Згворино⁠⁠

Иннокентий был непростым человеком. Во всяком случае, так божился весь Мособлстрой. Куда бы ни сунулся такой человек, как наш Иннокентий – всюду его ждали несуразицы, передряги и недомолвки.

Вот и сегодня, только прибывшего в командировку Иннокентия заселили не в центр города. Нет-нет. Наш герой отправился прямиком на выселки.

Почему-то, кроме Иннокентия и доживающей старушки-консьержа, в роскошном двухэтажном бараке никого более не прижилось.

– Я из Мособлстроя. Работаю я там, – деликатно представился Иннокентий, застыв у грязного порожка.

Скрипучая дверь всеми силами выразила неприязнь да еще и шлепнула Иннокентия по заднице. Уже тогда сия причуда показалась ему странной: сквозняка в старом доме на Солженицына (бывшая то ли Восстания, то ли Октябрьская) не водилось.

Пылинки метались перед ним, словно сотрудники магазина, стоило объявить о ревизии. В коридоре растопырился стол консьержа. Пожилая, неухоженная старушка с помутневшим пенсне не повела и бровью. Ее сопровождал запах читанных газет, нелюбимых полов и умирающей проводки времен первого ревстачкома.

– Здравствуйте, – Иннокентий нелепо приподнял фетровую шляпку, почтительно зыркнув. Разошлись они полюбовно: старушка отдала ключи, а Иннокентий сердечно ее благодарил до самой лестницы.

Возможно, прежним жильцом многоместного отель-барака мог быть крановщик Митя или, скажем, опальный заемщик Олег. После такого раздолья любой из них наверняка стал заглядывать в церковь и в бутылку.

В общем, ревизировать в захолустном Згворино было что. Вот только не ясно – зачем. И почему начальство решило, что только порядочный семьянин справится с этой задачей.

Второй этаж в точности повторял первый, с той разницей, что из него выходили только в окно. На крайний случай – с лестницы. Да и номер располагал вернее к первому, нежели ко второму событию.

Иннокентий, распаковав свой клеенчатый чемодан, разложил мятые рубашонки, зимние кальсоны (отопление центральное, крайне избирательное!) и тертую пару резиновых, почти внедорожных сапог.

Резко скрипнула половица. Ответа на свои вопросы он не нашел.

– Кто здесь? – от волнения голос Иннокентия просел или, быть может, даже упал в обморок.

Обвыкшись с тишиной загородного дома в родном Нахабино, ревизор вслушивался в суету на Солженицына. Старушка-консьерж поднималась бы по лестнице еще десять минут, схватившись за сердце. Иннокентий ждал. Ждал он, вооружившись сапогом.

Странные тени заплясали по полу, и без пяти минут атеист почти перекрестился. И тут же побагровел от стыда и досады: его обманул уличный фонарь, укрытый листьями.

Хряпнув старозаводского коньяка в четыре звезды, он зарядился храбростью и пошел наводить марафет перед сном. Тогда он еще не знал, что все обошлось лишь на первый раз.

– Приятных снов, Вероника Павловна, – с уважением пролепетал Иннокентий, дав волю привычке. Жена, конечно, услышать его не могла, но была бы рада.

Снился ему первый брак, взбалмошный и чувственный. Межевание, проживание с тещей, три последних совместных фотографии на мосту через Волгу…

– Ша-ша-ша!

Он подскочил на кровати, скрипнув на все Згворино. Дом шелестел. Фонарь на улице, как назло, решительно скончался. Иннокентий обмельчал, стал Кешей, каковым не был со времен первого «Ваш отчет, Иннокентий Ваганович!»

Комната будто ожила. Сразу вспомнились присказки матушки, подавшейся в эзотерический клуб. Про энерговампиров, домовых покойников, ауры, инопланетный сговор, чеснок, незакрытую чакру…

Кажется, на стенах что-то шевелилось. Кеша моргнул трижды, щурился и теребил краешек пледа, ставшего единственной защитой от неизведанного.

Так он прождал целую вечность. Шорохи растворились, сквозняк унялся, а Кеша дрожал оборванным лепестком на ветру.

Не засыпалось. Кеша чуял, как чьи-то хладные когти скребут его рубашку, будто гонят прочь. То и дело мерещилось движение у потолка, в углах, за полураскрытой (кем?!) дверью. Пока ему не стало совершенно стыдно. И Кеша возмужал, расправил широкие плечи работника канцелярии и дернул за фитилек настенной лампы.

– Ша-ша-ша, – шипели на него занавески подле распахнутых створ.

Иннокентий обиженно выплюнул, закутавшись в хиленький плед с проплешинами:

– Да я бы и сам рад. Да некуда мне от вас.

Засыпая, он надеялся, что невиданные гости смилостивились и отправились докучать другим.

***

Наутро тело зудело и сопротивлялось такой жизни. Всмотревшись в мутное, давно не тертое зеркало на улице Солженицына, Иннокентий приметил два странных пятна у шеи. Пятна болели и слегка распухли.

Почесав их ногтем, Иннокентий отмахнулся от суеверий и поспешил на работу. Зуд только нарастал, истончив его терпение к пятому часу ревизии. Возвращался Иннокентий на Солженицына с ярой неохотой.

– Доброго вечера, – шляпка покорно приподнялась, выказав уважение консьержке. – Скажите, нет ли в доме других жильцов?

Два больших, добродушных глаза изучили его сквозь половинки пенсне. Кажется, она похорошела: свитер сменился кружевной кофтой, а плечи обняла серенькая меланжевая шаль. Консьерж улыбнулась и почти запела тоненьким, все еще девичьим голоском:

– Нет, молодой человек, – ревизор приосанился, скинув десяток-другой годков, – кто же заночует так далеко от города, когда работы толечко там и дают?

Поднимаясь к себе в номер, Иннокентий думал, что у старушки на диво целые зубы для ее возраста.

А ночью все повторилось. Кеша дергал за выключатель, а Иннокентий мужественно хмурил брови и пытался уговорить себя чуточку поспать без треволнений. Занавески шуршали, сквозняк выл, что-то щекотало не только нервы, но и кожу Иннокентиевой спины.

Подсчитав наутро свое жалованье, он решил остановиться в центре. Страх победил. Тело чесалось. На шее появилось еще четыре странных пятна, теперь – по левую сторону.

Иннокентий, при всех своих недостатках, зла не держал. Уходя, он оставил на безлюдном столике консьержки большой лист бумаги, где собственноручно написал: «Ув. управдома! Это учреждение опасно для жизни, рекомендуется немедля его покинуть». Про призраков, энергетику и странные укусы на шее Иннокентий разумно утаил.

***

Шея распухла с обеих сторон. Иннокентий чесался и проклинал Згворино, вычитывая подсказки в газетах «Здравник», «Столетняя жизнь», «Народные рецепты», «Чудеса среди нас». И запутывался еще больше.

Третий день, выспавшись в хорошем, проветриваемом номере пятиэтажного хостела, Иннокентий начал в очереди. Там, где предместные газеты не дали ответа, обязана отвечать наука. Белые стены поликлиники – единственной на весь округ! – так не считали. Очередь двигалась неспешно.

Иннокентий частенько чувствовал себя ненужным, как и любой в его должности. Згворино презрело его не только как ревизора, но и как жертву сверхъестественного.

Он умирал прямо там, на почти государственной скамье: то его бросало в жар, то холодило предчувствие.

Как рассказать жене о загадочных пятнах? Быть может, все обойдется, и это всего лишь крапивница, акне, бытовой волдырь, чесотка? И занавески шелестели оттого, что положено им шелестеть в три часа ночи?

«Здравник» убеждал, что это сыпь, и предлагал крапивы. «Столетняя жизнь» Иннокентия с такими волдырями явно не ждала. «Народные рецепты» диагностировали ветрянку, подкожных червей и сглаз, насоветовав около десяти телефонных номеров.

Когда терапевт, наконец-то, перешла в его полноправное пользование, Иннокентий выпалил все, что узнал из газет.

– Давайте, показывайтесь, – стыло ответила врач, не восхитившись чужой эрудицией.

С торжеством обреченного солдата, попавшего под дула вражеского фронта, Иннокентий распахнул рубашку. Терапевт кивнула. Загадочные пятна раскраснелись сильнее, и он еле держался, чтобы не зачесаться, как вшивый пес.

Терапевт брезгливо поморщилась и помахала ладошкой:

– Мужчина, я вам выписываю на дерматолога. Венерическое еще пройдите, – глубокомысленно изрекла она, обрекая Иннокентия шататься по лабиринтам здравниц.

– Как же это… неизвестный науке случай?

Внутри Иннокентия все заледенело, будто в матушкиной морозильной камере, где мелко резанный овощ влипал в сугробы у стенок. Вот только у матушкиных овощей отродясь не попадались такие красные, набухшие пятна по всему телу.

Терапевту выдали диплом, но забыли выдать сердце:

– Мужчина, скажите, чтоб следующий шел, а? У меня десять минут на прием.

– Дилетанты, – едва слышимо буркнул под нос Иннокентий.

Единственное, в чем разбиралась местный врач – это в том, что ее пациент и правда числился мужчиной.

***

Кусок не лез в горло. Насмотревшись на маслянистый беляш, прилипший к стеклу киоска, Иннокентий пропустил обед. Взял отгул. Посвятил весь день собственному здоровью.

За два часа на скорой электричке Иннокентий добрался до соседнего города. Там божились про лучший госпиталь, передовое оснащение и врачей с профилем, чутким сердцем и холодным рассудком.

Повторив сеанс эксгибиционизма, на этот раз перед пожилым дерматовенерологом, Иннокентий ждал приговор. Брови врача поползли вверх. Тот с недоверием обошел находку кругом и пристыдил словом:

– А, ну все понятно.

Поднявшись на носочки, Иннокентий не стерпел:

– Ну?! Что же, не молчите, доктор!

– Cimex lectularius.

Сердце Иннокентия пропустило удар, и он постучал по ребру, надеясь починить забарахливший мотор.

– Что?

– Эктопаразит.

– Господи, – воскликнул без семи минут атеист.

– Постельный клоп, – дерматолог даже не поднял на него взгляд.

Росчерк – видимо, подпись. Шорох чернильного стержня, нечитаемая вязь букв и три препарата – все расцвело в новорожденной медкарте.

– Мамочки, – проронил Иннокентий, хоть хотелось припомнить и батюшку. – А делать-то, делать-то мне что теперь со всем этим?

Часы на кабинетной стене несносно тикали, отмеряя время приема.

– Пожалуй, вызвать СЭС. Ну и, конечно же, лечиться, – то ли с издевкой, то ли искренне пожелал дерматолог.

Облегчение длилось недолго. Иннокентий вылетел в город со слезами на глазах: от странной досады. Его знакомство со сверхъестественным не удалось.

***

В четвертом почтовом отделении Згворино сидела одна посетительница. От нее пахло типографией, старыми досками и свежими чернилами для письма.

Единственная работница скучала в оконце и даже не поглядывала в сторону клиентки. Она не могла да и не хотела видеть, что за тайны впитала бумага.

А посмотреть было на что: «Дорогой Аврелий, пишу вам, все так же, из Згворино».

Нет, эти строки посетительнице решительно не понравились. Она зачеркнула их и подписала рядом: «Закончились для нас с вами, дорогой Аврелий, пригожие времена. Помнится мне, как с коммунистами любо было: в уезде – госпиталь, в предместье – больница, на углу – поликлиника. Всюду и кровь перельют, и суставы помажут. А что с нами сталось теперь?»

Посетительница тяжко вздохнула, размяв плечи. В тех что-то хрустнуло. Перо продолжало рассказ: «Как вам известно, сижу я впотьмах, перечитываю библиотеку в четвертый раз. В бараке – ни души. А налоги уплачиваю практически поденно! Засылаю челобитные в министерство, чтобы с проверками прибыли. У самой уж сил нет паразитов из стен вывести – все в клопах, да моль снует! Устала невообразимо, скучаю».

Обмакнув гусиное перо в чернильницу, женщина загадочно почесала нос, подбирая слова. Аврелий предпочитал рукописные послания, презирая печатные станки и прочий новодел. Не было в них души для Аврелия.

«Зато деньков с пять назад приехал жилец. Очень упитанный, здоровый и румяный. Удивительный городской образец – не смолит и практически не дружен c хмелем. Рекомендую вам, Аврелий, поправлять здоровье на таких представителях. Помолодела на декаду, не меньше. Снова влезу в бальное платье, вами даренное к новому веку. Искренне ваша, Кармен».

– Тридцать рублев и девяносто девять копеек, – оттарабанила работница почты и поставила печать сильным ударом. – Мелочь будет?

– Ах, что есть деньги, если не мелочь? – посетительница кокетливо прикрыла рот ладошкой. – Время – вот главная ценность, не так ли?

– Плотить будете? – часто заморгала приемщица в окне.

Вежливость закончилась с обеих сторон, едва начавшись. Улыбка на лице посетительницы скисла и увяла. Мятые купюры скользнули под стекло. Пересчитав слюнявленым пальцем оплату, та приняла письмо и даже не попрощалась.

Посетительница закуталась в серую шаль, не подходящую ей по возрасту, и пробормотала:

– Оттого и мне так несладко, Аврелий. Здешние – хуже клопов!

Автор: Легитимный Легат
Источник