Любой картине русского художника идёт на пользу гора черепов из «Апофеоза войны»
Девочка с апофеозом
Апофеоз на Волге
Не ждали апофеоза?
Апофеоз в сосновом бору
Опять апофеоз!
Всюду апофеоз
Иллюстрации: Сергей Радионов
Источник: maximonline.
Девочка с апофеозом
Апофеоз на Волге
Не ждали апофеоза?
Апофеоз в сосновом бору
Опять апофеоз!
Всюду апофеоз
Иллюстрации: Сергей Радионов
Источник: maximonline.
Это произошло в России в 19-го веке.
В марте 1874 года, в Санкт- Петербурге была открыта выставка картин Василия Васильевича Верещагина, изображающих военные действия России в Туркестане. Полотна, написанные в реалистичной манере, создавали иллюзию жестокой реальности, которая усиливалась с помощью специального освещения...
Нападают врасплох 1871.
Картины «После удачи» и «После неудачи»...
«Парламентеры: «Сдавайся!» - «Убирайся к черту!».
"Смертельно раненый".
После атаки Перевязочный пункт под Плевной 1881.
Наверное самая знаменитая его картина...
Очень покоробила эта картина и губернатора Туркестанского края генерала Кауфмана. Он с обидой в голосе утверждал, что лично заботился, что бы все солдаты погибшие на той войне были похоронены по-христиански. Верещагин уважал Кауфмана, который даже не жалел для дела свои собственные средства и наверное именно поэтому тяжело воспринял критику.
В.В. Верещагин.
Верещагин, знал о войне не по наслышке - прошел всю туркестанскую кампанию и был награжден Георгиевским крестом за храбрость. Именно Кауфман вручил ему награду, которую снял с себя. Когда скопища врага захватили сакли рядом с воротами крепости, Верещагин, «несмотря на град камней и убийственный ружейный огонь», возглавил контратаку и спас крепость от падения. Генерал-губернатор Кауфман снял со своей груди Георгиевский крест IV степени и передал награду прапорщику. Но Верещагин награду принимать не хотел, считал что есть более достойные...
— Я дам вам свой крест, ― сказал Кауфман и отцепил свой крест.
― У меня некуда его повесить.
― В петлю.
― Петля не прорезана.
― Я прорежу ее, ― сказал Кауфман и взял в руки ножичек. ― Я не дам резать!
Но Кауфман прижал художника к стене, вырезал дыру, надел орден и пожал Верещагину руку. Даже если это легенда, то красивая...
Увы, но теперь их мнения о войне разошлись. Верещагин снял "Забытого", и еще две картины, "Окружили - преследуют" и "Вошли", вызвавшие наибольшую критику, и сжег их...
Потрясенный Стасов спросил Верещагина: "Зачем вы это совершили?!". Верещагин, бледный и очень взволнованный, ответил: " Я дал плюху этим господам".
Беспрецедентный в истории русского искусства поступок еще усилил ажиотаж вокруг выставки: восхищение одних, и возмущение других. Официальные круги не приобрели ни одной картины художника, почти все они были куплены Павлом Михайловичем Третьяковым...
Есть у Верещагина и картины которые исчезли с концами и их местонахождение неизвестно. Их купили и они пропали. Например "Подавление индийского восстания англичанами". Но это уже другие истории...
Сквозь пожар
«Подвигло мщение Москву:
Вспылала пред врагами
И грянулась на их главу
Губящими стенами».
В. А. ЖУКОВСКИЙ
Наполеон, вынужденный спасаться из Кремля, покинул его пешком, направляясь к Арбату. Но это было настоящим выходом из огня да в полымя. Пожар достиг своего апогея, превратив Москву в подобие огненного лабиринта, в котором ничего не стоило заблудиться и стать добычею огня. Улицы представляли собою корридор, где стены были из огня, потолок из огня, так как свивавшееся жгутом, бурлившее, метавшееся из стороны в сторону, пламя порою становилось сводом над головой, а пол был вымощен тлевшими и пылавшими головешками, раскаленными угольями, горячей золой. В этот то огненный ад попал Наполеон, сбившись с дороги, хотя с ним и был проводник, но последнему, очевидно, было не легко ориентироваться среди горящих развалин, делавших дорогу неузнаваемой. «Вокруг нас, - говорит граф Сегюр, — ежеминутно возрастал рев пламени. Всего лишь одна улица, узкая, извилистая и вся охваченная огнем, открывалась перед нами, но и она была скорее входом в этот ад, нежели выходом из него. Император пешком без колебания бросился в этот проход. Он шел среди треска костров, грохота рушившихся сводов, балок и крыш из раскаленного железа».
Легко себе представить, что должен был перечувствовать Наполеон. Не знав доселе, что такое страх, тысячу раз за время своей полной приключений жизни подвергавшийся всевозможным опасностям; нетронутый пулями, гранатами, пиками и саблями в тех сражениях, где он находился в центре огня или атаки, если не считать незначительнаго ранения в ногу, полученного Наполеоном при Регенсбурге в 1809 году, причем император после перевязки тотчас же снова сел на лошадь; пощаженный смертью 18-го брюмера в день знаменитаго разгона парламента штыками; избежавший гибели при взрыве адской машины в Париже на Сен-Никезской улице, 24-го декабря 1800 года; оставшийся невредимым даже после своего знаменитаго посещения зачумленных в Яффе, неужели он после всех этих удач обречен был на смерть без всякой борьбы, неужели для того победил Европу, для того объявил войну Императору Александру, для того собрал полумиллионную армию, чтобы, дойдя с нею до Москвы, сгореть в каком то костре?...
Нет, это было бы слишком большой насмешкой судьбы, показалось бы просто черезчур грубо для такого человека, каким являлся Наполеон. А между тем, подвигаясь среди языков пламени, нестерпимым жаром обжигавших лицо и руки, среди столбов дыма, перехватывавшего дыхание и вызывавшего на глаза обильные слезы, среди сыпавшихся бревен и кирпичей, вдоль стен, готовых ежеминутно обрушиться тысячью обломков, не видя ничего со всех сторон, кроме однообразной картины огненного потопа, Наполеон в самом деле каждую секунду рисковал распроститься с жизнью. Но там, где была взвешена его судьба, еще не был решен жребий Наполеона, и чаша, которую ему надлежало испить, еще оставалась неполной. И потому счастье, неизменно сопутствовавшее великому полководцу, и в этот раз пришло ему на помощь. Неожиданно на императора наткнулись солдаты, занимавшиеся мародерством даже среди пожара. Узнав Наполеона, они подхватили его под руки и быстро вывели из огня. Его волосы были опалены, платье сожжено во многих местах, обожжены руки, прожжены сапоги. Выйдя из пламени, Наполеон встретился с маршалом Даву. Уверяют, что князь Экмюльский, еще страдавший от раны, полученной в Бородинском сражении, узнав об опасности, которой подвергался Наполеон, кинулся к нему навстречу, чтобы вывести из огня своего императора, или погибнуть вместе с ним. Встретясь, они бросились в объятия друг другу.
Картина Верещагина производит странное впечатление. Эта масса огня... и в середине ее Наполеон. Смотришь, и начинает казаться, что то не солдаты подхватили своего императора, а два демона вцепились в величайшего грешника, какого когда нибудь носила земля, и не увлекают его прочь из пламени, но напротив тащут дальше, дальше и вот... сейчас швырнут в самое пекло. Наполеон был гений в своем ремесле, его трагическая судьба вызывает удивление, но в то же время, как забыть о том, сколько сотен тысяч человек лишились жизни по мановению его руки, какое количество крови впитала в себя земля за то время, что Наполеон царил над Европой, и какие реки слез пролились из глаз, оплакивавших отца, мужа, брата, сына?.. Есть картина бельгийского живописца Антония Вирца, родившегося в 1806 году, когда была знаменитая битва при Иене, и в дни своей молодости постоянно слышавшего множество рассказов о кампаниях Наполеона. На этой картине Вирц изобразил Наполеона в аду посреди пламени и окруженного тенями, из которых одна предлагает ему поесть человеческого мяса. Жестокая фантастичность этой картины странным образом сплетается с символом, конечно не приходившим в голову Верещагину в то время, как он создавал свою картину «Сквозь пожар», но при взгляде на нее как то невольно встает в воображении картина Вирца.
В Кремле - пожар!
«Нет. Не пошла Москва моя
К нему с повинной головою!..
Не праздник, не приемный дар —
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою»...
А.С. Пушкин.
Среди всех бедствий Отечественной войны пожар Москвы как-то особенно привлекал внимание современников и возбуждал фантазию каждого, кто обращал свою мысль к той великой эпохе. В нем видели перст Божий, и в самом деле это было знаменательно.
2-го сентября войска Наполеона вступили в Москву, а на другой день, 3-го, сам император, переночевав в Дорогомиловском предместьи, въехал в Белокаменную и расположился со своей главной квартирой в Кремль. Но едва только совершилось это занятие древней русской столицы неприятельской армией, как в городе начались пожары один за другим, и никакие усилия, направленные к их прекращению, не могли ничего сделать. В то время как тушили в одном месте, загоралось в другом, и так перебегая с квартала на квартал, огонь охватил почти всю Москву, разыгравшись благодаря ветру с особенной силой в ночь с 3-го на 4-е сентября. Когда же наступил день, разбушевавшаяся пламенная стихия приблизилась к самому Кремлю. Сначала загорались конюшни, расположенные около дворца, где имел пребывание Наполеон, а затем Арсенальная башня, находящаяся в северо-восточном углу Кремлевских стен, на спуске против нынешнего Исторического музея. С другой стороны прямо против Кремля разлилось огненное море по всему Замоскворечью. Ветер вздымал к небу громадные, неистово метавшиеся из стороны в сторону, языки пламени и разносил повсюду пылающие головни, угли, снопы искр, все это дождем сыпалось на самый Кремль, угрожая древней московской святыне полным истреблением.
Легко себе представить, что должен был переживать Наполеон, очутившись в такой обстановке. Великий полководец, не знавший страха, никогда ни перед чъм не отступавший, баловень судьбы, слагавшей ему под ноги один трофей за другим, победитель целой Европы, завоеватель, мечтавший в своем могуществе сравняться с Александром Великим и уподобить свою державу древнему железному Риму, — вот он стоит в своей обычной позе на Кремлевской стене и между ее зубцов сосредоточенно вглядывается туда, где бушует огненная бездна. Кругом падают горящие куски дерева, сып- льются раскаленные угли, рвутся клубы дыма. Смятение отчетливо рисуется во всей фигуре одного из маршалов в группе стоящей поодаль свиты, а император все недвижим, не в силах оторвать взора от страшной картины. Впервые предстало здесь то грозное, неотразимое, бороться с чем — выше сил человека, хотя бы он был во сто крат гениальние самого Наполеона. Стихия!.. Вот что поднялось на пути великого императора. До сих пор он знал одни победы. Но он видел перед собой людей. Наполеон—человек мог одолеть человека; противостать же стихии и ее усмирить, для этого надо было быть богом. Все, на что способен был смертный, Наполеон совершил. Он собрал под знамена полумиллионную армию, он вызвал на брань повелителя обширнейшей империи в мире, он прошел всю страну от прусской границы, страну неведомую, опасную, полную всяких неожиданностей, он увеличил список своих военных трофеев и добился заветной мечты: во главе своей славной армии вступил в Москву, древнюю столицу России. И что же? Оказалось, что он зашел в какой то тупик. Войска русские отодвинулись от Москвы к югу; жители все, кто только мог, выехали из города; остались подонки, чернь, которой все равно некуда было деваться. И вместо изъявления покорности, взамен торжественного признания себя побежденными, какой-то молчаливый протест в виде потрясающего моря огня, которое, бушуя, все разливалось шире и шире, и силою своею скоро должно было принудить отступить перед собою того, кто всегда знал одно лишь движение вперед.
И действительно Наполеону пришлось спасаться. В Кремле сосредоточено было около четырехсот зарядных ящиков. И, если бы туда упала какая нибудь пылающая головня, весь Кремль взлетел бы на воздух. Первоначально Наполеон хотел во что бы то ни стало локализовать распространение огня, но это было совершенно невозможно. В то же время оставаться долее в Кремле являлось чистейшим безумием. Огненный ужас принимал все более потрясающие размеры, так что многие из приближенных императора стали терять голову, особенно под впечатлением внезапно разнесшегося слуха, будто бы русские заложили под Кремлем мины. Принялись уговаривать Наполеона немедленно покинуть Кремль. Он сначала оставался непреклонным, не обращая никакого внимания на все то беспокойство, в которое были погружены его приближенные, и не сдаваясь на доводы, которые представляли ему король Мюрат, принц Евгений и маршал Бертье. А между тем тревога все росла и росла. Огонь показался уже в самом Кремле, и в это время, по свидетельству Сегюра, в Арсенальной башне схватили русского, привели его к Наполеону, где он будто бы показалъ, что зажег башню по сигналу данному его начальством. Тогда наконец, видя, как пламя все шире и шире распространяется вокруг Кремля, сознавая всю бесполезность борьбы с ним, чувствуя, что оставаться долее в этом аду — значит совершенно бессмысленно рисковать своей жизнью, Наполеон пешком вышел из Кремля, едва не погиб в разливавшемся вокруг него огненном море и с величайшим трудом добрался к вечеру до Петровского дворца, расположенного в Петровском парке.
В Успенском соборе
Прихоти войны способны достигать самых чудовищных размеров. Для победителя, занявшаго чужой город, не существует ничего святого. Вглядитесь в воспроизводимую картину, и... чье сердце не содрогнется при этом зрелище! На том самом месте, где во славу Бога тихо подымался голубой кадильный дымок, и мощной волной разносились звуки торжественнаго песнопения, где в экстазе с благоговением преклонялись колена верующих, и жаркая молитва неслась к небесному престолу, там неприятелем была устроена... полковая конюшня!... В это с трудом верится, ум отказывается понять, почему церковь, хотя бы и другого христианского исповедания, признавалась наиболее удобным местом для помещения лошадей. Но однако же это правда, страшная правда!... Успенский собор — конюшня... Вон в два ряда стоят расседланные лошади. Один кавалерист взобрался на так называемое место патриарха Никона и стоит в развязной позе, покуривая трубочку; с правой стороны двое других, сидя на полу, режутся в карты, и можно себе вообразить, какие при этом отпускают отборные словечки; несколько подальше еще один кавалерист, взгромоздившись ногами на выдвинутый из алтаря престол, обдирает золотой оклад образа; другому его товарищу показалось мало добычи внизу, он приставил лестницу и полез на верх...
И так шло изо дня в день, слишком мъсяц, что французы пробыли в Москве; Успенский собор, переживший много веков, стоял безмолвный, запустелый; молчали его колокола, не разносился по Кремлю их торжественный звон, а внутри собора слышались только грубые окрики, ругательства солдат, да конское ржание, причем последние звуки, производимые животными, были для святости места наимение оскорбительными; мерзость запустения с каждым днем все росла и росла, все новые и новые иконы, грубо вырванные из своих драгоценных окладов, сваливались на пол в беспорядочную кучу, осквернялись все новые гробницы, где нетленными мирно почивали мощи святителей, все выше и выше вырастали горы всякого мусора и конскаго помета. И когда наконец французские войска покинули разграбленную, сожженную Москву, и первые очевидцы страшного разорения вступили в Успенский собор, их сердца дрогнули от ужаса и негодования перед этим неслыханным попранием святыни.
В записках, состоявшего в Тверском ополчении, князя А. А. Шаховскаго, под заглавием «Первые дни в сожженной Москве», можно прочитать во всех подробностях, что представляла собою после ухода французов вся Москва вообще и в частности Успенский собор. «Все было ограблено и разрушено: рака святого митрополита Петра не существовала, и мы, собрав обнаженные от одежды и самого тела остатки его, положили на голый престол придела; гробница над бывшими еще под спудом мощами митрополита Филиппа была совершенно ободрана, крышка сорвана; от самого купола до пола, кроме принадлежавшего к раке св. Ионы, не осталось ни лоскута металла или ткани. Досчатые надгробия могил московских архипастырей были обнажены»... Поражает во всем этом деле его жестокая безсмыслица и крайняя недальновидность его совершителей, потому что все подобные поступки только еще больше ожесточили сердце русского народа, вера которого в ту пору была сильна, и он страшно отомстил французам за беспримерно дерзкое осквернение его святынь.
Участь Успенского собора разделили и прочие церкви Москвы и других городов. Архангельский собор подвергся разгрому не менее ужасному: все, что можно было унести, исчезло; французы ободрали все до одной ризы с икон, разрушили гробницы, а самый собор превратили в склад запасов и вина. Благовещенский собор также был опустошен. В Казанском соборе на месте выброшенного престола нашли мертвую лошадь. В соборе Василия Блаженного была конюшня, и все, что можно было ограбить, было ограблено. Мало того, что грабили, разрушали всевозможные предметы просто во имя какого-то неистового духа опустошения: опрокидывали престолы, ели, пили на них, раскалывали иконы на дрова, или пользовались ими как мишенью для стръльбы, церковные ризы напяливали на себя вместо плащей. В Мало-Ярославце над входом в собор красовалась надпись углем: «Конюшня генерала Гильемино». Также подверглись разграблетю церкви города Вязьмы, отличавшиеся своим богатством. С колокольни Ивана Великого сняли его громадный крест, что стоило неимоверных усилий. «Император, пишет граф Сегюр, хотел воздвигнуть его над инвалидным домом в Париже». Если Наполеон и не взял его с собою, так как по более достоверным сведениям крест этот впоследствии, отыскался в самой Москве, он во всяком случае остался верен себе: из каждой страны и из каждого города Наполеон что-нибудь непременно увозил в Париж. Так в Венеции с портала собора св. Марка были сняты, тоже с громадными усилиями, его знаменитые бронзовые кони и отправлены в Париж.
И что же? Послужил ли весь этот вандализм на пользу солдатам Наполеоновой армии? Мог ли кто-нибудь из них, вернувшись домой, похвастать, что он разбогател, ограбив Успенский собор? Нет. Во-первых, немногие и домой-то дошли, а во-вторых, большинство, изнемогая от неслыханных лишений, просто побросало, где попало, награбленное добро, помышляя уже не о том, чтобы сохранить возможно больше драгоценностей, но как бы спасти свою жизнь. Множество церковных сокровищ было утоплено во встречавшихся на пути отступления французов ръчках и озерах. Кое-что потом отыскали и вернули на прежнее место. Многое было отнято у неприятеля во время удачного преследования с нашей стороны. Так казаки генерала Иловайского отбили более 60 пудов серебра, которое было пожертвовано Платовым Казанскому собору в Петербурге, и в 1834 г. из него сделали иконостас, по проекту архитектора Тона.
Весь этот вандализм — эпитет, получивший право гражданства с тех пор, как северные варвары, вандалы, опустошили Рим, блестяще показывает до какой степени время бессильно над грубыми инстинктами человека. Между разграблением Рима вандалами и разорением Москвы французами прошло 14 столътий, и что же? Изменилась только форма, но духовная сущность событий осталась совершенно одинакова.
Перед Москвой - ожидание депутации бояр
Наконец настал тот знаменательный день, которого с таким нетерпением ожидал Наполеон, его маршалы, его солдаты: они дошли до Москвы.
В два часа дня 2-го сентября Наполеон въехал на Поклонную гору, находящуюся в 3-х верстах(3 км) от Москвы, и... остановился... Зрелище великолепное, не виданное прежде, развернулось перед его глазами. Протянувшись на возвышенности, разбегаясь широко в стороны домами, рисуясь в синеве неба, горя в солнечных лучах золотом куполов своих бесчисленных соборов, церквей, монастырей, увенчанная точно сказочной короной своим Кремлем, величественная в своей оригинальной красоте, таинственная, загадочная предстала взору завоевателя Москва, древняя столица России. Москва!... Здесь должны были окончиться нечеловеческие труды, понесенные Великой армией, и сам ее предводитель убежден был, что занятие им Москвы знаменует конец войны.
— «Так вот наконец этот знаменитый город! да и пора уже!»
С этими словами Наполеон соскочил с коня, взял подзорную трубу и принялся долго, внимательно рассматривать Москву с ее окрестностями, мечтая о том торжественном моменте, который должен наступить: сейчас явится депутация от этого знаменитого города с мольбою о пощаде, и он, император, скажет им милостивые слова... Но никого не было, никто не встречал, никто не подносил ему ключей от столицы, как это бывало всегда прежде. Наполеон подал знак. Раздался пушечный выстрел, и по этому сигналу французские войска, точно грозный неудержимый поток, разом прорвавший плотину, со всех сторон устремились к городу, оглашая воздух кликами: «Да здравствует император!»
Наполеон подъехал к Дорогомиловской заставе и остановился. Здесь то уже должна была встретить его депутация от Москвы, умоляющая о пощаде города... Чего они медлят там, эти русские варвары?.... Но никого не было. Тишина царила в стороне города. Молчали колокола ее сорока сороков церквей. Наконец возвращаются посланные вперед несколько офицеров. Они приближаются, они докладывают Императору... Что такое?.... Не может быть!.... Ошеломляющее известие, противоречащее здравому смыслу...
— «Москва опустела! Это невероятно. Надобно удостовериться в том. Ступайте туда и приведите мне бояр».
«Он думал, пишет граф Сегюр, что эти люди, охваченные гордостью или парализованные ужасом, неподвижно сидят у своих очагов, и он, который всюду встречал покорность со стороны побежденных, хотел возбудить их доверие тем, что сам явился выслушать их мольбы».
Император подозвал к себе графа Дарю и отправил его в город.
«Вооружившись подзорной трубой, рассказывает офицер 2-го кирасирского полка французской армии, он молча рассматривал всю эту массу домов, церквей и дворцов. Наконец, из Москвы явился адъютант начальника штаба армии (Бертье) в сопровождении какого-то штатского, одетого подобно пажу герцога Мальборо, во все черное; длинный и худой, лет сорока, штатский оказался живущим в Москве негоциантом-французом. Он поклонился Императору и со шляпою в руке встал у головы его лошади, у левого стремени и таким образом очутился лицом ко мне, а Император оставался между нами. Сначала он только отвечал на предложенные вопросы, и я очень сожалел, что не слышал ни вопросов, ни ответов; но, мало по малу, он оживился, левой рукой взял гриву лошади Его Величества и начал размахивать правой рукой, держа в ней шляпу. Вот каким образом узнал Император об оставлении Москвы ее жителями, за исключением многочисленных иностранцев».
«Потом Наполеон, пишет некий чиновник Кербелецкий, пришедши несколько в себя, садится на лошадь и въезжает сам в Москву, в которую последовала за ним и конница, стоявшая до того вне заставы; но, проехав Дорогомиловскую, Ямскую слободу и приблизясь к берегу Москвы реки, останавливается на правой стороне улицы, на береговом косогоре, сходит с лошади и опять расхаживает взад и вперед, но только уже покойнее. Сего числа Наполеон и его конвой ночевали в Дорогомиловской слободке, в обывательских домах, где жителей московских, кроме четырех человек дворников, никого не было замечено».
Конец Бородинского сражения
Вечером 26-го августа, около пяти часов, Бородинское сражение окончилось. Каковы же были итоги этой кровопролитнейшей из битв? Очень печальные для Наполеона, ибо здесь не было победы, которой в течение целого дня тщетно ждали от него все приближенные. Умоляли дать гвардию, просили позволить совершить то или другое решительное действие, но Наполеон, находившейся весь этот день в почти непонятном для окружающих моральном состоянии, не сделал ничего для того, чтобы склонить судьбу на свою сторону. И вот плоды: русская армия, хотя и расстроенная во всех частях своих, все же не была разбита, и если численный состав ее уменьшился, преимущество осталось на нашей стороне в том отношении, что мы скорее Наполеона могли пополнить полки резервами. Наполеон сам признавался: «из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвою. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а Русские стяжали право быть непобедимыми».
Не даром А.С. Пушкин, вспоминая Бородино, сказал:
«Но стали-ж мы пятою твердой
И грудью приняли напор
Племен, послушных воле гордой,
И равен был неравный спор».
В этом кровавом бою легло с обеих сторон в общей сложности 80.000 человек и между прочим 49 генералов. Под Барклай де-Толли, искавшим смерти, было убито и ранено пять лошадей, но он сам остался невредимым. Смотря на картину Верещагина, рисующую мрачный ужас человеческой бойни, мы видим возвышенность, справа, несомненно, батарею Раевского; перед нею ров; дальше разстилается поле. Батарея Раевского, расположенная в центре нашей позиции, была одним из тех мест, где совершались подвиги безпримерной храбрости. Русские и французы владели ею попеременно. Сначала она была атакована войсками вице-короля, который, перейдя реку Колочу, накинулся на батарею , что после ожесточенной схватки этот важный пункт очутился в руках французов. Но не надолго. Как раз в этот момент А. П. Ермолов, которого Кутузов послал на левый фланг, заметив неладное на батарее Раевского, собрал первые подвернувшиеся ему под руку части войск и с такой стремительностью ударил на французов, что опрокинул их с кургана, обратил вспять, и поколебленные полки Наполеоновой армии на далекое разстояние были преследуемы нами. Французы потеряли здесь 3000 человек; у нас же целый 7-й корпус был настолько разстроен, что его вывели за боевую линию. И еще была тут горькая потеря: пал мертвым генерал-майор граф Александр Иванович Кутайсов, начальник всей артиллерии 1-й армии. Ему было всего 28 лет. Никого не оказалось свидетелем его смерти, и только, когда поймали его лошадь с окровавленным седлом, поняли печальную истину...
«О, горе! верный конь бежит
Окровавлен из боя;
На нем его разбитый щит...
И нет на нем героя».
Счастье переменчиво. Прошло немного времени, и французы с удвоенной энергией возобновили свои нападения на батарею Раевского. Генерал Лихачев, оставленный для ее защиты, храбро противостоял натиску неприятеля, но наконец, сломленный их превосходными силами, ураганом обрушившимися на батарею, искал смерти, бросившись в самую сечу, и несколько раз пораженный штыками был взят в плен. И вот трагический результат ожесточенного соперничества, воплощенный в картине Верещагина: во рву около батареи буквально битком набита какая-то каша из человеческих тел, до того все тут перемешалось и переплелось; торчат ноги, руки, головы с лицами искаженными страданиями смерти, и страшно подумать, что среди этой кровавой каши, быть может, не все только бездыханные трупы, что, перепутавшись в этом хаосе тел, лежат здесь также и тяжело раненые, изнемогаюцце от нечеловеческих мучений и тщетно умоляющие облегчить или прекратить их страдания. Тщетно!... Никто не услышит их жалобных стонов, никто не придет к ним на помощь!... 80.000 павших смертью храбрых — таков итог Бородинского сражения, 80.000 жизней здесь перешли за грань земного бытия во славу завоевательных стремлений Наполеона, одного человека, только одного человека, не бывшего в силах громко сказать самому себе: «довольно! остановись!»...
Наступил конец Бородинского сражения, и в руках у оставшихся в живых замелькали каски, все повернулись в одну сторону, и даже какой-то раненый, приподнявшись над грудой трупов, тоже потрясает саблей. Что это значитъ?... Там, где-то далеко, на краю поля показался Наполеон, совершавший объезд места битвы. «Да здравствует император!» несется в воздух, крик восторга прорезывает тишину, воцарившуюся после того, как смолк гром пушек, крик торжества, преданности, готовности завтра же снова ринуться в кровавую сечу, несется в вечернем воздух, достигая до слуха великого императора.
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Наполеон I на Бородинских высотах
«Шахматы поставлены, игра начнется завтра» - сказал Наполеон, возвратясь в свою палатку, после объезда Бородинского поля накануне дня великой битвы. Ночь император провел в своей палатке почти без сна, мучимый припадками жестокой болезни и в крайне угнетенном состоянии духа.
Рано утром, 26-го августа, Наполеон со свитой подъехал к Шевардинскому редуту, откуда он намеревался руководить своей шахматной партией. Здесь император и свита сошли с лошадей и заняли наблюдательный пост.
Но прежде чем начаться задуманной игре был прочитан перед войсками, как только они заняли свои места по диспозиции, знаменитый приказ Наполеона:
«Воины! Вот сражение, которого вы столь желали. Победа зависит от вас. Она нам необходима; она даст нам все нужное, удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвой!»
Офицер французского № 2-го кирасирского полка в своих воспоминаниях о кампании 1812-го года говорит по поводу этого приказа между прочим следующее: «Да! Победа все еще была нужна, она была даже необходима, и чтобы случилось с армией или, вернее, с ее остатками без победы в этой отдаленной стране, где во всем чувствовался недостаток!... Только победа обещала нуждающейся армии изобилие, изнуренной — покой и возвращение на родину, о которой все время вздыхали»...
Исход сражения при Бородине был нерешительный. Ни та, ни другая армия не считала себя побежденною, и если русская армия отступила с поля битвы, то это входило в расчеты Кутузова. Но чего же недоставало французам для того, чтобы в самом деле стать победителями? Если мы взглянем на картину Верещагина, мы поймем все: армии недоставало ее вождя. Разбросанная на громадном поле в большом удалении от места, где находился Наполеон, армия не видела великого императора, своего любимого вождя; она знала, что он где-то там, что его дух незримо присутствует на поле смерти, но она его не видела, и во все продолжение кровопролитнейшего боя император ни разу не показался ей. Посмотрите на картину: Наполеонъ сидит, позади столпились лица свиты, обозревая поле сражения в подзорные трубы, еще дальше почетная гвардия; впечатление от этих великолепных фигур, золотого шитья мундиров, эполет, перевязей, белых лосин и султанов получается такое, как будто дело происходит на параде или на маневрах. Известно, что Наполеон весь день провел на этом пункте, ни разу не сел на лошадь и вообще был очень мало похож на полководца, дающего решительное сражение. Граф Сегюр в своих записках, рисует очень подробно печальную картину того морального состояния, в котором Наполеон пребывал в продолжении всего дня великой битвы. Поразительно это внезапное разложение гениальной энергии, до сих пор помогавшей Наполеону только выигрывать сражения.
Нерешительность была на первом плане и она убивала все. Когда просили подкреплений, он в них или вовсе отказывал, или говорил, будто еще не время. Когда спрашивали разрешения произвести такое то движение против неприятеля, онъ не сразу давал ответ, и в это время упускалась драгоценная минута. Отдав собственное распоряжение, он через несколько времени отменял его. Все это повергало маршалов в полное отчаяние, потому что они, эти преданные слуги Наполеона и герои великой армии, находясь в пылу сражения, лучше императора, удаленного от боя, видели, что нужно в данный момент для успеха дела. Наполеон был погружен в апатию в такое время, когда все его умственные силы должны были бы быть напряжены до последней степени. Приближенные, видевшие Наполеона совершенно другим в дни его предыдущих сражений, не знали, что думать и почти с тоской взирали на своего императора в те тревожные минуты, когда вестники приносили донесения с поля битвы. Они тщетно ждали от Наполеона тех мгновенных вспышек вдохновения, которые сделали его великим полководцем, гением войны, потому что их конечным результатом всегда являлась победа, и увы!... это вдохновение своеобразного творчества ни разу не посетило Наполеона в день Бородинского сражения. Какой контраст со всем, что было раньше, когда Наполеон не покидал седла, ежеминутно готовясь лететь туда, где могло быть нужно его личное присутствие. Секрет всякой победы заключается не только в том, чтобы быть всегда сильнее противника, он и не в том, что бы гениально разработать диспозицию сражения, и не в храбрости генералов и солдат, он еще гораздо больше в личном обаянии, действующем в критический момент.
Самые блестящие победы у Наполеона бывали тогда, когда он лично вел свои войска в бой. В знаменитой битве при Арколе 17-го ноября 1796 г. Наполеон был истинный герой, так как, бросившись на мост со знаменем в руке, в порыве счастливого вдохновения, он увлек за собою колебавшиеся войска и тем дал им победу. И в последующих знаменитых сражениях при Маренго, Иене, Аустерлице, Ваграме, где Наполеон являлся настоящим полководцем, счастье улыбалось ему везде, и число его трофеев безконечно возрастало. Говорят, Наполеон сознавал, что рано или поздно вечно сопутствовавшее ему счастье должно измениться. За пятнадцать лет до похода в Россию, Наполеон, находясь в Италии, писал: «Здоровье необходимо на войне и ничто не может его заменить». А при Аустерлице он сказал: «Для войны нужен известный возраст. Я буду еще пригоден для нее лет шесть, а потом мне придется остановиться». В 1812 году ему исполнилось 43 года. Очевидно, предельный возраст для одержания побед наступил. Известно также, что в день Бородинскаго сражения Наполеон былъ нездоров, и это нездоровье помешало ему явиться в том ореоле полководца, в каком его привыкли видеть. Как бы там ни было, но это зрелище сидящего на стуле полководца, в то время как его доблестные воины умирают тысячами, не видя своего императора, символично: победоносному орлу Франции подрезали крылья, и в дальнейшем никто не увидит больше его горделиво парящего полета в выси.