Вечная глупость и вечная тайна. Глава тридцать шестая, (Часть вторая)⁠⁠

Я, когда у меня появились свои деньги, решил больше не пить по субботам всякую гадость и для этого пошел в алкогольный магазин и купил там легальной водки по высокой цене. В Норвегии, как и в Швеции алкоголь крепче четырех с половиной градусов продается только в специальных государственных магазинах, где за прилавками стоят полицейские, которые могут без объяснений попросить любого посетителя покинуть магазин. Конечно, ни пьяных, ни несовершеннолетних в этот магазин не пускают. В субботу он работал только пару часов с утра, а в воскресенье был вообще закрыт. Государство в этих странах строжайше контролирует качество алкоголя.

Я купил там латвийскую водку за двести крон за пол литра. Дома на меня посмотрели косо, а когда водку открыли, то решили, что там просто вода. Её запросто можно было выпить стакан без закуски, никакого запаха сивухи, никакого привкуса, только в горле она начинала слегка приятно жечь. Опьянение от неё тоже было совсем не таким, как от самогонки, никакой амнезии, никакой дури, просто становилось как-то спокойно и весело. Саня и Валентина сказали, что в таком опьянении нет никакого смысла, следовательно и большие деньги были потрачены мною зря. Олегу эта водка понравилась и на следующие выходные он решил купить какой-то другой алкоголь такого высокого качества и взял виски. Да, пить этот напиток было приятно, но опьянение от него было не таким качественным, как от водки, хоть это был и качественный, но все же самогон.

Мало того, что я покупал дорогую водку по пятницам и пил пиво по вечерам, я еще и пошел в магазин и купил себе там теплые туристические носки, термобелье, зимнюю куртку, зимние брюки, рукавицы, дорогие ботинки. Олег тоже решил купить термобелье и носки. Сигбьёрн сказал ему популярную норвежскую пословицу, которая переводилась примерно так: «Нет плохой погоды, есть только плохая одежда». Мне стало как-то неприятно носить вещи из мусора, даже, если они и были совсем новые. В то же время, общение с норвежским мусором дало мне понять, что лишние вещи в доме – это мусор, и не стоит тратить на них деньги, то есть свое рабочее время, часть своей жизни. И чем дешевле и некачественнее даже нужная вещь, тем быстрее она становится мусором. Есть, конечно, и очень дорогие, но нефункциональные вещи, которые являются мусором, но при этом ценятся очень дорого.

Когда я начал работать у Бьёрна, я как-то сразу успокоился, все-таки меня официально приняли на работу, сделали норвежский персональный код и оформили банковский счет, на который каждые две недели приходила зарплата. Бьёрн как-то раз, рассказал, что заказов на срубы у него очень много, и мне показалось на какое-то время, что я пристроился в этой прекрасной стране окончательно. Я уже подумывал к весне снять себе какое-то отдельное жилье. Надеялся я и на то, что рано или поздно меня научат запиливать замки на срубах. Тогда мне показалось, что жизнь моя все-таки удалась. Жизнь в этой благополучной стране сделала свое дело, и я больше не хотел протестовать против общества, и это сподвигло меня на то, чтобы сбрить гребешок на голове, и остричь длинную бороду, заплетенную в косу. Герд сказала мне, что это делать было не обязательно, что в Норвегии терпимо относятся к чужим странностям, если они никому не мешают. Но я сказал, что сделал это, потому что изменился внутри. Изменился и мой гардероб, я купил себе пару клетчатых рубах, типичный скандинавский свитер, рабочие джинсы.

Как-то раз за завтраком у Бьёрна я начал дискутировать с Герд о норвежской церкви, противником которой она была. Я сказал, что церкви в Норвегии очень скромные, а пасторы куда лучше выполняют свою работу, чем православные попы в Латвии. На это она мне сказала, что пасторы дармоеды, а на содержание церквей уходят государственные деньги и в них тоже хватает предметов роскоши. Тем не менее ей стало интересно, что за православные церкви есть в Риге, и вообще ей стало интересно, так ли плохо живется в Латвии, как мы ей рассказывали. И она решилась поехать в Ригу на недельку. Бьёрн тоже хотел поехать с ней, но в последний момент отказался. Он не раз мне говорил, что в Осло, куда он пару раз съездил очень неуютно. А я ему сказал, что Рига почти вдвое больше, чем Осло по численности населения и такая же по площади, и там намного больше суеты.

Герд жила эти две недели в комнате панельной хрущевки, где было очень хорошо слышно, что делают соседи, что её просто шокировало, но наибольший шок и возмущение она испытала, когда увидела православный храм на улице Гоголя, с плохо пахнущими оборванными нищими у ворот, наглым дьяконом, требующим у прихожан денег на ремонт храма, и множеством золотых икон. Прошлась она и по рижскому рынку, где продавщицы со спившимися лицами понимали английский, а в аптеке почему-то английского никто не понимал. Зашла она и в кафе, куда вслед за ней вошел очень пьяный мужчина, взял сто грамм водки, выпил и пошел дальше. Шокировали её и цены в финском универмаге «Стокман», которые показались ей слишком высокими даже по сравнению с Норвегией. Она видела Московский форштадт, пусть и не весь, но получила о нем представление, так же она побывала и в Юрмале, видела, какие дворцы там отстроили себе богатые жители Латвии. Подобные контрасты ей, конечно, очень не понравились, и она больше не спрашивала меня, почему я не хочу жить в Латвии.

Как-то раз за обедом я рассказал Бьёрну, как мог, что такое колхоз, как мой дед работал с раннего детства за трудодни, и в конце года за них давали какой-нибудь мешок гороха, как ему приходилось ловить и есть самых разных животных, чтобы не умереть от голода. На это мне старый норвежский фермер рассказал о своей нелегкой юности, когда ему после войны пришлось идти на заработки в соседнюю Швецию, которая неплохо нажилась на войне. Он сказал, что ему за работу платили и очень даже неплохо. Еще он меня спросил, почему советские военнопленные, которых немцы пригнали в Норвегию во время оккупации, после окончания войны плакали, когда их отправляли в Сибирь. В его понимании Сибирь была очень богатой страной с большими возможностями. Я объяснил ему, что в СССР все военнопленные считались предателями, и должны были понести наказание в трудовых лагерях. Ему было дико слышать подобные вещи, но тем не менее он сказал, что коммунизм – это не так уж и плохо, но только не в России и не в Китае.

Он часто мне говорил о том, что я должен подумать о том, что я могу сделать для своей родины и предложил мне заработать денег, отправиться в Латвию, купить по дешевке хутор в Латгалии и заняться разведением страусов. Он долго рассказывал, какой это выгодный бизнес, какие страусы неприхотливые, морозостойкие и плодовитые, какое у них вкусное мясо и яйца. Он даже приводил мне свои подсчеты затрат и чистой прибыли. Я рассказал ему о том, что в Латгалии уже есть такая ферма, но дела на ней идут не самым лучшим образом, потому что мясо и яйца страуса в малых объемах торговые сети просто не принимают на реализацию, а крупные объемы вряд ли будут продаваться по той причине, что для Латвии это продукт новый, незнакомый. Да и зачем людям покупать дорогое мясо страуса из Латвии, когда есть очень дешевая свинина из Польши? Я рассказал ему, что эта ферма делает деньги за счет туристов, которые приезжают посмотреть на страусов, а заодно и попробовать их мясо яйца. Ему все же было непонятно, почему у нас государство не поддерживает фермеров так, как у них.

Узнав о том, что я рисую и пишу книги, Бьёрн сказал мне о том, что мне следует купить себе компьютер и публиковать свои произведения в социальных сетях. Поначалу я отнесся к этому достаточно скептически, но тут мой отец сказал мне, что в одной социальной сети проводятся литературные конкурсы с призами и предложил мне поучаствовать. Олег предложил мне зайти в интернет с его компьютера и зарегистрироваться там и принять участие в этом конкурсе. К тому моменту, когда я зарегистрировался в социальной сети под названием «В кругу друзей», прием произведений на конкурс уже закончился. Но я из интереса начал вместе с Олегом читать произведения других участников конкурса и печатать к ним комментарии. Часто мои комментарии были в два раза больше по объему, чем те произведения, которые я комментировал. Кто-то отвечал на мои комментарии гневно, кто-то, наоборот, дружелюбно. Когда кончился литературный конкурс, мы принялись просматривать профили и комментировать заметки, статусы, фотографии, но это длилось не очень долго, только до тех пор, пока мы не поняли, что такое группы в социальных сетях.

Одного компьютера на двоих нам стало не хватать, и потому я решил быстро купить себе небольшой и простой ноутбук, который был нужен мне только для социальных сетей. В той социальной сети ограничений по объему постов практически не было, и я начал многие свои произведения публиковать прямо в группах и в награду за свои труды получал различные комментарии. Кого-то мои произведения того периода злили, кого-то смешили, у кого-то я вызывал сочувствие. Олег тоже пробовал писать небольшие рассказы, но в основном он занимался комментариями. Иногда мы принимали участие в различных дискуссиях и меня поражал чрезвычайно низкий уровень культуры большинства пользователей той сети. Я сразу взял себе за правило не материться, не грубить, никого не оскорблять, мне было страшно опуститься на уровень тех людей, которые не вызывали у меня симпатий.

В то время в этом кругу друзей еще кипела жизнь, там по многу печатали русскоязычные люди со всего мира, правда многие из них уже не выставляли своих фото в профиле, вместо своих данных писали смешные ники и старались не распространяться о себе. Лишь в результате долгих личных переписок я узнавал о них некоторые данные. До того времени я не общался с россиянами, и тут при общении со многими из них я сделал для себя неприятное открытие – оказалось, что националистами могут быть не только латыши, но и русские. И русский национализм был не таким безобидным, как латышский. Если латышские националисты боролись за то, чтобы все жители Латвии выучили латышский язык и были хотя бы лояльны к их культуре, признавали её право на существование, то русские националисты, постов которых я начитался в нескольких группах, пытались мне доказать, что русская культура и русский язык самые лучшие в мире, а следовательно, другие народы просто обязаны к этой культуре приобщиться и выучить русский язык.

Свободного времени у меня той зимой было очень много, помогать Бьёрну надо было не долго – по пять или шесть часов в день, а иногда он честно признавался мне, что работать не хочет, угощал завтраком и отправлял домой. А иногда были и слишком сильные морозы для того, чтобы работать в неотапливаемом ангаре. Никаких работ по хозяйству не было, да и Олег больше не звал меня помогать на его работе. Я с головой ушел в общение в сети и порой даже не высыпался из-за того, что полуночничал у компьютера. По пятницам мы продолжали выпивать, часто устраивали совместные просмотры фильмов в жанре арт-хаус. У меня скопилась не совсем маленькая сумма сбережений, с которой я не мог решить, что сделать.

И вот, как-то раз Саня привез какую-то датскую водку, которая противно воняла и от которой я стал совсем дурным, а Олег с женой захотели спать. Двоюродные братья с интересом наблюдали за тем, что я вытворял. Сам я того, что творил не помнил, они мне об этом потом рассказали. Сначала мы смотрели порнографию, но я сказал, что она слишком плохого качества, зашвырнул диск очень далеко в темный лес, вытащил свои сбережения и сказал, что эти деньги я намерен потратить на женщин. Дима, учившийся в городке Киркинэр, как-то пересказал мне рассказы своих одноклассников о доме с красным фонарем, где живут проститутки. И решил я пойти искать этот красный фонарь. Было уже поздно и мороз был примерно минус двадцать пять. Идти я решил пешком и не по дороге, а напрямик, через занесенные снегом поля. Я хоть и ничего не соображал, но все же оделся очень тепло, но зачем-то взял с собой большую пластиковую бутыль с пивом.

Это хорошо, что Павлик и Димон пошли вместе со мной, иначе я наверняка бы замерз на смерть. Каким-то образом я оказался на железнодорожных путях, по которым шел на всех своих четырех конечностях. Организм не принял сивушного напитка и начал его выталкивать наружу. Пиво, конечно, замерзло и я более или менее протрезвел на морозе. Кузены взяли меня под руки и отвели обратно домой, вовремя стащив с рельс, по которым стрелой пронесся поезд. Заснул я в одежде, держа мертвой хваткой бутылку с замерзшим пивом. Когда проснулся, мне было очень плохо, причем пару дней, за которые я много раз поклялся не пить больше крепкий алкоголь, если он не из норвежского специального магазина.

Как-то неожиданно мне позвонил Алишер и принялся нести всякую чушь, хотя и знал, что разговор с Норвегией ему будет дорого стоить. Он просил меня ни в коем случае не сообщать Игорьку его домашний адрес, потому что тот взбесился, как протоплазма. Я только посмеялся над ним, решив, что он просто сильно напился и глупо шутит, но не тут-то было. Игорек мне действительно позвонил и начал визжать, как недорезанная свинья. Он угрожал мне суровой расправой в нецензурных выражениях, требовал, чтобы я выдал ему адрес Алишера и обвинял меня в том, что я его подговорил расписать ему подъезд. Я спокойно сказал ему, что в Латвии уже давно не был, и совершенно не знаю о том, что там натворил Алишер, да и знать не хочу.

Однако Игорек не унимался, у него, видимо, кончался кредит, он бегал его пополнять, звонил снова и снова, кричал, угрожал, обвинял. Дело было в том, что накануне моего отъезда в свое странствие в конце весны Игорек вызвал Алишера на дуэль, по причине того, что тот постоянно звонил ему и кричал в его адрес разные пафосные проклятия, так же посылал ему рукописные письма по почте. Алишер не растерялся и предложил ему странные условия дуэли – подстерегать друг друга на улице с кирпичами за пазухой и кидать их в лицо. Игорек, услышав такое, отключил телефон, и поэт больше не мог до него дозвониться в течении нескольких месяцев. И вот, как-то раз этот творческий человек напился, раздобыл где-то пару фломастеров и написал ими свои стихи, посвященные Игорьку на стенах его подъезда. Стихи были основаны на реальных событиях, произошедших с Игорьком, которые я пересказал Алишеру.

Новаторская поэзия привела Игорька в неописуемую ярость, он угрожал автору написать на него заявление в полицию, но тот говорил, что полицейские тогда узнают все его тайны. Потом он грозился заказать поэта уголовникам, подать на него в суд и просто приехать к нему в Текаву найти его там и избить. Перепуганный Алишер отключил телефон, и тогда Игорек начал звонить мне. Мне он тоже угрожал приехать и нагадить под дверь моим родителям. Адрес Алишера я все же не выдал. А звонить Игорек перестал, вероятно протрезвел и с ужасом понял, что проговорил зря уйму денег. В норвежской реальности те двое латвийских знакомых показались мне полными идиотами, с которым я более не хотел поддерживать отношения.

На курсах языка я узнавал не только новые норвежские фразы, но и про то, как живут беженцы в Норвегии. Статус беженца им присваивали далеко не на всю жизнь, комиссия могла решить, что у них на родине все стабилизировалось, и в случае их возвращения их жизни уже не угрожает опасность. И если они не успеют получить гражданство Норвегии, то им придется её покинуть. Некоторые из них впадали в депрессию и начинали прогуливать курсы, за что их как-то наказывали материально, вроде бы выплачивали меньше пособия. Среди беженцев было несколько супружеских пар и меня поражало то, как хорошо они друг к другу относятся. Африканские мужчины были не очень дисциплинированы, учились не очень хорошо, но их жены никогда не пропускали занятий, учились прилежно и всегда подсказывали им, когда они отвечали, давали списывать на контрольных. Я никогда не слышал, чтобы они ругались или ссорились.

Вот тогда я и понял, что хотел бы жить в Норвегии и с женщиной из Африки. Впервые в жизни я почувствовал сильное желание общаться с женщинами. Я чувствовал, что они мне очень нравятся своим непринужденным поведением, уравновешенностью, расслабленностью. Они жили как-то легко, не смотря, ни на что, и всегда пребывали в хорошем настроении. Во время перекуров около этого учебного центра, я часто разговаривал с учащимися в группе из гастарбайтеров и там вечно чувствовалась какая- то напряженность, недовольство, раздражение, они часто пребывали в дурном расположении духа. Мне потом предложили перейти в группу своих соотечественников, но я отказался, сказал, что с беженцами мне как-то приятнее, спокойнее и веселее. Во время перекуров, стоя среди африканцев я видел, как недобро иногда на них смотрят проходящие мимо норвежцы. И в те моменты я даже забывал о том, что кожа у меня белого цвета и чувствовал себя очень неуютно. Конечно, после этого мне было очень неприятно слушать своего дядю и его жену, когда они рассуждали о превосходстве белых людей, про то, какие идиоты норвежцы, потому что принимают у себя африканцев и всяких пакистанцев, арабов, афганцев, иранцев, курдов.

Зима пролетела как-то совсем быстро, и когда растаяли окончательно снега, когда огромный бревенчатый дом был достроен до конца, разобран и отправлен заказчику, когда занятия норвежским кончились, Бьёрн сказал мне, что решил больше не работать, уйти на пенсию, не смотря, на то, что у него осталось не выполнено очень много заказов. Сам он вместе с Герд собрались путешествовать на мотоциклах по Америке. Я был просто в шоке от такой новости, это значило, что дни мои в Норвегии сочтены, и остается только надеяться на чудо. И это чудо произошло, но это было не совсем то чудо, которое мне было нужно. На меня просто посыпались заказы на покраску домов. Зарабатывать я стал намного больше, но я понимал, что эта работа только до осени, до того, как пойдут дожди и станет холодно. Да и работа эта неофициальная, непостоянная.

В той ситуации мне вдруг позвонил Саня, с которым я когда-то работал в Литве. Он сказал, что работает крановщиком в Чехии, вернее офис фирмы находится в Праге, а объекты по всей Европе, в основном в Нидерландах, где он на тот момент и работал. С радостью я согласился поехать в Чехию, а потому куда-то еще, чтобы работать по специальности. Начались переговоры с начальником, который предложил очень выгодные условия труда и большую зарплату. Мне нужно было только дождаться пока почтой дойдет из Риги мой диплом и прочие документы. Однако через неделю позвонил Саня и сказал, что с работой полный облом, новых крановщиков пока решили не брать.

Тем не менее у меня началось чемоданное настроение, лихорадочно я соображал, куда бы мне направиться, в конце лета. Можно было, конечно, после покраски домов начать собирать ягоды, но мы не имели понятия, куда их сдавать. В том году намечался хороший урожай. Я спросил об этом у лесника, которому красил в то время дом, и он сказал, что ягоды принимают в любом супермаркете. И по своей глупости, ни я, ни Олег в это не поверили, просто трудно было себе представить, как человек приходит из леса с ведром ягод, отдает их кассирше и получает за них деньги. Это казалось слишком простым и потому невероятным.

У двоюродных братьев начались каникулы, и они сказали мне, что хотят заработать денег, помогая мне, и пришлось мне нарушить свое блаженное одиночество и взять их в долю. Как я и ожидал, работали они не слишком усердно. Дима, как более терпеливый еще мазал, и при этом сетовал на нелегкую жизнь, а Павел просто ложился на траву и говорил, что у него вот-вот взорвется голова от жары. Так мы покрасили два дома, причем второй мы покрасили только один раз, хотя надо было покрасить двумя слоями, а лишнюю краску просто вылили в лесу. Потом я снова работал один, и красил огромный ангар, предварительно ошкурив его турбиной, на которую насадил проволочную щетку. Заказчики были ужасно довольны и рассказали о моем серьезном подходе всей округе, так что заказов было много.

Летом я уже начал питаться отдельно. В Норвегии продавалось очень много готовых блюд отличного качества и не за такие уж и большие деньги. Это очень не нравилось Валентине. Пацаны, глядя на меня тоже отказывались есть её стряпню, просили денег на готовую еду или угощались у меня. Олег с ней тогда поссорился в очередной раз. Это случалось у них и ранее, но потом они мирились. Однако на этот раз их конфликт затянулся надолго, Олег даже заговорил о разводе. Я старался не вмешиваться в их отношения, потому что знал, что они, как обычно помирятся и сделают меня виноватым в их ссоре. Мало того, что мой дядя собрался развестись, так он еще и захотел уволиться с работы, покинуть Норвегию и поехать вместе со мной в Испанию, где солнечно и тепло, и нет этой противной зимы.

Я, конечно, понимал, что все это совсем не серьезно, но согласился с ним поехать в пробное небольшое путешествие по Швеции, по родным местам Сельмы Лагерлёф, которые были совсем недалеко. С нами захотел поехать Дима, и поехали мы втроем. Конечно, Димон в этом путешествии постоянно хныкал, но я к этому относился стоически, потому что я от него в тот раз не зависел. А Олегу в том путешествии пришла идея продать квартиру в Риге, и на эти деньги долго жить и не работать в Испании. Он начал советоваться со мной, стоящая ли это идея. Я сказал, что это его квартира, и его дело, как и с разводом. Я тогда почувствовал, что добром это не кончится и решил начать переговоры с Александрой, которую нашел в интернете. Судя по её рассказам, в Англии было очень много фабрик и работу там найти было очень легко. Говорить с ней было не очень приятно, она стала какой-то бесцеремонной по отношению ко мне, но другого выхода в тот момент из той ситуации я не видел.

Много денег мне пришлось потратить на ремонт велосипеда, который за зиму изрядно износился. Пришлось полностью заменить тормоза, шестерни спереди и сзади, ходовую цепь, седло я выбрал себе поудобнее, заменил я и переключатели передач. Купил я и новый спальный мешок, самый лучший, что нашелся в магазине, и новый термостойкий матрас, который сам надувался. Моим родственникам не очень нравилось то, что я трачу деньги, но высказать мне это откровенно они не решались. Как-то раз они обнаружили, что у них сломался холодильник, и я предложил купить им новый в счет оплаты жилья. В разговоре после моего предложения повисла какая-то очень неприятная пауза. Я только пожал плечами – не надо, так не надо. Потом я без какой-либо задней мысли купил им пылесос, которого у них не было и убирать с помощью швабры было не очень удобно. Это тоже вызвало у Валентины какое-то недовольство. После этого я откровенно спросил их, сколько я им должен за аренду и никакого ответа не получил.

Буквально через пару дней после заданного мной вопроса о деньгах за жильё, Олег вдруг начал истерично обвинять меня в том, что я задурил ему голову своими сумасшедшими идеями, настраивал его против его жены, хотел разрушить его семью, подталкивал его к продаже квартиры в Риге. Обвинял он не только меня, но и мою маму в том, что она тоже на него дурно влияла. Хоть я и ожидал от него подобного, для меня это все-равно шокировало. На его долгие обвинительные речи я не отвечал ничего, молча слушал, потупив взгляд. Мне больше не хотелось с ним общаться, не было ни злости, ни ярости, ни страха, было равнодушие, он будто перестал для меня существовать. И я понимал, что уже никогда не смогу изменить своего отношения к нему.

Как можно быстрее я докрасил свой очередной дом, получил деньги, собрал вещи и уехал прочь, из дома своего дяди. Я не сказал никому, куда я еду, когда вернусь, и вернусь ли вообще. Возвращаться мне туда не хотелось, но и с Александрой я на тот момент еще окончательно не договорился. Я остановился в укромном месте на берегу реки Гломы, поставил там палатку, и лежал в ней сутки в каком-то полусне. Изредка вставал, чтобы вскипятить чай или поесть супа или каши с мясом, что я купил в магазине. Я чувствовал какую-то моральную тошноту в ушах звенело, руки слегка подрагивали в ногах была какая-то слабость.

Неизвестно, сколько бы я так прожил на берегу реки, если бы мне не позвонил Павел. Сначала он спросил хочу ли я заработать еще немного денег, я сказал, что не знаю, и тогда он сказал, что уже обещал своему другу покрасить дом и один он с этим не справиться. Я не стал ломаться и согласился покрасить этот дом на пару с ним, хотя и отлично знал, как он красит дома. После этого разговора я собрался и поехал туда, куда ехать очень не хотел. Олег, встретив меня, заявил, что у него пропала крупная сумма наличных денег, и мне было непонятно, шутит он или серьезно обвиняет меня в воровстве. На это я никак не отреагировал, он уже ничем не мог меня удивить, и я был уверен в том, что тут он не пойдет до конца, если не шутит, не станет требовать у меня деньги, и не обратиться в полицию.

Ночевал я в то время, пока красил дом, в комнатке, которая была в подвале, никто меня там почти не беспокоил. Иногда Олег заходил и пытался завести разговор на общие темы, но я только молчал, а на деловые вопросы отвечал кратко. Я сказал ему, что после того, как докрашу дом, сразу уезжаю в Англию. Он сказал, что мне совсем не обязательно уезжать, что я могу продолжать зарабатывать покраской домов, что если мне не нравится жить у него, то я могу поселиться в одном гостевом доме, где берут всего сто крон за сутки. Я кратко отвечал на все его предложения вежливыми отказами, говоря, что я уже договорился со своей бывшей сожительницей, и она меня ждет. Хотя мне иногда звонили и предлагали что-либо покрасить, но я говорил, что не могу, что уезжаю.

В тот момент мне так хотелось больше никогда не видеть своего дядю, что я готов был уехать куда угодно, даже обратно в Латвию. Я понимал, что если останусь, то жить в этой деревне и не сталкиваться с ним будет очень трудно. Мне стало тесно с ним и с его женой в одной стране. Хотя я и понимал, что в Англии мне будет очень тяжело первое время, что я еду прямо в пасть жуткому чудовищу, но там в большом городе было проще не сталкиваться с неприятным человеком, так мне тогда казалось. По вечерам я тогда пил пиво, ел вяленую оленину, и переписывался со своими друзьями по социальной сети, с мамой, многим я даже рассказал о том, что со мной случилось и о своих планах поехать в Англию на велосипеде.

Я узнал, что с датской Ютландии из города Эшбьёрг ходит паром до английского города Харуич, от которого можно было за день доехать на велосипеде до Норуича, в котором меня уже ждали. От шведского Гётеборга до датской Ютландии тоже ходил паром и стоил не так уж и дорого в районе трехсот крон. Так же в интернете я нашел информацию о том, что паром от Дании до Англии стоит около восьмидесяти фунтов, хотя там и было примечание, гласившее о том, что цена на билеты зависит от загруженности судна. Смущало меня только то, что Александра не сказала мне, сколько конкретно она хочет денег за информацию о съемном жилье и работе. Это значило только то, что она за эту информацию хотела не только денег, но и множества мелких бесплатных услуг, до тех пор, пока я не перестану там от неё зависеть и не решусь послать её куда подальше. Мне оставалось только принять эти невыгодные для меня условия, но там была перспектива стать независимым.

Еще до того, как я докрасил дом, я зашел в магазин велосипедов в городе Флиса и заказал там новую ходовую цепь для своего велосипеда, старая была растянута и скакала по шестерням. После сдачи объекта и получения денег, я съездил в магазин, и продавец сказал, что нужно подождать еще немного, сколько он не уточнил. Я не хотел ждать неизвестно сколько, но и ехать с растянутой цепью нельзя было. И тут еще Олег напомнил мне, что я перед отъездом должен закрыть свой банковский счет, и вернуть учебники в учебный центр. Банковский счет я закрыл сразу, а вот открытия учебного центра надо было подождать пару дней. Когда я пришел возвращать учебники, я угодил на празднование начала нового учебного года. Преподаватели там по очереди играли на гитаре и пели песни, всех учеников, и меня тоже, усадили за праздничный стол, на котором были пирожные и лимонад. Мои однокурсники меня очень тепло поприветствовали, расспрашивали, как у меня дела. И мне стоило больших усилий сказать и однокурсникам, и преподавателям о том, что я покидаю Норвегию и еду в Англию, чтобы работать на птицефабрике. На прощание все они меня обняли и от души пожелали счастья и удачи.

Я вернулся в комнату в подвале с полной сумкой пива, которое пил половину ночи. Надо было попрощаться с другими знакомыми, но я понял, что это будет для меня слишком тяжело морально. Заснуть долго не удавалось, не смотря, на то, что я выпил очень много, расслабление не наступило. Я всю ночь думал, зачем Олег так себя повел, ведь в этом не было никакой для него материальной выгоды, зачем он сначала унижал и оскорблял свою жену, а потом обвинил в этом меня. Пытаясь найти ответ на этот вопрос, я начал вспоминать его неадекватные комментарии к просмотренным фильмам, полные какой-то злобы на весь мир. Потом вспомнились его рассказы о службе в армии. С каким-то наслаждением он рассказывал мне о том, как он унижал сослуживцев, на втором году службы. И в то же время он едва не рыдал, когда вспоминал, как унижали его, на первом году службы. Вспомнилось мне, как его возмутило мое замечание о том, что унижать кого бы то ни было для нормального человека приятным быть не может. Он принялся доказывать мне, что мне это тоже понравилось бы, если бы у меня была возможность кого-то унизить.

(Продолжение в комментарии)