Законный министр из незаконных бандформирований⁠⁠

Ленин не хотел вообще создавать армию, это была его политика против империалистических воин. А создавали не армию а гвардию и не большевики а РСДРП

Ну так как @EHOTnOTACKYH  добавил в игнор(какая прелесть), придётся отвечать здесь. На вопрос я ответил, просто он был завуалирован вопросом.
Коллективизация решила проблему голода и технического развития. А при царе крестьяне не имели земли, а если и имели, то в недостаточном количестве, чтобы иметь возможность прокормиться. Читайте исследования Мелова.
А всё остальное про рабство, паспорта и т.д. имеет отношение лишь к вашим фантазиям.

Хотя, а что бы и не ответить. Крестьяне до отмены крепостного работали половину времени на себя, половину на барина, и то только в сезон. После прихода большевиков стали рабами. Паспорт давал возможность вырваться. Свободного трудоустройства не было, но так хоть был шанс. А без паспорта его не было вовсе. Уйдёшь — в лагерь или расход. Так можно было хоть попытаться устроиться в городе, без паспорта же шансы были только в петлю или свинца в затылок. Но вы продолжайте обмазываться кровью убитых тогда русских людей и восхвалять строй, убивший их.

Ну, на вопрос вы не ответили, вот и я не буду. Но то, что крупнейший экспортер зерна к 60-ым годам начал зерно импортировать — это целиком провал краснопёрых. И да, при царе крестьяне имели землю, скот, хозяйство, и никто не загонял их принудительно в колхозы, отбирая всё, вплоть до намека на личную свободу, заставляя трудиться за трудодни и иные подачки.

Ну и вот вам цитата свидетеля тех дней, работавшего в 20 и 30-ых годах адвокатом, что хоть порой помогало людям не быть застреленными в затылок или повешенными, при том не зашею, советская власть гуманной не была никогда:

Всмотревшись в лицо обвиняемого, я узнал его. Как-то я пробирался пешком из хутора Романовского (ныне город Кро­поткин) домой. После коллективизации все „опешили” ввиду массовой гибели лошадей. Ездили только „головки” и уполно­моченные разных мастей. Я присел отдохнуть под большой придорожной вербой. Вскоре ко мне подошел какой-то благо­образный старик, рослый, с красивой седой бородой, и с ним мальчик-подросток. Одеты они были очень бедно. Разговорились. Кругом ни души, одна степь с жидкой колхозной пшеницей да жаворонки в небе.

—Разве у меня пшеница была такая? Сейчас они объявили борьбу за 100-пудовый урожай, а у меня по 250 пудов родила. И пшеница-то была — стекло, и тяжелая, как золото, и цветом на него похожая. А у них пухлая да рыхлая, с бурьяном пополам.

—А помногу вы сеяли? —спросил я.

—Помногу. Приходилось сеять и по 300, и по 400 десятин. Пять сыновей у меня было да пять невесток. Да мы с женой. Бывало, как выйдем пахать —двадцать пар волов, не налюбуешь­ся. В Ставрополыцине там быки красные, и рога в разные стороны, круторогие. А у нас —нет. У нас были серые, рога по козлиному, вверх. А большие быки, как гора, и идут нога в ногу, как солдаты, сытые, здоровые. А в колхозе нынче что? Бык, бедняга, лежит и не может даже голову поднять, наголодался за зиму. А его из база за хвост тянут —план пахоты выполнять.

—А где же ваши сыновья нынче, в колхозе?

—Нет, отделил я их, стали они сами хозяйствовать. Стар­ший помер. Увидел он из хаты через окошко, что его быков уводят в колхоз, как закричит: „Повели, повели!” Упал на пол и больше не встал. А остальных хозяин забрал на работу.

—Какой хозяин?

—А что ж, разве вы не знаете, у нас теперь один хозяин, что в Москве живет. Попали в первую же высылку.

—А это ваш внучек с вами?

—Нет, работник у меня был, Федор. Хороший был человек. Я его тоже отделил, как сына, худобу дал, лесу на хату, оженил, гуртом пособили ему построиться, гуртом же запахали и засеяли на первый год. Пропал он из-за крыши. Цинковую крышу ему захотелось на хату. Это Федор в мою честь захотел: пусть, мол, люди видят, как работники от добрых хозяев отходят. Так вот эта крыша станичному Совету понадобилась —колхозный амбаришко покрыть. Мои попали в первую высылку как кулаки, а он — во вторую как подкулачник. А крыша-то по мирным ценам всего 36 рублей стоила. Я амбар свой крыл, знаю. Жена Федора в то время была в положении. Как стали их тащить из хаты да пихать на подводы, ей нехорошо сделалось. А в это время снег да дождь, укрыться нечем. Наскочили они враз, список у них секретный. Одну хату проходят, в другую ломятся. Все обшаривают, золото в крестьянских сундуках шукают, подушки, перины переворачи­вают. Борщ из печки вытащили и по полу разлили. Ругаются. Вскинули беременную на подводу, успел ее Федор кожухом прикрыть, а себя с сыном —дерюжкой. В это время стали детей тащить из соседней хаты. Суматоха, дети кричат, старуха Емелья­новна обхватила руками столб на дворе, не идет, упирается, ее бьют по рукам, чем ни попадя, а из хаты пихают хозяина и хозяйку взашей... А я тут же стою, не попал в список. Федор поднял дерюжку и говорит мне: „Василий Иванович, были вы мне отцом, будьте теперь моему сыну дедом”. А сам плачет. „Возьмите Петруньку, пропадет он вместе с нами, жалко сына”. В это время подскакивает „ахтивист”: „Куда ты, паскуда кулацкая, с подводы слазишь?” А Федор говорит: „Да это не мой сын, это парнишка со стариком ведра чинить к нам приходили, парня и схватили в суматохе”. Отказался, бедняга, от сына. В это время подводы тронулись на станцию железной дороги. „Прощай, мамка, прощай­те, папаня!” „Прощай, сынок!” Только и всего. Вот я и взял его за руку, и пошли мы по станицам кормиться: „Корыта, ведра почи­няем!” А то мышеловки делаем, тогда на базаре кричим: „Кому крыса, мыша надоела?!” У меня и патент на ремесло есть. Без этого нельзя, а то фининспектор на базаре схватит. Я и налог плачу за свою работу.

—А хозяйство ваше, земля? —спросил я.

—Все бросил. Пахать-то чем? Была лошадь, и ту отняли. Жена умерла. Задания дают и по пахоте, и по хлебозаготовке, и по сельскохозяйственному налогу, и по самооблогу, и по займу.

То был тип „беглого крестьянина”. Но власть настигла его. Землю бросать нельзя: коллективизация земли имеет свои законы, она превращает вольного хлебопашца в раба. Его поймали и предали суду за невыполнение государственных заданий. Бесплатная земля обходилась не дешевле платной. Теперь это знал любой колхозник.

Деда потом, как и «внучка» убили. Но вы же и это оправдаете, да?