Во власти адата.
У Мисоста родился сын. Со всех пяти ущелий Балкарии, с Карачая и с Сванетии съехались гости на веселый той. Не потухали уже четвертый день огни, на которых жарилась и варилась пища для желанных гостей, и радовалось сердце Мисоста обилию прибывших. За два дня до рождения сына с далекой Кубани заехал к Мисосту гость. По адату, Богом посланного гостя просили дать имя новорожденному и в память присутствия его в этот радостный день, на семейном совете было решено отдать сына к аталыкам(**) на Кубань. Побуждало к этому и желание связаться родственными узами с черкеским народом, да и при близости к черкесам русской пограничной линии больше представлялось, по мнению Мисоста, возможности для сына проявить себя в боях и создать себе имя и славу. По адату сын не мог вернутся от воспитателей, пока имя не станет известным и пока в боевых схватках проявленной доблестью он не заслужит права быть принятым в свой род. Этого скорей можно было достигнуть на Кубани и невыносимое желание Мисоста возможно более сократить срок разлуки с первенцем играло не последнюю роль в выборе места для воспитания.
По совету с гостем была выбрана бедная семья, дабы ребенок рос в суровых условиях и ознакомившись с нуждой породнился с незнатным, не княжеским родом. Этого требовал адат.
На днях ждали приезда аталыков и готовились к торжеству встречи их. Пока же празднество было в разгаре. Танцы, лихая джигитовка, игра в мяч, в которой принимал участье весь аул, разделенный на две партии и вооруженный длинными палками со слегка загнутыми концами. Каждая партия старалась загнать кожаный мяч в свой лагерь. Эта излюбленная игра велась ночью при свете ряда громадных костров целыми днями ее вели всадники, загоняющие мяч иногда далеко от аула. По странности, проявляемой играющими, в особенности верховыми, эпизоды игры походили на боевые схватки и были случаи, хотя и редко что кто-нибудь из играющих погибал под копытами лошадей. Не даром обычай считал, что поранение и смерть в этой игре не вызывают кровомщения и считаются естественными явлениями, ниспосланными судьбой. Молодежь развлекалась метанием каменных ядер и стрельбой в цель, при чем победитель получал какую-нибудь незамысловатую награду. Так день за днем, уже около недели, веселился аул на тое Мисоста.
Наконец прибыли аталыки для принятия новорожденного. Весь род, кроме старейшего в нем, приехал от далекой Кубани за своим новым родственником. Богато одарил Мисост новых отца и мать своего сына, не были забыты и остальные; и после прощального пира, гости покинули аул. До самой Кубани хватило уехавшим разговоров про гостеприимство и щедрость Мисоста. Вот уже и черкеский аул и бедная скаля, в которой должен вырасти молодой Ибрагим. Спешившись его приемный отец, взяв от матери младенца на руки и сопровождаемый родней, вошел в свою саклю. По среди сакли сидел старик, старейшина рода. С его словами - "вот сын мой и дома моего" - приемный отец положил ребенка к ногам старика на землю. Старик поднялся и благословил дитя. С этого мгновения сын Мисоста, из далекой Балкарии, был связан узами родства со всей принявшей его на воспитание черкесской фамилией.
Прошли года. Молодой Ибрагим рос в сакле аталыка, веселясь и играя со своими молочными братьями, а иногда в трудные дни и голодая вместе с ними. Прошли дни учения, прошел памятный на всю жизни первый набег и первый бой, но ни разу не видел Ибрагим своих родных, своего аула. Только рассказы про доблесть предков и про адаты родителей слышал он и горело сердце его желанием увидеть, наконец, близких, с которыми он был связан кровью. Но вернутся домой можно только воином. Только достойным приема в свой род. Нужно не опозорить аталыков, нужно чтобы приемный, горячо любимый отец, мог с гордостью сказать далекому, но в тоже время близкому отцу - "вот сын твой, которого возвращаю я тебе". И смелый бросился в бой Ибрагим, не замечая, что в самом разгаре боя шашки его приемного отца и старших братьев были все время рядом с ним и отразили не один удар, направленный на его юную, горячую голову.
Но настало время, когда уже не нужна была эта опека Ибрагиму. Из рядового бойца он превратился в признанного вождя, и его имя с уважением произносилось испытанными и закаленными всадниками. Не раз водил он в опасный набег отряды черкесов. Горячесть юноши сменилось спокойной храбростью воина и по аулам Кубани гремели уже песни о подвигах Ибрагима. Докатилась эта песня и до Балкарии. Горд был Мисост, когда из уст народного певца услышал песню черкесов с описанием подвигов своего сына, но не одним движением не выдавал своей радости. Вся народная молва доносила до аулов Балкарии слухи о подвигах Ибрагима, пока не пришло известие, что тяжало ранен Ибрагим. Передавали и подробности. С горстью товарищей, после жаркого, неравного боя с превосходящим в несколько раз численностью врагом, Ибрагим, чтобы спасти свой малочисленный отряд, настигнутый у переправы через реку, один, повернул коня и врезался в гущу наседавших врагов, но был вынесен верным конем с поля битвы на тот берег реки, куда по его приказу уже переправились товарищи. Раны были тяжелые. Долго боролся закаленный организм, но выздоровления не было. Решено было везти Ибраима на родину в расчете, что воздух гор пошлет ему облегчение.
Молча выехали сопровождающие Ибрагима и торжественно встретил их старшина рода Мисоста. Адат не давал возможности вести сына к отцу, прежде чем он не будет принят родом в лице старейшаго из него.
Слаб был Ибрагим и не мог держатся на ногах, но в доме шел пир по поводу приезда аталыков. Прошло несколько дней положение раненаго ухудшалось, и хотя не в обычае было, чтобы отец первый пришел к сыну, но в виду исключительнаго положения на совете стариков было решено послать к отцу известие, что сын не оправится от ран и что он может навестить его. Мисост не пришел. Прошло еще два дня. Наступил смертный час Ибрагима. Снова послали сказать отцу:
- "Иди, сын умирает".
Не выдержало сердце Мисоста и он пошел. Исхудалый, измученный тяжкой болезнью, лежал Ибрагим. Над головой его, как принято у горцев при тяжелых болезнях, была протянута от стены к стене туго натянутая веревка, дающая возможность приподыматься или поворачиваться больному. Угрюмо стояли в сакле у его ложа молочные братья и, глядя на умирающего, думали свои думы.
Последния мгновения своей жизни доживал Ибрагим, когда, распахнув двери сакли, вошел его аталык и, подойдя к его ложу, проговорил:
- "Отец идет"
Рванулся умирающий, чтобы стоя, как велит адат, приветствовать отца, но не было сил в истощенном теле. Последним усилие схватился Ибрагим за протянутую над его головой веревку и поднявшись, застыл на ней мертвым. Молча отвернулся Мисост от трупа своего сына, закоченевшими руками державшегося за веревку, и промолвил:
- "Хороший был сын", и вышел из сакли.
Два дня спокойным лицом чествовал своих гостей Мисост и только темная ночь знала о горе и страшной тоске осиротевшаго отца. Богато одарил он аталыков за примерное воспитание сына и вместе с ними выехал на Кубань.
Ярким заревом озарились хутора и станицы. И, пока подошла пехота, пока не заговорили в защиту русских пушки, до тех пор правилась тризна по Ибрагиму.
*) См. №42 "В. Г".
**) Воспитатель, отец и мать молочных братьев.
Источник:
Измаилъ-бей. Во власти адата // Газета «Вольный Горец» от 22 ноября 1920 года.
Мисост Кучукович Абаев с семьей:
Мисост Кучукович Абаев:
