Торговка⁠⁠

Ведьма водила руками над сердцами, что были разложены по дубовому столу. Из пальцев ее, тощих и длинных, точно сухие ветви, сыпались голубые искры. Ладони рисовали в воздухе дуги и углы, движения были отрывистые, хаотичные, но вместе с тем подчиняющиеся строгим законам. Сердца бились. Я сидела у очага, вороша кочергой тлеющие угли, и вполглаза следила за старухой. Не впервой мне было видеть это колдовство.

— До сих пор в толк не возьму. Зачем тебе это все, — я бросила в очаг несколько веток. Сосновая сушь зашлась зеленоватым пламенем, зачадила приятным смолистым дымком.

— Я дарую людям облегчение, — проскрипела бруха, подняла одно из окровавленных сердец и любовно прижала к щеке. — Вся моя жизнь — служение людям.

— Раз так, почему все окрестные деревни мечтают отправить тебя на костер? Говорят, что ты богомерзкая тварь, отрыжка преисподней, все такое? .. Только не обижайся, это не мои слова.

— Да, у меня есть некие... Разногласия с их господом, — кивнула ведьма и утерла алый отпечаток с морщинистой щеки, — Он отчего-то уверен, что люди должны страдать. Нет, ну ты сама подумай, — старуха обошла стол, приблизилась к очагу, весело потрескивающему посреди закопчённой лачуги, и присела рядом со мной. — Он есть любовь. Так?

— Вроде бы так, — пожала я плечами, и вспомнила местного священника, стоящего у алтаря за небольшой кафедрой. Он страстно любил повторять эти слова.

— Вот посмотри, — ведьма протянула руку, на которой трепыхалось мясистое сердце. — Оно принадлежало дровосеку.

— Карлу? — с удивлением спросила я.

— Да, его.

— Он хороший человек. Что его-то привело к тебе?

— Большой и добрый Карл. Отец его рубил деревья, дед его и прадед промышляли тем же. Он любил свою работу, был отличным мужем для почившей жены. Был уважаемым человеком в деревне.

— Все так, — кивнула я и приняла из ладоней старухи живое, теплое сердце. Крупное, будто бычье. — Должно быть, хотел заглушить боль от смерти любимой? Бедняжка, совсем ведь молодой померла...

— Все так, да не так. Чужая душа — она же потемки. Одним днем Карл рубил тополя недалеко от реки. Все было, как обычно, — тихо, солнечно. Топор заточен, руки крепки. Да господь решил, видно, пошутить над ним. Дровосек спустился к воде, чтобы напиться, и встретил там косулю. Прекрасную, тонкую и длинноногую. И влюбился в нее.

Я подняла брови и вопросительно взглянула на старуху:

— В смысле?

— В прямом, — ведьма рассмеялась, как ворона закаркала. — Он полюбил эту косулю жаркой любовью. Будто женщину. Только и мог, что думать о ней постоянно. Охладел к жене. Сутками пропадал в лесу, где ласково, шаг за шагом, приучал дикую прелестницу к себе. В один из вечеров, когда она уже перестала бояться его, стала есть с рук и спать рядом, страсть обуяла дровосека. Неведомая доселе страсть! Он познал ее...

— Так, — я вернула сердце ведьме и замахала руками, — я не хочу этого слушать. Я поняла.

Старуха вновь раскаркалась хриплым смехом.

— Пока Карл возлежал с животиной, какой-то негодяй забрался в его дом и расправился с супругой. Ну так что? Где же тут любовь божья? Это издевательство! Зачем он поступил так с Карлом? Дровосек приполз ко мне в отчаянии. Думаешь, он не понимал, что творит? Он понимал и был в ужасе! Ему было так больно от порочной страсти, так совестно, оттого, что не сберег жену...

— Ну, у людей же есть воля. Карл должен был бороться с нечестивыми желаниями. Это приближает человека к богу — очищает душу, укрепляет веру. Порок или благочестие — каждый выбирает сам.

— Но Он же всемогущ! Понимаешь? Он мог одной мыслью сделать всех непорочным и счастливым! Не сделала. А я помогла.

— Ты забрала его сердце. Да, боли он больше не почувствует. Но и счастье теперь ему не видать. Живет, есть, пьет, а внутри, что колода деревянная.

— Покой есть благо, разве не так?

— Не знаю, не знаю... — я встала и подошла к столу, до сих пор сверкающему от ведьмовских искр. — Ну, а это что? Чье? Какая у него история? — я указала на одно из сердец, небольшое, но очень беспокойное.

— Это мне принес ваш священник, отец Базилио.

— Да ты что! — ахнула я. — То-то, гляжу, он в последнее время такой тихий.

— Он мне говорил, что все мы дети Его, — ведьма с многозначительным видом указала пальцем вверх. — Но кто будет так поступать со своими детьми? Базилио отмечал пасху в таверне после богослужения. Перебрал изрядно. Когда шел домой — увидал жену дровосека, идущую с рынка...

-- Не-е-ет, — протянула я и усмехнулась, — не может быть!

— Он давно был влюблен в нее. Да только сан не позволял. И Карл постарался вовремя. Увел прекрасную Агнесс под венец, как только исполнилось той семнадцать. Бес ли попутал Базилио в тот вечер... О, как он раскаивался потом, как молил Его о прощении. Он помог? Нет, — ведьма сплюнула в очаг. — Я помогла! Его больше не терзают совесть и стыд. Покой и тишина навсегда воцарились в его душе.

— Как легко ты оправдала убийцу.

— Моя слабость — люблю людей.

— А Агнесс тебе не жаль?

— А Агнесс теперь в раю. Чего ее жалеть?

— Ловко ты переобулась. И все ж не зря говорят. Пути господни...

— Пускай каждый останется при своем, — ведьма встала и приблизилась. — Принесешь мне на вырученные деньги молока, хлеба и сыра.

— Договорились, — кивнула я.

Старуха в последний раз провела рукой над сердцами, которые тут же обратились сочными алыми томатами. Я осторожно собрала их в корзину. Сверху положила самый большой мясистый плод — то было сердце дровосека.

— Как торговля? — спросила мне в спину старуха, когда я уже стояла в дверях.

— Бойко. Кто ж откажется от томатов ранней весной, когда ни на одном огороде их еще нет? Повадился ко мне поварёнок из графского замка. Эти ему пойдут.

— Иронично, — хохотнула ведьма. — Граф, видать, свое же сердце за ужином съест сегодня.

— Знать не хочу, — тряхнула я головой. — Сыр, молоко и краюху хлеба. Вернусь за новым товаром в воскресенье. А теперь прощай...