Уборка в подвале⁠⁠

Подвал у нас – то еще расстройство. То ли дело в мамином доме – там подвалы разделены металлическими перегородками, свет есть электрический, пыли нет, стены оштукатурены, пол нормальный, человеческий. А у нас не подвал – смех один. Какие-то деревянные частоколы от пола до потолка и навесные замки.

Подвал достался вместе с квартирой – у немцев принято так, чтобы квартира и подвал вместе шли. Это как у русских балконы – чтобы было куда сложить древние закрутки, сломанную лыжу и пыльные коньки брежневских времен. Немцы, правда, в подвалах держали велосипеды, зимнюю одежду, какие-нибудь запасы консервов и пива. Я быстро приноровился к такой концепции – и правда, чего дома по шкафам распихивать, да не на антресолях огороды городить? Не пользуешься вещью – спусти в подвал.

Находиться, там, конечно, было то еще удовольствие – дом был старый, еще довоенной постройки. Сунешь саморез в стену – песок так и сыпется. В черном я вообще в подвал не ходил – вернешься весь в побелке. Ну и запах, конечно, такой, подвальный и плесенью тянет.

Поэтому я добрые года полтора просто сбрасывал вещи куда-то «вниз», просто расставлял их по подвалу, накрывал пакетами, чтобы не сильно запылились и забывал.

Вот, апрель, солнышко светит, наконец-то можно фонарик на телефоне не включать. Спустился я в подвал за маслом для велосипедной цепи и за насосом – сезон открывать. Открыл навесной замок, осторожно толкнул дверь – всей ладонью нельзя, а то потом занозы замучаешься вынимать, и гляжу – не получу я ни насос, ни масло. Наступить банально некуда – маленький пятачок бетона посередине, а вокруг – целые сугробы из полиэтилена, накрывающего и то, и это.

Словом, с велосипедом сегодня у меня не получилось. День был выходной, планов никаких особенных я не имел и решил – а чего бы, пока светло, не привести в порядок эти Авгиевы Конюшни – благо света апрельского солнца из окошка вполне хватало, да и не холодно уже было.

Ну так, если кратко – то половину пришлось выбросить. Плюшкин во мне визжал и плакал, но я был беспощаден к затертым сапогам, дырявым свитерам и коробкам от вещей, которых давно уже у меня нет.

Не могу сказать, что добился больших результатов, но прогресс был налицо – теперь я мог ходить по подвалу, а не перепрыгивать с одного островка свободного пространства на другой, и я знал, что где лежит. Оглядевшись, я размечтался – а неплохо было бы покрасить подвал, заделать фанерой этот идиотский частокол, как сделал у себя сосед, лампочку сюда присобачить – провода-то точно есть. Так, водя глазами по подвалу, я наткнулся на какие-то доски, свисавшие через верхушку деревянной решетки из соседнего подвала.

С соседями мне не везло. Парочка, что жила на верхнем этаже ссорилась так, что слышал весь дом. Надо мной жил одинокий старик-немец, куривший что-то настолько едкое и вонючее, что иногда запах попадал даже ко мне в квартиру. Но самым мерзким был Спасоевич.

Сербский полубезумный старик то начинал выносить обувь в подъезд и расставлять ее на лестничных ступеньках, то скандалил с кем-то по-сербски под окнами. Чем он питался, знать я не хотел, но, когда старик готовил по всему подъезду разливалось амбре из густо замешанного говна с луком, «аж обои отклеивались». Призвать старика к порядку не было никакой возможности – тот что-то скандалил по-сербски, махал руками и уходил жаловаться к семье, живущей в доме напротив. Зато подвал у него был сделан на зависть – как наши квартиры – моя и его смотрели дверь в дверь, так и наши подвалы находились друг напротив друга, смыкаясь одной из стен.

За частоколом он приколотил фанерные листы, врезал в дверь настоящий замок и, кажется, провел себе туда не только свет, но еще и спускался туда смотреть телевизор. По крайней мере периодически из подвального окошка с другой стороны дома можно было слышать разные голоса.

Весь подъезд, конечно, вздохнул с облегчением, когда Спасоевича под Рождество родственники выселили из квартиры – наверное, семья подыскала ему место в доме престарелых – в последние месяцы перед переездом старик был совсем плох – с трудом разговаривал, часто, выйдя, не мог самостоятельно попасть домой, загадил квартиру и, кажется, совсем разучился готовить.

Все это, впрочем, были обрывки из разговоров, долетавших до меня, сам я был рад отъезду соседа. Радость, впрочем, была преждевременной – в квартиру заселилась внучка Спасовича – этакая лошадь-алкоголичка лет тридцати. В общем, теперь по выходным подъезд наполнял запах перегара.

Свой подвал ей старик трогать запретил и забрал ключ с собой. Так я все это к чему – эти доски, свисавшие с решетки у потолка, принадлежали как раз-таки мерзкому старику. И, если раньше я как-то стеснялся их трогать – мало ли, на что они упадут, что разобьют, может, еще и старика покалечат – тот мог запереться в своем подвале в любое время дня и ночи, то теперь взяла меня какая-то злоба на эти торчащие плинтусы, палки, ветки, доски и прочее дерьмо, нагло забравшееся на мою территорию.

Вот и взялся я за одну доску и начал ее толкать туда, в спасоевский подвал. Бах! – доска явно на что-то приземлилась, но мне было все равно – сам виноват, нечего свой мусор в мой подвал пихать. Бах! – Еще одна. Некоторые оказались достаточно длинными, поэтому их я просто задвинул поглубже, чтобы мне они не мозолили глаза. Вот так-то!

В свой следующий выходной я все-таки решил заняться велосипедами – как-никак, середина апреля, да и до спортзала пешком добрые двадцать минут топать. Спустился я в подвал и аж задохнулся от такой наглости – доски снова торчали на моей стороне, еще дальше прежнего. Неужто этот говнюк сюда приезжал и поправлял свое «добро»? Я со злобой и силой начал их запихивать обратно на территорию соседа, одну, другую, третью. И вот пихаю я какой-то занавесочный карниз, а он не идет. Уперся во что-то, должно быть. Шевелю я его шевелю, пытаюсь протолкнуть, а он немного вошел, а дальше ни в какую. Устал я руки кверху держать, отошел отдохнуть, смотрю на этот карниз и тут у меня аж волосы дыбом встали – медленно, по сантиметру, чертова деревяшка начинала вползать в мой подвал, будто толкает ее кто. Я давай ее обратно запихивать, и чувствую – кто-то ее, наоборот, ко мне толкает. Я опешил, отошел на шаг и вижу – остальные доски тоже следом за карнизом ко мне полезли – одна за другой.

Ну я, не будь дурак, подошел к двери, стучу, мол, сосед, хорош дурачиться. А там тишина – только слышно, как доски по деревянной решетке царапают. Плюнул я на это дело – чего мне с сумасшедшим стариком ссориться? Тот к вечеру, скорее всего, поедет к себе в какую-нибудь пропахшую старческой мочой общагу, я тогда доски на место и верну.

Под вечер я действительно вернулся в подвал, сам не думал, что меня это зацепит. Доски торчали наружу чуть ли не до середины моей части подвала. Я предусмотрительно прихватил с собой стул – стоять с вытянутыми кверху руками уж очень утомительно, и телефон. Включив его в режим фонарика, я принялся избавляться от чужого имущества на своей территории. Тонкая щель между потолком и фанерой зияла чернотой – ну и здорово, не сидит же он там в темноте, не стережет свои неведомые сокровища.

Только я двинул одну из досок – сразу почувствовал какое-то сопротивление. При этом глазами-то вижу – там и упираться-то не во что. Взял я мобильник и давай светить – ничего не видно. Коробки какие-то пыльные, телевизор вон в углу поблескивает пузатым экраном. Вода какая-то на полу. Попахивало из подвала тоже не ахти – по-стариковски оттуда пахло, как в доме престарелых. Смотрю – ни во что доска не упирается. Двигаю ее, чувствую, пошла. Сам, тем временем, продолжаю светить. И вижу – что-то белое появилось из-за фанерной стены, разделяющей наши подвалы, вцепилось в плинтус и толкает его на меня. Тут-то я и сверзился со стула – как мобильник не разбил, непонятно.

Дома я закрылся в спальне, включил во всех комнатах свет, врубил погромче какой-то Баженовский обзор на Ютубе и отпаивался чаем. Смотреть в углы, в окна, под кровать я боялся до дрожи – вдруг и оттуда появится эта, бледная, как поганка, рука, изрытая какими-то пятнами, опутанная червями варикозных вен с неестественно длинными пальцами и выступающими, будто наклеенными ногтями.

В подвал я не спускался до самого сентября – духу не хватало. Так он и простоял открытым почти четыре месяца. Благо, соседи оказались людьми приличными и ничего не вытащили. В сентябре пришлось – вся осенняя и зимняя одежда и обувь покоилась в вакуумных пакетах там, внизу.

Полдня я себя уговаривал, нервничал, дождался-таки часа, когда солнце светило ярче всего – сорвался, вбежал в подвал, схватил быстро стопку пакетов в углу и пулей выбежал обратно наверх. Несмотря на спешку, я успел заметить, что доски, цоколи, плинтусы и карнизы насмешливо утыкались чуть ли не в середину потолка в моем подвале. Ну и черт с ними! Второй раз я не хотел переживать подобный опыт.

Дело близилось к зиме, когда соседи все-таки решили продать злосчастную квартирку – внучка Спасоевича превратила небольшую двушку в настоящий притон, соседи жаловались, домоуправление требовало выселения жилички, социальные службы предлагали медицинскую помощь. И вот, когда семья из дома напротив спровадила родственницу в наркологическую клинику, квартиру собрались продавать.

Я был в ужасе, когда, куря во дворе, смотрел, какую изгвазданную, заляпанную мебель и какие гигантские тюки с мусором вытаскивают из квартиры. Какие-то бутылки, мотки полиэтилена, садовые инструменты, анатомические экспонаты – и откуда у них только столько этого дерьма в квартире? Что же они тогда в подвал складывали?

Про подвал мне удалось узнать позже, когда, возвращаясь с работы, я застал у своего подъезда полицию. Ни на какие вопросы они, разумеется, не ответили, предложив мне отправиться в свою квартиру. Но, на следующий день я спросил хаусмайстера – пожилого серба, достаточно близкого со Спасоевичами – что там вчера была за история. Хаусмайстер за сигареткой поведал мне, что, когда стали вычищать подвал квартиры перед продажей, обнаружили мумию. Спасоевичи быстро опознали в мумии жену старика – свою бабушку, пропавшую когда-то без вести. Высохший труп был плотно запакован в полиэтилен и спрятан за прикрученным к стене деревянным шкафом, как сказала полиция – лежать он там мог добрые лет десять-пятнадцать, судя по состоянию тканей.

Хаусмайстер предложил мне показать фотографию – мол, он успел исподтишка сделать пару снимков на телефон, но меня затошнило, и я отправился домой.

Как следует подышав, придя в себя, выпив валерианки, я немного успокоился. Мало ли, что мне могло показаться. Или, кто знает, что там в голове у старого безумца – вдруг это он сидит по ночам в подвале и своими мерзкими, бледными руками выдвигает доски обратно? Мой разум грози расколоться на части, я начал по-настоящему чувствовать, что схожу с ума, реальность размывалась перед глазами, а фантазии становились все отчетливее и плотнее. Я должен был узнать.

Как стемнело, я спустился в свой подвал со шваброй – никаких досок над под моей частью потолка, конечно, уже не было – хозяева все давным-давно выбросили. Стараясь не думать о том, что же я такое делаю, я с силой запихнул швабру на всю длину в щель между решеткой и потолком, тут же отпрыгнув. Ничего. Только щетка швабры свисала с моей стороны, а деревянный черенок с другой. И так было правильно.

Какой-то внутренний стержень во мне треснул, ноги чуть было не подогнулись, и я разрыдался в смеси ужаса и облегчения. Я сидел на холодном бетонном полу и благодарил Вселенную за то, что она оставила мне мой разум и мое сознание.

Я уже поднимался по лестнице в подъезде, когда в ночной тишине за моей спиной из темноты раздался звук падения чего-то тяжелого и деревянного.

German Shenderov