Вы слышали о лихорадке могильщика?⁠⁠

Это перевод истории с Reddit

Я хочу рассказать вам историю. Мне всё равно, поверите вы мне или нет. Знаю, то, что я собираюсь сказать, может показаться пугающим, но, прошу, не пугайтесь. Со мной произошло нечто чудесное, и, если вы читаете это, думаю, чудо может случиться и с вами. Позвольте рассказать о нём:

Примерно месяц назад мой дедушка умер — осложнения после инсульта, который случился у него в конце прошлого года. Мы с ним были очень близки, и после инсульта я заботился о нём и бабушке как мог, продолжая при этом учиться в университете. В день похорон лил страшный дождь. Земля на крохотном кладбище на углу Элк и Монро превратилась в кашу, и несколько несчастных испачкали траурные костюмы грязью. Прощание далось мне ужасно тяжело, и, потому что я с трудом могу плакать при близких, я решил задержаться и дать себе пару минут, чтобы по-настоящему попрощаться. Тогда я его и увидел.

Смотритель кладбища стоял под проливным дождём, одетый совсем не по погоде и промокший до нитки. Он держался на почтительном расстоянии от службы, явно не желая привлекать внимание, но я заметил, что он дрожит, и подошёл к нему с чёрным зонтом, чтобы ему было хоть чуть-чуть легче.

Когда я оказался ближе, первым делом я понял, что он молод. Под густой русой бородой ему было от силы на год-два больше меня. Вторым был запах — тяжёлый и прохладный. Он не был неприятным; скорее, он отдавал мокрой чёрной землёй (даже сильнее, чем всё вокруг в этот дождь) и какой-то корично-пряной нотой, которую я не мог уловить.

— Вы очень добры, сэр, — сказал он неожиданно мягким голосом.

— Просто… вам, кажется, холодно, — пробормотал я, слегка смущённый возрастом, запахом и теперь ещё голосом. Смотритель кивнул в сторону чёрных зонтов и скорбных лиц.

— Кем он вам был? — спросил он тихо, почти осторожно.

— Моим дедушкой… я очень его любил, — ответил я, и вторая половина фразы прозвучала фальшиво даже для меня самого.

— Вы и все эти люди, — он длинными ногтями указал на родных и друзей. — Я ухаживаю за этим участком давно; видел всяких, кого предавали земле. Всегда заметно, когда покойного действительно любили. Это отражается в лицах скорбящих… словами не объяснить, но это там, — он подбирал каждое слово, как художник кисть. Пока он говорил, я уловил запах его дыхания, и аромат вокруг него ударил сильнее — теперь с тяжелой сладкой гнильцой.

— Как давно вы здесь работаете? — спросил я, желая сменить тему, пока эмоции не вышли из-под контроля.

— Долго уж, не считаю. Работа благодарная, а место хорошее. Тихое, спокойное… — на лице промелькнула тень прежней неспокойной жизни. Но я не мог не согласиться: несмотря на дождь, а может, благодаря ему, кладбище казалось эфирно-спокойным, и, глядя на чистые надгробья, я понял, как это место может стать чьим-то пристанищем, пусть и не моим. Мы вели мягкую беседу, которая постепенно сошла на нет. Потом просто стояли, слушая, как дождь стучит по ткани зонта, и наблюдали службу издалека. Лишь когда мне пора было возвращаться к погребению, он снова заговорил.

— Думаю, мало кто поделился бы своим зонтом, — заметил он, не отрывая взгляда от процессии и перехватывая мой.

— Почему? — я вздрогнул, оторвавшись от мыслей.

— Людям неловко рядом с такими, как я, с теми, кто близок к смерти и тлению. Спасибо, что вы другой. И спасибо за разговор. Вам пора к дедушке, они уже опускают гроб. — Он протянул одну из своих длинноногтевых рук. Я пожал её, лишь чуть помедлив. Захват был крепким, почти болезненным. Сжимая мою ладонь, он наклонился, и из его рта пахнуло могилой: — Добрые дела вознаграждаются, друг мой, ступайте. — Сильная хватка исчезла так же внезапно, как возникла. Лишь позже я заметил, что его ногти прокололи мясо моей правой ладони в двух местах, оставив неглубокий V-образный порез.

После похорон устроили небольшие поминки в доме бабушки с дедушкой. Мы рассказывали истории о дедушке, некоторые я услышал впервые. Казалось, что после всех ритуалов — прощания, службы, погребения — дедушка вновь стал живым человеком, если можно так сказать. Я чувствовал себя ближе к нему там, чем, когда нёс гроб. Дом будто хранил его присутствие так, как не могло холодное тело. Я и не ожидал, что на поминках будет так много еды, но аппетита у меня не было.

Наконец я сослался на усталость: завтра ведь учёба. Когда уходил, бабушка настояла, чтобы я забрал дедушкиного бренди. Сказала, сама пить не будет, а бренди укрепляет здоровье. На мой вопрос, зачем мне это, ответила просто: «Ты бледный какой-то».

Ночью мне снилось кладбище на углу Элк и Монро. Безмолвные камни в темноте, освещённые лишь уличным фонарём за высокой стеной. Снилось, что я опоздал на похороны, что я в трауре, и мои туфли увязают в всасывающей грязи, а когда, запыхавшись, добираюсь до могилы — там давно никого. В руках у меня маленькая серебряная вилочка, которую я хотел положить дедушке, и я начинаю разрывать руками свежую насыпь, чтобы отдать ему эту последнюю вещицу, а взамен получить то, чего желал я. Земля сыровата, запах могилы бьёт в ноздри, живот сводит. Я копаю глубже, вилка зажата зубами, ногти скребут крышку гроба… Вдруг на меня падает резкий свет фонаря и…

Я проснулся, объятый лихорадочным потом, с мерзким привкусом во рту. Ломило кости, и я сразу понял: в университет сегодня не попаду. Лежал в липких простынях, сон всё ещё стоял перед глазами. Алогичность сновидения сбивала с толку. Лишь отлепившись мыслями от пустого, пропитанного водой кладбища на Элк и Монро, я осознал, как голоден.

За вчерашними событиями я совсем забыл поесть. На поминках аппетита не было, дома я был слишком погружён в горе и сборы. Теперь, хоть и в жару, я изнывал от голода.

Я осторожно выбрался из постели и прошёл по квартире. Налил воды, залпом выпил — голове не полегчало. Открыл холодильник — и меня с ног сбил шквал вони. Я захлопнул дверь, пока не стошнило. Что-то испортилось? Но даже этот смрад ненадолго отнял аппетит. Я схватил кусок хлеба, откусил, но текстура показалась отвратительной; не успев прожевать, я бросился к раковине и вырвал. Согнувшись, дрожа, я понял: лучше снова лечь.

Отослав пару писем преподавателям, что болен, я решил смыть липкий пот под душем. Тянусь за мылом — и вижу странное на ладони. Сначала подумал, чернильное пятно, но V-образный след от ногтей смотрителя почернел и покрылся коркой.

Я испугался инфекции, но воспаления не было; при нажатии болело не сильнее обычной царапины. После душа я намазал рану мазью и вернулся в кровать.

Заснуть мешали жар и спазмы голода, но когда удалось, сны опять были странные. Семейные ужины и кладбище. Смотритель с лопатой. Он то заполнял могилы, то опустошал их. Я слышал звон лопаты, ударяющейся о крышку гроба, как пират, нашедший клад. Чувствовал запах сырой земли и корицы, и, когда проснулся поздно вечером, лихорадка усилилась, а слюна текла ручьём.

Мне становилось хуже. Я был бледен, трясся, не мог удержать ни кусочка. Глоток дедушкиного бренди чуть не выплюнул — алкоголь жёг меньше, чем какая-то тухлая горечь. Решил пить одну воду, пока не пройдёт этот грипп или что это. Вечер провёл на диване, пытаясь отвлечься от вязкой смеси недомогания и голода. Дремал урывками, но каждый раз резко просыпался от снов, полных могильной земли.

Через сорок восемь часов после похорон я решил ехать в приёмный покой. Жар был ужасный, голод ещё хуже. Я сомневался, смогу ли вести, но решил: если заразно, лучше никого не подвергать риску.

Пока дошёл до машины, сердце колотилось, голова плыла. Посидел минут восемь, прежде чем завести. Даже двигаясь, я боялся: внимание рассеивалось, секунды пропадали, и я то проезжал жёлтый, то пропускал поворот. Глаза цеплялись за яркие вывески фастфуда, но я знал: получив пакет, не смогу сделать и укуса. Опустил стекло, чтобы холодный воздух освежил, и тогда понял, где нахожусь.

Запах накрыл, и живот заурчал безумно. Потребовалось мгновение, чтобы распознать: густой, прохладный, одновременно влажный и сухой, травянистый, с землёй и лёгкой фруктовой нотой. Я видел сладкие прохладные плоды, извлечённые из сырой, богатой почвы. Мой фокус тонул в манящем аромате, пока…

Гудок за спиной вывел из транса. Светофор на Элк и Зименс уже горел зелёным; неизвестно, сколько я простоял. Я нажал на газ, ищя источник божественного запаха, и увидел его. Следующий перекрёсток — Элк и Монро. Ворота кладбища распахнуты, их сторожат каменные ангелы. Пока подъезжал, запах и голод чуть не лишили рассудка, а внутри поднялся ужас. Как такое возможно? Что может так… благоухать? Там ведь только надгробья, земля и, глубоко под ней, медленно разлагающиеся трупы с бледной плотью…

Я отдёрнул мысль, будто чёрного паука с подушки. Это лихорадка, бредит мозг, убеждал себя. Немедленно свернул с дороги к кладбищу и в полудрёме проехал полпути домой, прежде чем вспомнил о больнице. Я слишком хотел уйти от ворот и этого чудовищно-прекрасного запаха, чтобы вернуться. Усталость накатывала, и если бы не зверский страх, я заснул бы за рулём.

Вернувшись в квартиру, я припарковался криво и едва добрёл до лифта, прижимая горячий лоб к холодной стальной раме. Если не полегчает, вызову 911 завтра, уговаривал себя. Внутри жар сменился ознобом; под одеялом я трясся, разум метался. Даже лёжа, ужас смешивался с желанием, образуя первобытный коктейль. Красно-чёрные фантазии ползли к краям сознания и поглощали.

Во снах я был фермером на поле тёмной почвы и бледных камней. Ловко работал мотыгой и лопатой, сажал и выкапывал глубоко из земли. Я вытаскивал странный прекрасный урожай и ел его под звёздами. Мне было хорошо. Я упивался ночным ветром, вдыхал запах земли и лежащего под ней урожая, и чувствовал мир. Но это был лишь сон. Я проснулся.

Жар прошёл; голод усилился. Открыв глаза в чёрной комнате, я знал, где моё лекарство. Мир сжался до точки дикого желания, и я поднялся из холодных простыней с пустой решимостью. Время пропало — я в машине. Синий циферблат показывал 2:55. Фонари плыли за окнами, я опустил стёкла. Вдохнул ночной воздух — уловил слабый намёк аромата. Время пропало — машина остановилась. Я встал на парковке. Позади светофоры окрашивали всё в бледный зелёный. Запах был густ, как мёд. Каменные ангелы будто манили. Ворота распахнуты, пусть табличка гласит, что кладбище закрыто. Я сделал шаг по гравию. Время пропало — я на коленях перед безымянным камнем. Со стороны, наверное, казался ночным скорбящим, но имени не прочёл. Глядел на землю: дёрн уже содран, плодородная почва обнажена. Была ли во мне крупица сомнения? Нет, не думаю. Я чувствовал её аромат там, в шести футах под землёй, и он заполнял нос, как мёд. Я стал рыть руками, судорожно сгребая землю. Доставал комья чёрной грязи, она забивалась под ногти, камни резали ладони. Мне было плевать. Я заплакал, поняв, что без лопаты не справлюсь. Тогда свет залил меня, и сердце застыло.

Это был он. Смотритель стоял с древним штормовым фонарём; свет отбрасывал резкие тени на его лицо. В этом освещении он выглядел куда старше. Я застыл, с землёй в руках. Открыл рот сказать… что-то, но потекли только густые слюни. Ум метался: запах толкал рыть, мозг велел бежать. Я почти решил оглушить смотрителя и рвануть прочь, когда он заговорил тем мягким голосом:

— Бедный мальчик, ты, должно быть, умираешь с голоду, — глаза его были серьёзны. Сочувствие?

— Я… я могу объяснить… — начал я, сам не зная, что сказать, полностью разбитый.

— Не нужно. Идём. Приведём тебя в порядок, — сказал он. На лице мелькнула едва заметная улыбка, может, игра света. Я выпустил землю из почерневших рук и поднялся из колена, стоя по щиколотку в яме.

— Что со мной? — спросил я. Стыд снова нахлынул, я захлюпал, слёзы, слюни, сопли.

— Тихо, тихо, мальчик. — Смотритель обнял меня, а потом серьёзно взглянул. — С тобой происходит нечто чудесное, обещаю. Ты почувствуешь себя как новый, только пройди со мной. Ты проделал долгий путь, осталось несколько шагов. — Он мягко повёл меня по дорожке. Гравий скрипел — единственный звук в тишине кладбища. Мы шли к его мастерской — маленькому белому домику, почти миниатюрной церкви. Внутри мерцал неровный свет свечей.

Мы вошли — пахло машинным маслом и опилками, а над всем — райский аромат гниющего мёртвого. В задней комнате стол уже был накрыт. Тонкий фарфор, маленькие серебряные вилки и острые ножи, сервировка на двоих. В центре стола — длинный дубовый гроб, наполовину истлевший. По углам стояли свечи; смотритель предложил мне сесть. Достал с связки ключ, выбрал один и вставил в замок. Услышав щелчок, я едва не вскочил, запах тлена удвоился. Он произнёс слова — часть понял, часть нет. Это было благословение, благодарение.

— Благословен падаль, и благословен тот, кто вкушает плод кладбища. Благодарим землю за дары её. Благодарим звёзды за покров. Благодарим пустой сосуд, что помнит жизнь и передаёт её нам. Благословлены мы тёмной землёй и чёрными небесами, ибо пировать нам сегодня, — шептал он ритмично. Затем в его руках мелькнул маленький серебряный нож, и он начал резать. Я смотрел, как он ловко отделяет сгнившую плоть женщины. Мясо было то сухим, то влажным, пятнистым бледными пурпурами и красными. Он начал с щеки. Пару движений — и бледная челюсть с зубами открылась. Он положил кусок на мою тарелку. — Бери. Ешь. Живи. — Три слова тем же ритуальным тоном, и я ринулся на мясо с отчаянием утопающего.

Это было не похоже ни на что. Чёрное, жирное, мучнистое, и всё же слаще медовой дыни. Опьяняло сильнее вина. Оно утоляло неописуемую потребность, опутавшую всё моё тело. Чистое облегчение. Смотритель выкладывал на мою тарелку ломоть за ломтем, и мой кричащий голод был наконец удовлетворён. Насытившись, я видел, как он положил себе пару кусков, затем закрыл и запер крышку. В тёплом тумане сытости он нарушил молчание.

Той долгой, глубокой ночью он говорил о многом. Большую часть я вам не перескажу. Он говорил о тёмной земле, старых странах и древних законах. Рассказал о своей длинной, сладкой жизни, как работал на подобных участках с тех пор, когда был учеником у мастера куда старше, чем он сейчас. В ту ночь он показал мне величие того, чем я стал, красоту и утешение. Он предложил мне работу. Он предложил жизнь. На вопрос, почему выбрал меня, ответ был прост.

— Когда мы встретились, я сказал, что добрые поступки должны вознаграждаться, правда? У меня нет большего дара, чем этот, — он указал на посуду и догорающие свечи. — К тому же мне нужен ученик. Я выбрал тебя, потому что за долгие годы под этим занятием никто не делил со мной зонт, мало кто говорил больше пары слов. Я чищу камни, выпалываю сорняки. Моя работа приносит утешение и закрытие, а меня сторонятся. Я никогда не вредил живым, не забирал того, что не отдано земле добровольно. Я жил грациозно, но одиноко с тех пор, как приехал в эту страну, и хочу поделиться её добром. Правильно показалось, что это будешь ты. — И это действительно казалось правильным.

Уже три месяца я работаю на кладбище на углу Элк и Монро. Я бросил университет — слишком занят. График отличный, компания тоже. Шесть дней в неделю в тени кладбища, где воздух сладок и прохладен.

Оглядываясь назад, не понимаю, чего я боялся. Болезнь уже в далёком прошлом, награда превзошла всё. Что до аппетитов — Смотритель прав: мы не берём того, что не отдано нашему кладбищу. Мы служим в момент скорби и получаем плату под покровом ночного неба. Смотритель очень доволен моей работой. Даже вдвоём мы едва успеваем; не представляю, как он справлялся один. Мёртвые всё прибывают, несомые на плечах любящих, и мы сажаем их глубоко в почву, чтобы они созрели. Думаю, скоро он снова наймёт помощника, нужно лишь найти подходящего. Заглядывайте, если будете поблизости. Мы на углу Элк и Монро, будем рады поздороваться и пожать вам руку.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6