Вместе? Часть тринадцатая. (Очень длинный роман)⁠⁠

Глава одиннадцатая. Путешествие в город восходящего солнца.

В середине недели Лукашенко предложил подработать вечером в соседней фирме. Надо было разгрузить несколько контейнеров с игрушками. За пару часов напряженной работы я заработал то же, что в среднем получал на своей основной работе. С досадой я оплатил счет, предъявленный Лукашенко, который лицемерно отказывался взять всю сумму сразу. На следующий день мы грузили старинную мебель в другой фирме и тоже неплохо заработали. Я купил себе новый спальный мешок, задумав взять пару отгулов, и поехать на велосипеде к своему другу Наполеоновичу – старому хиппи, который уже два года грустил по родному городу в деревне, где жили его родственники. К моему удовольствию, до выходных подвернулась еще одна подработка. Я заплатил алименты, немного осталось на покупку провизии в пути, к тому же Ксения тоже захотела четыре дня крутить педали и в итоге увидеть человека, о котором я ей очень много рассказывал. Она купила себе новый велосипед и хотела его обкатать. Ехать предстояло триста км в одну сторону за четыре свободных дня. Впрочем, обратно можно было вернуться на поезде.
-Откуда ты взял его? – строго спросила Катя, когда я вернулся домой с новым спальным мешком. – Он, наверное, очень дорогой? Конечно, дорогой!
-Мне его одолжил папа, чтоб я с комфортом прокатился до Наполеоныча и обратно.
-Ты всё-таки поедешь! Нам нечего платить за квартиру, а ты берешь отгулы и тратишь деньги на путешествия!
-Заказы, которые примут за те два дня, никуда от меня не денутся, а есть мне всё - равно придется, где бы я ни был, в пути или на работе.
Я сам не понимал, зачем я вру Кате не счет спального мешка, зачем оправдываюсь на счет отгулов и дорожных трат. Было ясно, что я с ней расстанусь, через полтора месяца, когда придется убраться с неоплаченной квартиры. Я просто не хотел лишних пару часов выяснений отношений, бессмысленного сотрясания воздуха криками.
-Мы с Ксенией выезжаем завтра вечером, постараюсь пораньше освободиться с работы…
-Я еду с вами! – торжественно объявила Катя. – Хорошая жена везде следует за своим мужем. К тому же, я очень люблю придорожные кафе! Я в них провела всю свою юность и соскучилась по ним…
-Мы едем не автостопом, а на велосипедах и в кафешках сидеть не собираемся. Мы будем целый день крутить педали на солнцепеке или в дождь. А у тебя нет ни велосипеда, ни спального мешка. И главное, что ты не хочешь ехать, но преподносишь мне жертву, которая мне абсолютно не нужна.
-Я достану велосипед, возьму на время у своего дяди, у него их много, а спать буду в твоем старом спальнике. Мне, действительно, хочется поехать с тобой в путешествие! Поближе познакомиться с твоей сестрой, мы так мало с ней общались. И ты так много рассказывал про Наполеоновича, что я, просто, мечтаю его увидеть.
-Если пойдет дождь, у тебя нет ни плаща с гетрами, ни болоньевого комбинезона, как у Ксении.
-Я одену твои кожаные штаны и куплю в супермаркете пончо из полиэтилена, оно очень дешевое, а из обуви твои старые сапоги.
-Врешь ты всё! Не хочешь ты ехать! Но, пожалуйста, если настаиваешь, только учти, кроме себя, тебе на этот раз обманывать некого. Предупреждаю сразу, отстанешь, ждать не будем, поедешь на поезде обратно сама.
-Еще неизвестно, кто отстанет!
Наполеонович был обрусевшим поляком и ревностно верующим православным. В Риге он жил по соседству с Саней, тем самым другом Игоря, который кинул меня на деньги после четырех месяцев совместной работы. Познакомившись по пьяной лавочке, мы с Игорем и Покемоном потом часто тусовались в его квартире. Пьянствовать с ним было интересно, он был незаурядной яркой личностью, такой же, как его отчество. Отец его был капитаном дальнего плавания и рано умер. Мама работала в солидном банке в Москве, а потом эмигрировала в Нью-Йорк. Старший брат был редактором одного из глянцевых журналов. Сестра двойняшка была чьей-то женой. У Юры  же жизнь не сложилась, хотя и началась неплохо.
Учась в средней школе, он занимался музыкой и рисованием, писал стихи, носил длинные волосы и широкую бороду, слушал битлов и АКВАРИУМ. После школы поступил в московское театральное училище, успешно отучился два курса, будучи любимчиком преподавателя. Однако его учителя вдруг осудили по очень скандальной статье. Про Юрку начали сплетничать. Он бросил учебу, вернулся в Ригу, где пошел учиться в ПТУ на краснодеревщика. Однокурсники издевались над двухметровым, волосатым и безобидным хиппи. Частенько он возвращался домой избитый и упорно утверждал маме, что упал по дороге домой. Потом он устроился в гробовую мастерскую, где неплохо зарабатывал и как-то раз, покупая сигареты, нечаянно показал бандюгам содержимое своего кошелька. В результате год лежал в больнице с переломами позвоночника. Когда он на костылях вышел из больницы, от него ушла невеста. Тогда он направился в церковь, намереваясь, стать священником. С церковной службой у него тоже ничего не получилось. О причине скандала он говорить избегал.  Вскоре он нарвался на наркомана, который, требуя у него денег на дозу героина, прострелил ему ногу в подворотне. Потеряв много крови, Юра все же выполз на тротуар и был спасен клошаркой, которая вызвала скорую помощь. После этой травмы он потерял надежду расстаться с костылями и, получая инвалидность, спивался, практически, не выходя из квартиры. Его мама не решалась высылать деньги ему лично, знала, что их тут же украдут или отберут соседи алкоголики, которых мы с Игорем часто выставляли из его квартиры. Она посылала деньги соседке, которая платила за квартиру и иногда подкармливала Юрку, присваивая себе большую часть присланных денег.
Я помню, что как-то раз оставил его одного на железнодорожной станции на полчаса, а потом выкупал его у ментов, которые, услышав его отчество и фамилию, изрядно над ним потрудились, но, не добившись от него другого отчества и фамилии, решили сдать его в дом для умалишенных. В барах от него нужно было постоянно оттаскивать желающих набить ему морду. Своим беззащитным видом он просто вызывал на себя агрессию. В его квартире время от времени появлялись потасканные женщины, потом исчезали. Одна из них привела к нему уголовников, которые терроризировали весь дом, а Наполеоныча заставили писать слезливые письма в разные благотворительные организации с требованиями материальной помощи, которую он отдавал им вместе со своей пенсией. Они его постоянно били и издевались, морили голодом. В квартире устроили притон, жили там, пока один из них не умер от передозировки наркоты. Соседка, опекавшая Юрку, не обратилась в правоохранительные органы, хотя знала, что твориться с её подопечным, зато собрала со всего дома подписи в требовании лишить его жилплощади, и передать жилплощадь её дочери – матери одиночке. Любовник её дочери дал, где надо, взятку и Юрка остался на улице. Приехала его мама из Америки и поставила его перед выбором – в Нью-Йорк или в деревню к дальним родственникам. И он предпочел деревню, где мама купила ему двухкомнатную квартиру со всеми удобствами, купила ему синтезатор, телескоп, телевизор, компьютер, музыкальный центр, множество дисков, которые у него быстро растащили местные девицы. Пропажа дисков послужила причиной, по которой его дядя стал запирать его в квартире на неделю, выводя его на улицу только на несколько часов в неделю, забивая его холодильник полуфабрикатами, забирая у него все то, что присылала ему мама и его пенсию по инвалидности. Я приезжал к нему раз в три месяца, писал ему письма, высылал диски с новой музыкой, книги, звонил. Как-то раз приехав, увидел его сильно избитого. Оказалось, его навестила сестра со своим мужем. Они привезли ему маленький и дешевый телевизор, а дорогой забрали, забрали, вроде еще что-то. Он не хотел распространяться по этому поводу.
До того, как в его квартиру в городе вселились уголовники, один из его соседей оставил ему крупную сумму денег на хранение. Юрка деньги пропил с другими соседями. Я узнал об этом, случайно встретив этого мужика на улице. Даже не поверил ему. Наполеоныч это подтвердил и еще начал злословить в адрес соседа, которого обокрал. Сосед, мол, гадина потому, что не простил кающегося грешника и мученика, и не хочет с ним разговаривать.
До того я ценил его за то, что он ни про кого не говорил плохо, ни на кого не злился. Я считал его чуть ли не святым, не способным на агрессию, готовым помереть в муках на кресте ради искупления людских грехов. Я был уверен в том, что его доброта искренняя, но в итоге она оказалась лишь притворством, ради плюсиков в небесной канцелярии.
Пока я жил со своей бывшей женой, он часто гостил у меня неделями и подвергался её нападкам. Вера обладала редкостным талантом чувствовать фальшь и выводить человека из себя в состояние, в котором он срывает с себя все свои маски. До того, как я сошелся с ней, я считал себя безобидным человеком, который не может за себя постоять, не способным на ненависть, агрессию. За месяц совместной жизни она доказала мне, что я способен избить женщину, получая от этого удовольствие, желая ей смерти. Наполеонович напротив, с умильной улыбкой Христа сносил все её издевательства и жалел её потому, что считал, что ей очень тяжело жить, таская столько ненависти в себе. Однако, когда он в последний раз приехал ко мне в гости из деревни, Вера взялась за него основательно. Она терпеливо выискивала его слабые места и доводила его потихоньку, мелкими тычками, оскорблениями. Слабое место она нашла. Ему было невыносимо больно, когда она злобно рычала на своего сына, с которым Наполеонович любил играть. Еще он чуть не разрыдался, когда она на его глазах специально сломала любимую погремушку мелкого и выкинула её. И наконец, он не выносил, когда его выступление обрывают на полуслове, особенно, когда он выступал перед малознакомым человеком. В один из вечеров ко мне заглянул бывший коллега по работе, принес бутылку хорошей водки, стакан который, вдохновил моего друга исполнить ряд пародий на видных политиков. Коллега был восхищен его артистическим талантом, но Вера подрезала Юре крылья на самом взлете, она колола его штопальной иглой в спину, требуя, чтоб он заткнулся. Гость умолял его продолжить. Я понимал, что мое вмешательство бесполезно, и молча наблюдал за происходящим, желая узнать, действительно ли мой друг такой добрый, за какого себя выдает. Зрелище было не для нервных! Может быть, впервые безмятежное лицо Наполеоновича исказила гримаса неконтролируемого гнева. Он взревел, как лев, опрокинул стол и поломал своим костылем её стул. Она жалобно завопила и ловко увернулась от серии его сокрушительных ударов, кинувшись вон из квартиры. Размахивая костылем, круша все на своем пути, он кинулся за ней, как профессиональный бегун. Он мчался за ней по улице, распугивая прохожих, выкрикивая клятвы в суровой мести до последнего вздоха. Вера же вопила, что он пьяный и хочет убить её, кормящую мать, хотя ребенка она никогда грудью не кормила. Добежав до церкви, Наполеонович вдруг вспомнил о своей роли в жизни, сел на лавку и разрыдался. До полуночи он молился и не хотел возвращаться домой.
-Какой он святой? – удовлетворенно, злорадно, ядовито прошипела Вера. – Даже прощения у меня не просит, падаль! Ребенка сиротой хотел оставить гнида церковная, крыса мокасейная. Жрал, тварь, на халяву, две недели и еще надо мной издекивается. Инвалид хренов, еле убежала от него! Пошли домой, скотина, мне холодно и ребенок дома один остался.
-Я не пойду с ней никуда! – выл Островский. – Я хочу умереть на этой скамейке! Почему господь не убьет меня здесь за такой грех?
-Не парься, Юра! Я горжусь тобой! Мне поначалу тоже мерзко было, а теперь ничего. Ты просто дал человеку то, что он заслуживает. Богу богово, кесарю кесарево! Если бы Вера над тобой в юности поработала пару лет, то ты вряд ли бы инвалидом стал. Она, конечно, генератор зла, но она нужна в этом мире, чтоб лечить людей от лицемерной святости, ложной филантропии. Пошла вон, зараза! Иди к ребенку! Из-за тебя мне его теперь на себе такой кусок переть надо.
Весь следующий день Наполеонович пролежал, накрыв лицо простыней, отказываясь от еды и питья. Он даже не сходил в туалет, пока я не вернулся с работы. Вера любезно предлагала ему не только еду, чай и поиграть с ребенком, но и спрашивала, не слабо ли ему вскрыть себе вены со стыда в туалете или повеситься там, но он отвечал на её провокации гробовым молчанием. Когда я вернулся с работы, он попросил меня проводить его до друга, жившего неподалеку от меня. Я проводил его до друга, того самого, деньги которого он легкомысленно растратил. Друга не оказалось дома, но женщина открывшая дверь предложила нам его немного подождать. Я оставил Юрку там и пошел в магазин, намереваясь на обратном пути забрать его из маргинального вертепа, но мне долго не открывали и я ушел искать его в ближайших пивных, парке, но не нашел. Потом выяснилось, что обокраденный мужик не пустил кающегося грешника на порог, и отказался с ним разговаривать. Всю ночь Юрка ходил по городу, а утром сел на поезд в свою деревню…
-В последнее время, - говорил я Кате и Ксении перед отъездом. – Наполеонович что-то сдал. Домашний арест, наверное, на него плохо влияет. Смотрит в основном канал «Детский мир», пишет сказки для детей и иллюстрирует их. А раньше он голосом Новодворской рассказывал о женской анатомии, а голосом Жириновского и Ельцина о мужской, а как он пел рэп…
-Вот и хорошо, - залепетала Катя. – Я буду вместе с ним лежать на диване, смотреть мультфильмы и кушать гамбургеры, которые ему оставляет его дядя. Обожаю гамбургеры политые кетчупом!
-Надеюсь, - недовольно спросила Ксения. – Ты не забыла, что до дивана и мультиков нужно триста километров ехать на велосипеде!
-Я тебя умоляю! Ничего особенного в этом для меня нет. Я в свое время всю ночь шла пешком по шоссе, когда не могла поймать попутку.
-Идти - одно, а ехать на велосипеде и притом быстро - совсем другое.
Ксения скептически осмотрела её велосипед. Это чудо советского производства весило килограмм тридцать. Дамская рама была искривлена. Широченное мягкое седло грозилось натереть зад. Катин дядя поступил неразумно, установив на заднее колесо этого уродца втулку свободного хода с тремя шестернями и переключателем передач, но забыв установить ручной тормоз на заднее колесо. Тормоз на переднем был дурацкой конструкции и искривленный обод колеса не давал ему исполнять свое назначение. Одним словом, этот тарантул был практически без тормозов. Ксения посмеялась над моей попыткой выровнять обод, подтяжкой и ослаблением спиц.
-Мы теряем время. Уже темнеет. На этом жалком куске стали все равно не разгонишься так, чтобы пользоваться тормозом. Поехали быстрее, нам еще в магазин за продуктами надо зайти! Черт, дождь пошел!
Катя же разложила платья и юбки на диване, раздумывала какие из них запихать в ранец, а какие оставить. Из её рюкзака уже торчала, не вмещаясь внутрь пара туфель на высоком каблуке. Я бросил велосипед, согласившись с Ксенией, что тормоз этому велосипеду не нужен, сказал, что я готов. Мне было приятно то, что я могу, предоставить сестре, воспитывать свою бестолковую подругу, и отдохнуть. Ксения отняла у неё ранец, вытряхнула из него все, кроме спального мешка и куртки и бросила его ей.
-А как же платье и туфли! В чем я буду ходить по деревне?
-Мы едем не на светский вечер и потому не обязательно переть триста километров на плечах бесполезные тряпки и это дерьмо предназначенное для выворачивания ног!
-Но я хочу произвести на друга моего будущего мужа благоприятное впечатление! Впрочем ладно! Но кожаные штаны-то я должна взять!
-На улице дождь. Одевай их сейчас на джинсы и сними колготки!
-А вот этот свитер? Он трикотажный и так выгодно облегает мою фигуру...
Ксения поняла, что дискутировать словесно с Катей можно очень долго и потому молча смотрела на неё в упор, шевеля мышцами стиснутых челюстей. Суровый взгляд вразумил Катю быстрее, чем словесные доводы.
-Я всё поняла! – отчаянно воскликнула она, выполнила то, что от неё требовалось с несчастным видом и пошла к зеркалу над раковиной красить глаза и губы и припудрить пухлые щечки.
-Ксюшечка, - обратилась она к моей сестре. – Помоги мне, пожалуйста, подвести глаза, а то я без очков плохо вижу, а в очках мне неудобно. Надо, кстати постараться втиснуть в рюкзак косметику…
-Кончай заниматься херней! – Ксения с трудом сдерживалась и с укором посмотрела на меня. – На улице дождь и темно! Мы едем в поход!
-Но моя мама говорила, что неприлично, когда женщина выходит из дома, не подкрасившись. Тебе тоже не мешало бы подвести губки…
-Я ненавижу краситься! Пошли быстрее!
Ксения одела свой ранец, взвалила свой велосипед на плечо и пошла вниз. Катя сказала, что моя сестра ведет себя не как девушка, а как терминатор и она соболезнует её парню.
-А кто пособолезнует мне? – съязвил я, но ирония до Кати не дошла.
Облачившись на улице в свой плащ и гетры, я поехал вперед, предупредив Катю, чтоб она не ехала за мной колесо в колесо, а держала порядочную дистанцию. Но она меня не поняла и на первом же перекрестке снесла бы меня, если бы я, зная её, вовремя не отскочил в сторону. Она глупо улыбалась, когда я повторно объяснял ей, что значит держать дистанцию. Потом я часто оборачивался и орал на неё, когда она приближалась ко мне слишком близко. На окраине города я купил пару бутылок минеральной воды, палку вяленой колбасы, плитку шоколада и пару пачек вермишели быстрого приготовления.
К полуночи мы проехали тридцать километров. Дождь перестал моросить, но до ближайшего леса было далеко. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилались луга. Вдалеке мерцали огоньки селения, слышался собачий лай.
-Устали? – спросил я у своих спутниц. – Завтра будет хорошая погода. Вон, на Юге, откуда ветер дует, небо чистое. Надо будет встать пораньше. И проехать как можно больше, пока он не разошелся к полудню. Рано утром редко бывает ветрено. Так что пора ложиться спать. Приглядите за велосипедом и рюкзаком. Я пойду через поле, поищу там место для ночевки.
Я шел по мокрым травам к черневшим посреди поля кустам. Оказалось, что кусты росли вдоль маленькой речки или мелиорационной канавы. Места, где можно было разбить палатку так, чтоб её не было видно с шоссе я близ них не нашел и вернулся к дороге. Катя показала мне найденного светлячка и сообщила, что она счастлива.
-Надо проехать еще немного. Там будет двухуровневая развилка дорог. Между путепроводов вроде был небольшой сосновый лесок. Попробуем там заночевать, а если не выйдет, то придется еще километров двадцать по темноте и этой сырости чесать. Поздно выехали, блин!
Катя выглядела бодрой и распространялась о красотах вокруг, а Ксения угрюмо молчала. Я старательно облазил все окрестности развилки и нашел отличное место для стоянки. При свете фонарика на моем лбу мы вместе расчистили площадку от палок и шишек. Ксения пристегнула велосипеды цепью к дереву и помогла мне поставить палатку, а Катя, чуть не опрокинула чайник, пытаясь поставить его на горящий примус.
-Давай лучше я этим займусь! Иди коврики и спальники в палатке расстилай. Ксюх, гидрокостюм сними и на велосипед повесь, думаю, что не украдут, пока мы спать будем, катькин плащ тоже заодно повесь.
-Этот не промокающий костюм изнутри больше намок, чем снаружи.
-Каждый час примерно надо останавливаться под крышей, выворачивать его и протирать туалетной бумагой или салфетками, иначе просто намокнешь изнутри… Погасите вы эти мигалки! А то еще кто-то остановиться и подойдет сюда поинтересоваться, чем мы тут занимаемся. Куда вы курите до еды? Тошнить же будет. Сигареты вот так держите, чтоб огоньки с дороги не видно было.
-Мы прячемся, как диверсанты!
-Не знаю, как вы, а я гостей сегодня принимать, не намерен. Заглянут еще на огонек какие-то пьяные провинциалы и испортят нам настроение…
Ксения отказалась от вермишели быстрого приготовления и колбасы, только погрызла сухие мюсли и съела свою шоколадку с чаем. Палатка оказалась узковатой для троих. Я лежал посередине, и подо мной была щель между двумя ковриками, но зато у меня был теплый спальник.
-Спать только на боку, переворачиваться осторожно, а то порвем, еще, палатку, и нам будет, совсем, хорошо.
Ночью Катя тычками требовала от меня ласки, в которой я ей отказал. Мне было не до слюнявых нежностей. Едва не повалив палатку, Катя резко повернулась ко мне спиной и тихо заныла. Так что я благополучно заснул.
Опасаясь, что опять пойдет дождь, я наглухо закрыл двери палатки, и к утру она основательно запотела изнутри. Она была однослойной иглуобразной с клапаном наверху, от которого было мало толку. Проснулся я, как и задумал, рано, но пока поднялся, пока растолкал своих спутниц, пока вывернул и просушил палатку, свернул её, пока мы позавтракали разваренными мюсли, был уже девятый час. Ксения еще помогала мне с палаткой и завтраком. Катя же, сидя на корточках, клевала носом, пища о том, что она совершенно не выспалась. Только после еды она окончательно проснулась. Пыхтя сигаретой, она сказала, что очень удивлена тем, что палатка не промокла, и мы остались сухими.
-Я не могла себе представить, как можно спать в этом мокром и темном лесу на этой мокрой, грязной и холодной почве…
-Ты где-то видела чистую почву?
-Я один раз прожила целую неделю в палаточном городке, только у нас была другая палатка, поменьше, желтенькая такая… Она все время промокала, когда шел дождь. И мы вчетвером спали под одним большим ватным одеялом, на двух надувных матрасах, которые сдувались к утру.
-Доедай кашу быстрее и лей туда чай. Хватит тут неправдоподобные истории рассказывать. Мы в эту палатку втроем еле влезли, а ты говоришь, вчетвером неделю жили в палатке поменьше. Вы что, друг на друге спали или, сидя на корточках?
-А зачем туда выливать чай?
-Чтобы пить его оттуда и заодно котелок сполоснуть.
-Какая мерзость! – сказала брезгливая Ксения, употреблявшая мюсли в сухом виде, запивавшая их чаем из своей железной кружки. – Это будет не чай, а какие-то помои!
-А как ты предлагаешь вычистить котелок? Воды осталось пол литра, а до ближайшего магазина километров пятнадцать и солнышко припекает.
-Не надо было разваривать эти мюсли, лучше есть их прямо из пакета.
-Вареные они быстрее перевариваются, а так много энергии уходит на их переработку. Кать, ты ложкой там по стенкам поскреби и все не выпивай, мне тоже оставь. Потом еще его мокрой травой надо будет протереть.
За два часа езды под палящим солнцем мы продвинулись только на двадцать километров вперед. И это при том, что установился полный штиль и я поменялся велосипедами с Катей, которая ехала впереди, за ней Ксения, а я замыкал колонну. Ксюхин велосипед был тяжелее моего, у него была стальная рама и шестерни впереди и сзади не совсем удобного размера. До того мы с ней в прошлом году ездили на дачу к нашим старикам – примерно тридцать км в одну сторону с утра и столько же вечером обратно после продолжительного отдыха и она держалась молодцом. Но тут она сильно отставала от Кати, часто спрыгивала с велосипеда и шла пешком. Катя то уезжала далеко вперед, то наоборот тормозила движение.
-Она едет рывками, - жаловалась Ксения. – Я несколько раз в неё чуть не врезалась. Будто трудно сесть на седло и спокойно крутить педали в одном ритме.
-Ничего, ща пообедаем, когда городок этот проедем, я там куплю чего пожрать и воды. Тогда вы велосипедами поменяетесь.
-Я пока могу еще на своем. А ты на этом не устал?
-Да я совсем не напрягаюсь. Ты, кстати тоже иногда привставай, чтоб жопу размять, а то кровь застоится и плохо станет. Капюшон одень, а то хватит еще солнечный удар.
-Я же не рыжая, как ты.
-Поехали, а то эта совсем далеко уехала и даже не оглядывается.
После обеда Катя решила похвастаться своей выносливостью, поехала на своем велосипеде, но её хватило только на пол часа пока она не проколола шину, часто заезжая на обочину. Её дядя прикрутил колесо гайками странного размера, на которые у меня не нашлось ключа, и я заклеил камеру, не скручивая колеса. Хозяйка этого чуда техники не поняла, что с ним случилось и что я делаю с колесом, но была очень напугана и чувствовала себя виноватой. С велосипеда Ксении она завалилась, проехав на нем пару километров. Во время второго обеда она начала жаловаться на то, что ей трудно ехать за Ксенией, что её велосипед неудобный. Мы сидели на голом холме и жарили картошку с колбасой. Дорога шла вдоль Даугавы. Катя умудрилась сесть на подземный муравейник. Вся её оголенная поясница покрылась волдырями, которые она расчесала до крови.
-Сходим искупаться? – предложила она. – Какая тут роскошная фактура, жаль, что я не пейзажист, можно было бы взять, такой мольберт, складной, и написать столько картин.
-Там спуск очень крутой, замучаемся с велосипедами спускаться, да и берег каменистый. Я в прошлом году там ноги об камни побил и вода грязная, мутная какая-то…
-Хороший ты себе велосипед купил, - сказала Ксения с аппетитом, поедая жареный картофель с колбасой, который не любила. – Седло удобное, легкий, педали крутить как-то легче.
-У него еще посадка ниже. Меньше сопротивление ветра и потому легче ехать. Хорошо бы еще на руль рога с подлокотниками прикрутить, тогда вообще лафа на нем ездить будет.
-Ты мне его потом подаришь? – спросила Катя. – Он такой красненький, как раз для девочки. Давай я к реке схожу и помою посуду.
-Иди. Только смотри себе шею там не сверни. Бумага тебе нужна.
Катю сильно смутил вопрос о туалетной бумаге. Она, стыдливо опустив глаза, вернулась и взяла у меня рулон. Было уже четыре после полудня, а мы проехали только шестьдесят километров с утра. До Екабпилса, где наша дорога поворачивала на восток, нам надо было проехать еще столько же. Шоссе шло среди полей, на следующий день мог подняться сильный встречный ветер. За Екабпилсом же дорога шла среди дремучих лесов и южный ветер дул бы уже сбоку, не мешая езде. Я сильно надеялся, что по вечерней прохладе и безветрию мы преодолеем эти шестьдесят километров еще до полуночи. Шоссе было прямое, широкое, никаких холмов. Когда Катя вернулась с плохо вымытой посудой и наполовину израсходованным рулоном бумаги, я озвучил свои соображения. Ксения была настроена решительно, чего нельзя было сказать о моей подруге. Узнав о том, что до вечера нам необходимо проехать столько же, сколько мы проехали с утра, она захныкала, сказала, что умрет, но на велосипед сегодня садиться не собирается. Однако, она не долго упорствовала в своем решении, когда мы молча принялись собираться.
На закате мы спустились в долину реки Пэерсэ впадавшей Даугаву, вдоль которой шла дорога. Крутые берега извилистого потока были покрыты широколиственным лесом. Местами краснели глинистые обрывы. Мы перекурили на мосту, под которым шумел стремительный поток. Катя начала рассказывать про это место, которое с давних времен облюбовали художники, и предложила там заночевать.
-Ты что! – возмутилась Ксения. – Нам еще тридцать с лишним километров ехать. Иначе завтра замучаемся против ветра по полям корячиться. Давай, пройдемся пешком, пока дорога в гору, разомнемся немного. Солнце уже заходит. Я не хочу опять по темноте ехать.
-Тебе разве тут не нравится?
-Красиво, но мы вообще-то не сюда ехали, а дальше, к тому же тут ночевать негде. Вон, дома кругом.
-Почему бы не попроситься на ночлег? Почему мы должны, как дикари ночевать в этой тесной палатке?
-Оставайся здесь и просись на ночлег, если тебе тут так нравится, а мы поедем дальше. Ты едешь, Женька?
-Еду, конечно! Не знаю, как вы, а я готов ехать всю ночь. Меня ночью больше прет, чем днем. Прохладно, ветра нет…
-А я устала и хочу принять душ, съесть тортик и спать в нормальной постельке, как человек.
-Какого черта тогда ты перлась с нами? Я тебя предупреждал, что будет трудно, но ты сказала, что будешь терпеть.
Дорога то ныряла в ложбины, то круто шла в гору. На одном из подъемов Катя устроила истерику. Она визжала на всю округу, что больше не проедет и метра. Я был на неё очень зол, стоял поодаль и молча улыбался.
-Что у вас случилось? – строго и спокойно спросила Ксения.
-Она говорит, что не может дальше ехать, нехорошими словами обзывается. Говорит, что умирает.
-Успокойся, пожалуйста! Где ты тут собираешься ночевать? Посмотри, какие тут заросли! А там дома. Собаки лают, и будут лаять всю ночь, пока их хозяин не спустит на нас. Давай сегодня эти холмы хотя бы проедем. Еще пару километров осталось, а там лес сосновый впереди. Пошли пешком пока.
Катя взяла у меня свой велосипед и попыталась на нем въехать в гору, но после пяти минут нервной борьбы сдалась и пошла пешком впереди. Мы не торопясь следовали за ней. Она часто оглядывалась и прибавляла шагу.
-Она что убегает от нас? – удивилась Ксения.
-Далеко не уйдет, кишка тонка. Истеричка, блин, увязалась, а теперь ноет. Достала она меня! Так и знал, что с ней будут проблемы! Вода кончается, а до ближайшего магазина километров десять, закрыт, уже, наверное. Черт! Что теперь с ней делать? Бросим её, ввяжется в какую-то историю, отвечай потом за неё!
-Хорошо я её хоть немного еще проехать уговорила. Откуда воду возьмем?
-А вон избушка! Люди шашлыки делать собираются. Пошли у них попросим. Полторалитровая бутылка есть одна пустая. Может у них еще одна найдется.
-Стой тут. Я сама с ними поговорю.
Я послушно остался у дороги с велосипедами. Лишней тары у, показавшихся мне угрюмыми, сельских жителей, для нас, не нашлось, но они наполнили нашу бутылку водой. Посмотрев на воду я не нашел её идеально чистой, но решил, что мы ей не отравимся, если её прокипятить. Проехав сто метров, мы увидели Катю сидящую на пыльной обочине дороги. Её велосипед валялся поодаль.
-Чего сидишь? Давай на другую сторону, туда за кусты на лужайку.
Всхлипывая, она поднялась и поплелась через дорогу, волоча свой рюкзак по земле. Пока мы ставили палатку и готовили ужин, она сидела и курила одну за другой сигареты. А потом залезла в палатку и завернулась в мой спальный мешок. Это лишило меня терпения. Мне очень захотелось выдернуть её из палатки, вытряхнуть из своего спальника и накостылять ей, после чего дать пинка под зад и отправить на все четыре стороны.