Таков уж мир живых.
Марина продолжала снимать мокрую верхнюю одежду. И опираясь на стену, шаг за шагом приближалась к ребёнку.
Контроль тела — тлеющей болью, лёгкими спазмами и иглами нервов — возвращался.
— Миша! — мать аккуратно, с нежностью взяла ребёнка за плечи, будто боялась разбудить. Опустилась на колени, шумно ударив ими о пол. Скрипнули старые неровные половицы, окрашенные той самой краской, цвет которой знаком, наверное, каждому.
Сын не шевелился. Маленькие глазки смотрели куда-то сквозь неё. Личико казалось по-комичному… злым. Не по-настоящему, но злым.
Злым?
— Вернулась. Я вернулась, — произнесла слабым голосом, полным любви и отчаяния.
«Вот только есть ли для него место там, за дверью? — спросила она себя, взглянув на Мишу. — Ни для него, ни для меня нет. И точно не без Саши!»
— Мишка! Мой Мишенька!
В глубине детских остекленевших глаз, на самом дне, произошло какое-то движение. Маленькие глазки стали выглядеть просто уставшими. Что-то чужое пропало из них. Ребёнок заморгал. Удивлённо посмотрел на мать, спрашивая взглядом: ты уже вернулась?
Потом его вырвало.
Скрутило. Мальчик упал на четвереньки и начал отплёвываться какой-то желтоватой пеной.
— Ах, — жалобно выдохнул он сквозь слёзы.
«Желудочный сок? — запаниковала Марина. — Голодный? Отравился? Что за чертовщина!»
— Мальчик мой! Как ты себя чувствуешь? Что случилось? — мать старалась поддерживать сына, чтобы он не упал в собственную рвоту. — Ты что-то съел?
— Мне плохо.
Миша шумно выдохнул. Ещё несколько спазмов скрутили маленькое тело. Потом всё как будто закончилось.
Марину тоже затошнило, но она справилась с этим.
Сердце сжалось от жалости. Подтянула ребёнка к себе. Из последних сил подняла «на ручки». Мальчик прижался головой к маме.
— Ох.
Он плакал. Так, как плачут дети, когда уже нет сил плакать.
— Где болит? Скажи маме! Где тебе плохо, котёнок?
— Не знаю. — Миша совсем не понимал, что происходит. Не мог объяснить, где ему нехорошо. — Всё плохо.
Скрипнула дверь.
Нет, не скрипнула, а…
Звук как в фильмах про глубоководную бездну. Когда нечто со дна морского проникло на борт подводного корабля и давит на дверь. За которой от него спрятался экипаж. Вот и сейчас, что-то как будто нажимало на стальной лист двери. И тот, чуть-чуть прогибаясь, издавал звук — пумм.
Марина медленно повернулась в сторону шума и прошептала:
— А заперла ли я замок?
Начала пятиться. Три бесшумных шага назад. Почувствовала спиной дверной косяк. Немного влево. Вошла в дальнюю комнату, не отводя глаз от источника шума.
Осмотрелась. Нахмурила брови. Поняла: во время её приключений сынишка прятался под диваном.
Матерчатый хозяйский диван, тёмно-красного цвета. Пережил не одно поколение ещё советских квартиросъёмщиков. И совершенно закономерно, что дальняя от стены сторона его провисала. В разложенном виде она доставала почти до пола. Чтобы её выровнять, Саша когда-то подложил туда стопку книг посередине. И между спинкой и полом появилась маленькая ниша, где как раз мог поместиться ребёнок. Миша часто туда залезал, когда они играли в прятки.
Теперь он укрылся под диваном уже не играя. А по-настоящему. Когда остался совсем один. Набросил сверху покрывало, чтобы свисало до пола, как занавеска, и спрятался за ней.
Мать замерла от увиденного. Представила, как сын лежал там совершенно один. Чувство вины начинало давить внутри. Сжала губы так, что, несмотря на всю свою бледность, они побелели. На глазах снова навернулись слезы жалости к Мише. Прижала к себе крепче.
Проморгалась. Времени на сопли не было.
Руки затряслись от напряжения. Всё-таки сын был уже слишком тяжелый. Видя, что он немного успокоился, Марина со вздохом облегчения поставила его на пол. И кивком указав, что делать, помогла забраться в укрытие. Прислонила палец к губам. Погладила по голове, поправляя волосы. Шепнула дребезжащим голосом:
— Полежи тут. Я сейчас, — а самой страшно даже поворачиваться в ту сторону.
Видимо, это прозвучало очень неубедительно и неуверенно, потому что сын сначала послушно кивнул, а потом попросил.
— Может, не уходи? — как будто жалел её, измученную, грязную, испуганную.
— Я только до двери. Выходить не буду. Хорошо?
— Мне плохо.
— Я знаю, мой маленький. Знаю, — с нежностью ответила Марина, — я сейчас. Подыши спокойно, как я учила. Считай вдох и выдох.
— Я не хочу. Я хочу с тобой. Сидеть с тобой.
Она покачала головой, улыбнулась и накрыла диван так, чтобы ребёнок оказался полностью завешен покрывалом.
— Считай про себя, Мишунь. Я тебя люблю и очень быстро вернусь. Ничего не бойся.
Посмотрела назад. Медленно вдохнула и выдохнула.
И опираясь на стену, вышла в коридор.
В темноту.
К двери.
Пуммммм!