Таинство\ The Sacrament©2011⁠⁠

I Глава

Профессор Готье уверенно продвигался по узкому коридору университетского корпуса, привычно лавируя между шумными, ничего невидящими перед собой, толпами студентов, и они напоминали ему косяки безмозглых сардин, хаотично колышущихся в такт океанским волнам.

Всеобщее возбуждение от первого учебного дня в году на него уже давно не действовало – для профессора он являлся всего-навсего продолжением рабочей недели. Как такового длительного летнего отпуска, коим успели насладиться все, у Готье не было вовсе: это время он проводил либо в лаборатории своей кафедры, допоздна проверяя исследуемые фрагменты мышечной ткани, либо дома, трудясь над очередным трактатом «О влиянии современных антибиотических препаратов на скорость протекания трупного разложения».

Даже сейчас, его больше заботила контаминация[1]  плесневыми грибками отдельных образцов выделенных тканей, (по-видимому, из-за угнетения антибиотиками гнилостной бактериальной флоры), поэтому он сдержанно кивал в такт доброжелательным приветствиям проходящих мимо студентов, не затрудняя себя хотя бы взглянуть в их сторону.

[1] Contaminatio (лат.) – смешение. Слияние разнородных факторов в новую совокупность.

Подойдя к двери аудитории, профессор машинально толкнул её вперед и ощутил всё великолепие затихшего, в жутком предвкушении его появления, потока.

В отличие от лекций, семинаров и практикумов, проводимых другими преподавателями, на его занятия учащиеся были «выдрессированы» приходить заранее и благополучно дожидаться своего наставника в полной тишине и благоговении.

Спокойно пройдя на середину аудитории и небрежно водрузив кипу бумаг и журналов на кафедру, профессор Готье окинул взглядом всех присутствующих. В том, что здесь собрались все, он не сомневался ни секунды – студенты знали, чем чревато прогуливать его пары в первый же день.

Мужчина удовлетворённо хмыкнул.

Второкурсники не сильно изменились за прошедший год, разве только стали чуть более пунктуальны и сдержаны, находясь в его обществе: никто не позволял себе шептаться, хихикать или хоть как-то привлекать внимание Готье, наоборот, вся масса учащихся старалась мимикрировать и казаться невозмутимо-спокойной. Конечно, в вопросе практических занятий они по-прежнему оставались на уровне своих коллег с первого курса, но профессор уже научился не принимать это разочарование близко к сердцу.

С опаской умолкшие студенты заполняли целую аудиторию, напоминающую полукруглый античный театр. Словно скамьи со зрителями, к самой сцене, где обычно и происходило главное действие, уступами спускались ряды парт.

Отличники, по обыкновению, расположились возле «авансцены». Они прилежно и монотонно выполняли все задания профессора только лишь ради того, чтобы оставаться столь же хорошими пай-мальчиками и девочками, которые, впоследствии, станут гордостью своего выпуска и всеобщим примером для подражания.

В середине затесались пёстрые, но безликие массы людей, до сих пор ещё не до конца осознавших – куда же их занесло бурное течение жизни. Одни упорно боролись за звание хоть каких-нибудь специалистов, другие просто посещали лектории, потому что их мамы и папы уже оплатили учёбу в этом семестре.

Но, всё же, наиболее занимательные «экспонаты» располагались на самых отдаленных местах. Богатый опыт профессора говорил о том, что из этих студентов может выйти что угодно: абсолютные бездари, которые рано или поздно с треском вылетят с факультета, или же те, для кого наука останется не просто гонкой за хорошими результатами и похвалами, а увлекательной игрой, которая, в конечном счёте, захватит их полностью.

Когда-то и он сидел позади других: горящий, подстёгиваемый жаждой познаний, но не считающий нужным находиться в рядах «первых» или тех, кому важно лишь дождаться окончания очередной нудной лекции.

Профессор Готье едва заметно улыбнулся своим воспоминаниям, но тут же этот сентиментальный жест сполз с его лица, как растаявшее мороженое по краю вафельного рожка.

Так же на задних рядах присутствовали абсолютно лишние, в его классификации, экземпляры: странные и чудаковатые, надевающие на себя сразу по несколько юбок, разрисованные пёстрыми татуировками, с присингом в самых немыслимых местах, красящие волосы в вульгарные цвета… В общем, говоря кратко – «прочий сброд», заставляющий профессора недовольно морщиться каждый раз, когда кто-нибудь подобный, вдруг, попадался ему на глаза.

Вся эта масса разряженных и раскрашенных шутов вызывала у Готье откровенное отвращение: клоунов он не любил с детства, а подобные попытки эпатировать и удивлять считал вовсе жалким, неловким зрелищем.

Впрочем, он старался вообще не обращать на них особого внимания, просто позволяя присутствовать на своих лекциях, бог весть почему столь для них «необходимых». Но этот факт, следует отметить, никак не влиял на выполнение ими самостоятельных заданий. Практику и лабораторные этот сброд был обязан сдавать наряду со всеми.

Готье мельком пробежался взглядом по всему «заповеднику чудаков» и, уже было открыл рот, чтобы начать лекцию, как внезапное осознание того, что некоторые «вещи» находятся не на своих местах, сбило его с толку – среди привычных обитателей дальних мест парочки клоунов сегодня не хватало…

Но не успел профессор даже удивиться, припоминая: кого же стоит внести в список «совершенно безнадёжных», как обнаружил нечто возмутительное прямо у себя перед носом.

На втором ряду, почти в эпицентре всех умников и умниц курса, сидели обладательница самых вульгарно-фиолетовых волос и, здесь же, демонстрировала абсолютный кошмар любого гардероба, кишащий летучими мышами, её приятельница.

Впрочем, следующее наблюдение только усугубило ситуацию, став для консервативного преподавателя последней каплей: обе чудачки никогда ранее не попадались ему на глаза вместе, каждая бродила по узким коридорам университета исключительно в одиночку, как и полагалось всем «странным» мира сего. Но вот они сидят рядом, у высокого окна, склонившись над небольшой книжечкой, пестрящей разными картинками – фиолетовая и светлая макушка, смешавшиеся распущенные пряди.

Подобный саботаж, которого профессор никак стерпеть не мог, заставил его позабыть о привычном: «Итак, начнем лекцию…», и саркастично фыркнуть:

- Весьма странно, что вы обе выбрали именно это место!

Отступницы ложи циркачей встрепенулись и подняли на него озадаченные взгляды.

- Да-да, я к вам обращаюсь… Феерия света, после двух семестров отшельничества на дальних рядах! Как вы ещё не воспламенились на глазах у всего потока, превратившись в прах от попадания прямых солнечных лучей!.. Такие же законы сейчас предписывают упырям в современных книжках? – вскинул бровь Готье, пространно водя в воздухе руками.

- Не стоит беспокоиться, профессор, вас как-то же терпит свет божий, хотя вы тот ещё... – начала было обладательница лохматой фиолетовой шевелюры, не удержавшись, и зеркально скопировав рукой жест наставника, но вовремя получила локтем под дых от соседки. Сразу же спохватившись, она села как прилежная ученица, смиренно сложив руки на столе, и Готье слегка поморщился, когда дюжина колечек и перстней, невпопад нанизанных на тонкие пальцы девушки, брякнули о лакированную поверхность.

- Хм… Я смотрю, вы у нас одна из тех немногих, кто всё лето скучал по самостоятельным и проверочным?! Ну что же, стараясь оправдать ваши ожидания… – лукаво улыбнувшись, профессор небрежно вытащил из высокой стопки бумаг несколько листов с заданиями и протянул их ученице, – выполните к завтрашнему дню в письменной форме.

С удовольствием пронаблюдав, как досадное выражение лица студентки сменило некогда довольное и наглое, Готье добавил:

- Вы обе, – далее последовала ехидная, но весьма сдержанная ухмылка.

Девушки, едва склонившись над листами, уставились в ровные ряды строчек, почти с тем же интересом, с каким, совсем недавно, рассматривали свои каракули, (или что они там ещё могли изучать с видом заговорщиков), и округляли глаза по мере прочтения:

- Так много?! – воскликнула спорщица. Кажется, её фамилия была Райнер.

- Много?! – переспросил Готье. – Видимо вы преследовали иные интересы, занимая эти места. Ведь я расценил сей жест, как тягу к знаниям и желание самосовершенствоваться, а вам всего-то приглянулся юноша в первом ряду или вид из окна?..

Райнер глянула на единственного, сидящего впереди, щупленького ботаника в вязаной жилетке и круглых очках, уткнувшегося в пустую тетрадь, и передёрнула плечами, явно не рассматривая того в качестве «предмета обожания».

Весь вид девушки свидетельствовал о жестокой внутренней борьбе: высказаться в ответ или, всё-таки, сдержаться, чтобы не получить ещё парочку тестовых листов?

Но здесь сработал верный и безотказный темперамент её соседки. Ещё с прошлого года Готье запомнил эту студентку, страдающую хироптерофилией, как мисс «сначала скажу, а потом подумаю».

- Судя по всему, это вы здесь неровно дышите к тем, кто находится в радиусе трёх метров! О`Нилл, скажи: профессор хоть раз давал тебе дополнительные задания просто потому, что ты сегодня пришел на лекцию?! – обернулась она к светловолосому юноше в серой толстовке.

- Заткнись, Фиверс, не втягивай меня в свои проблемы! – отмахнулся от неё тот, делая вид, что занят чем-то очень важным.

- Заметь, что нет! А знаешь почему? Ты слишком далёк от «гения»! – не унималась белокурая студентка, и тряхнула прямой челкой. – Сядь поближе и ты почувствуешь всю силу «неземной любви» профессора Эдора Готье! Поверь, Брайан, этого достаточно, чтобы выбиться в лидеры всех дополнительных занятий и тестов!

Райнер закатила глаза и, закрыв лицо ладонью, прошипела что-то вроде: «Класс, теперь он нас точно запомнит!»…

Профессор, при всей любви к классическому театру, ни закатывать глаз, ни заламывать рук не стал.

Хотя его настроение и приближалось к отметке «температура плавления вольфрама», он вновь почувствовал себя в форме, осознав, что, возможно, летом, в тишине вечерних лабораторий, подобного ему и не хватало… Словно мощный Харлей долго простаивал в гараже среди хлама, а теперь его выкатили на трассу и дали почувствовать всю силу и значимость понятия «скорость» – в этом, для Готье, и была прелесть преподавания, по крайней мере, одна из её главных составляющих.

Профессор выдержал недолгую паузу, зная, что его ответ поразит всех присутствующих:

- Вы правы, я не справедливо отнёсся к вам, юные леди. – Тихий гул прокатился по аудитории и замолк где-то на последних рядах – никто не верил в то, что наставник вот так просто признал свою ошибку перед сотней студентов.

Готье был серьёзен, как никогда, и говорил абсолютно спокойно и чётко, от чего в его речи стали различимы нотки меланхолии и грусти:

- С ещё большей несправедливостью столкнулись и все остальные… Любовь учителей – безгранична! Но чтобы вы имели возможность полностью осознать её силу, я дам проверочную по основам первого курса анатомии для целого потока. – Как он и предполагал торжественный момент всего сказанного им, был испорчен всеобщим стоном досады и разочарования.

Профессор незаметно улыбнулся, разложив перед собой бумаги с планом занятий, и вздохнул. Он знал, что этот учебный год ему определённо понравится.

В оставшийся час лекции две бунтарки вели себя очень тихо и незаметно. «Фиолетовое безумие» не желала дополнительной порции линчевания, а «летучая мышь-принт» вдоволь «наслаждалась» недобрыми и угрожающими взглядами всего потока.

Что могло быть чудеснее и совершеннее, чем порядок с гармонией, поддерживаемые всеобщими силами?!

*** *** ***

В обеденный перерыв Готье решил уделить время накопившейся документации и разным бумагам, где не требовалось его драгоценное внимание, а, по большей части – подпись.

Несколько запросов на восстановление студентов-первокурсников он, не задумываясь, отклонил, три докладных на тему: «Жестокое обращение со студентами» его откровенно повеселили. Профессор оставил их на «десерт», чтобы поздним вечером обрести вдохновение и красочно описать всё, произошедшее тогда, в объяснительных. Восемь же заявлений, в которых студенты слёзно умоляли его стать их руководителем и наставником в дипломных работах, Готье и вовсе прямиком отправил в корзину для мусора.

Расправившись с макулатурой, которой его столь щедро снабдили в первый же день, мужчина откинулся на спинку стула и отложил в сторону очки в тонкой оправе. На истёртой поверхности стола, с въевшимися навсегда в дерево чернилами, осталась только небольшая пачка бумаг.

- Вот, что действительно важно… – протянул Готье, щёлкая кончиком ручки по белым листам, исписанным ровным, витиеватым почерком.

Результаты исследования волновали его больше всего, и профессор уже было вобрал в себя решительность проверить заново все записи, как в дверь тихонько постучали.

Несколько секунд он колебался, решая, позволить ли войти непрошенному «отвлекающему фактору», но его опередили. Круглая металлическая ручка аккуратно повернулась, и из узкого просвета, впускающего в мирную обитель кабинета гул коридоров, показалось знакомое лицо.

- Слушаю вас, Матсумото? – тут же встрепенулся Готье, понимая, что его подопечный не стал бы беспокоить наставника по пустякам.

- Доброе утро, – сдержанно улыбнулся ординатор, протискиваясь в дверь, и прикрывая её за собой ногой.

Руки юноши были заняты бумажными стаканчиками с кофе из автомата, а подмышкой он держал довольно толстую папку с документами, содержимое которой не рассыпалось, как листья каштанов под окнами университета, лишь благодаря тому, что картонная обложка была надёжно перехвачена резинками крест-накрест и два раза поперёк.

Профессор улыбнулся, в очередной раз отмечая стремление Матсумото сделать всё основательно и правильно. Его халат был идеально белоснежным, брюки – с аккуратно отглаженными стрелочками, ботинки блестели, волосы выглядели тщательно расчёсанными и убранными.

И даже несмотря на то, что ординатор почти с одержимостью осветлял свою шевелюру до платинового оттенка и всегда носил контактные линзы, скрывающие тёмный цвет глаз, профессор Готье относился к этим «усовершенствованиям», как к попытке казаться более похожим на всех остальных… А не отличаться, к чему как раз и стремились клоуны с последних парт.

Исключительно японская внешность больше бросалась в глаза среди типичных европейцев, нежели выбеленные волосы и светлые линзы. Тем более, юноша никогда не позволял себе нацепить кучу дребезжащих безделушек и колец или одеться во что-нибудь блестящее, броское, с каким-нибудь модным сейчас узором.

Перед глазами профессора рябью пронёсся калейдоскоп ярких картинок, черепов, и отвратительных летучих мышей. Нет, ординатор Матсумото был достаточно сдержан, чтобы Готье не замечал его маленьких странностей.

- Вы не поставили подпись в моём отчёте, – оповестил его юноша и с довольным видом опустил на профессорский стол оба стаканчика с пластиковыми крышками, освобождая руки.

- Обеденное время, Томори, а вы говорите «утро»? Самый разгар дня… – мужчина похлопал рукой по стопке документов и поднялся с места, – Этим бездельникам-методистам уже давно пора завести моё факсимиле. Люди, растрачивающие свою жизнь впустую, никогда не ценят время других…

Профессор небрежно черканул в нужной графе отчета, любезно раскрытого ординатором на странице с рецензией.

- Спасибо, – улыбнулся Томори, показав свои белоснежные, немного неровные зубы, – Чёрный, без сахара. Будете? – Матсумото кивнул на стаканы, всё также лучась хорошим настроением, едва скрываемым обычной сдержанностью.

«Можно подумать, что сегодня его заманили в университет огромным пакетом конфет и леденцов!» – улыбнулся этой мысли профессор, а затем, покачав головой, быстро пролистал отчёт ординатора:

- В последнее время много работы, на кофе уже смотреть не могу… Здесь исправлены те недочёты, на которые я указывал вам в прошлый раз?

- Всё сделал, как вы говорили, – Томори быстро перебрал пальцами принесённые бумаги и, найдя нужные, смущённо выложил их перед руководителем, – Но мне кажется, что эта работа... недостаточно хороша. Я всё ещё остаюсь в своих узких рамках, и только вы можете описать ситуацию шире. Я читал ваши последние статьи и не переставал восхищаться ими, при этом собственное исследование всё больше казалось мне убогим.

- Хм… Несомненно, лестно, что вы отзываетесь об этих исследованиях положительно, Томори. Но вы заблуждаетесь в одном – всё, что я описываю в своих трудах, является лишь моими догадками и предположениями, подкреплёнными некими фактами, если бы эти работы принадлежали вам – они были бы совершенно иными, не хуже уже существующих, а просто другими, понимаете? В этом и заключается главная суть науки – все с умным видом выражают свои мысли по той или иной теме, но никто не знает всей правды. И никогда не узнает…

Матсумото замер, и словно окунулся в, разлившееся по маленькому кабинету, меланхоличное состояние профессора Готье.

- Кажется, понимаю, – кивнул он и задумчиво прошелестел исписанными страницами, – Но всё равно для меня эти труды – эталоны. Наверное, мне просто нравятся ваши мысли и ваша правда.

Готье искренне расхохотался, глядя на ординатора:

- «Правда» – очень относительное понятие, Томори! Вот студенты считают меня извергом и ужасным человеком. И это правда, для них я такой – жуткий тиран! На самом же деле, я каждый раз ищу в их глазах хоть каплю разума и заинтересованности, но постоянно натыкаюсь на безнадёжных тупиц, и это моё видение мира, следовательно – моя правда.

- И сколько за сегодня было докладных, профессор? – улыбнулся Матсумото, с интересом пытаясь разглядеть заодно и содержимое урны под столом.

- Достаточно, чтобы вновь, в первый же день, разрушить мою веру в «светлые умы»! – с напускной досадой отозвался Готье.

- Наверняка вы уже скучали по занятиям, – осмелел ординатор, пригубив кофе без сахара и даже не поморщившись. – Методисты доводить вас не смеют, лаборанты – боятся, а ректорат – давно знает, что себе дороже.

- Между прочим, ректору я давно уже озвучил моё намерение сделать вас, Матсумото, своим преемником, и получил, наконец, разрешение на ваше участие в семинарах и практикумах.

- Меня?! – поперхнулся ординатор, едва не залив халат и рубашку кофе. – Вы серьёзно?!

- А почему бы и нет? – в удивлении вскинул брови Готье. – Кто знает, может когда-нибудь сбудется мечта многих студентов и столь «любимый» ими профессор «уйдет на пенсию или ещё лучше»…

- Я даже не знаю, что и сказать... – встряхнул головой Томори и тут же спешно продолжил, – То есть я в восторге, абсолютно! Об этом можно только мечтать!.. О семинарах и практикумах, естественно, а не о вашем уходе на пенсию...

Матсумото стушевался и неловко закусил губу.

- Буду считать это официальным согласием! – протянул Готье, погружаясь в глубокое кожаное кресло, – К концу этой недели я составлю график занятий. От вас мне потребуется личное заявление и ещё с десяток всяких «важных» документов…

Сарказм и приподнятое настроение профессора вселяли в ординатора Матсумото неистребимое желание взяться за это задание как можно скорее, но Томори так же понимал, что безо всей необходимой документации ему не дадут ступить и шагу за кафедру преподавателя.

- Я всё подготовлю... – бодро объявил ординатор и допил остывший кофе одним глотком, – А сейчас зайду к Миллер, совсем забыл, что парочка бумажек здесь – для неё... – Он потряс скоросшивателем и внутренне содрогнулся, представляя обманчиво мягкий и елейный голос профессора Миллер, ожидавшей его около получаса. Новый учебный год явно обещал быть нескучным.

- Миллер... – усмехнулся Готье, – Осторожно, Томори, она имеет на вас неплохие виды, в её команде как раз не хватает такого специалиста...

- Боюсь, что я уже занят, – рассмеялся ординатор, сдержанно поклонившись и закрывая за собой дверь. Он старался вести себя согласно местным обычаям, но некоторые вещи не мог контролировать на уровне рефлексов.

- Удачного вам дня, Матсумото… – бросил профессор уже закрытой двери.

Все же Готье был рад вновь окунуться в бурлящий поток работы и неотложных повседневных дел.

«Это многим лучше скучных и однообразных дней лета», – подумалось ему, как он тут же отмахнулся от этой мысли, с головой уходя в расчеты и формулы.