Сучьи погремушки часть - 4⁠⁠

Сучьи погремушки часть - 3

Ванька не считал себя религиозным человеком. Да, по инерции, часто употреблял имя господа всуе, но все же так делали, значит в этом нет ничего предосудительного. Просто ещё одна сельская традиция. А кого ещё поминать? Президента? Государственный строй? А они есть? Может все они обнулились давно, с голодухи? Или вот это ещё слово, которое старики любят: — “Отрицательный рост”. Тут, только у Толстопятовых, этот отрицательный рост и увидишь. А из власти - одни Рубилы.

“Мы, живём среди обломков прошлого, — говаривал, бывало, Ванькин дедушка. — Доедаем и проедаем, то что осталось, а как всё закончится, одичаем окончательно и от скуки будем строить новую цивилизацию, потому как скучно людям без организации жить. Вождь людям нужен. Пример. Пусть как Ленин в гробу, но пример, на который все будут равняться и песни про него петь”.

В Кулагино Ванька возвращался темнее тучи. Раненых детей посадили на повозку, целые и здоровые побежали вперёд оповещать и рассказывать о случившемся. Серёга управлял психами и старался никому не смотреть в глаза. Чудом беды избежали, чудом уберегли всех от гибели.

Парень поглядывал на Ленку Каликину, которая шла впереди, вместе с сестрой и подружкой и трещала без умолку как сорока, хвастаясь трофейным электрошокером, а сам всё думал, вспоминал, заново переживая бойню, устроенную карликом возле башни. Он вспоминал как орал бешенец требовавший, чтобы дети спустились и сдались, угрожая убийством заложника. Вспоминал как бросил в него бомбу, а затем зарубил топором. Как бросилась на него стая собак и их отвлёк на себя псих, поющий про Барбару Стрейзанд (вовремя его Серёга выпустил - ничего не скажешь) и как он начал стрелять по ним звягой. Самое страшное, это дети. Как им удалось уговорить их остаться в укрытии? Это же уму непостижимо! Да ещё собаки…Как они умирали…Это же врагу не пожелаешь. Выли, скулили, тщетно пытались найти у людей помощи, ползли на брюхе и виляли хвостами. Они сразу поняли, что на просеку пришла смерть. Звяга это сама смерть. Быстрая и жестокая.

А когда всё закончилось и сдохла последняя собака, ему пришлось в одиночку стаскивать их туши в одну кучу, подальше от опоры и сжигать. Туда же, в костёр, полетел и Серёгин маркер, а детям было сказано, что они применили оружие бешенцев. Кажется, они поверили и даже не догадались, что против собак использовали местную, православную звягу. Звягу же только ночью видно, как она в темноте светится, а днём-то, её - шиш. Хрен - увидишь, пока не вляпаешься. Звездец просто! Спасения нет. Да ещё укусы…Что теперь думать? Бешеные были собаки или нет? Соберут ли Рубилы денег на вакцину? Дети же. Соберут, конечно. Не денег, а товаров, сколько Нижний попросит. А те, не будут, дирижабль ради детей гонять. Вас же не просили рожать, угу? Как - ни будь сами. Или платите: сколько мы скажем. Значит они вгонят в долги Рубил, а те, соответственно, заставят детей расплачиваться. Ничего личного, деточка. В кредит, можно сказать, тебе лекарство выпишем. Такова жизнь. Жизнь, она сама по себе и есть кредит который берёшь у Бога. Захотел дал — захотел забрал с процентами. Монополия.

К тому времени как дошли до ворот, на селе, все уже знали о нападении. Их ждали. Бледные и собранные Черепановы торчали на вышках с только что выданными снайперскими винтовками, а на въезде стояли сами Рубилы при карабинах и с мотоциклами. Ванька поздоровался, вкратце обрисовал ситуацию, сообщил об успешной ликвидации нападавших и о том, что собаки, возможно бешеные. Старший Рубила Пётр Иванович Прохоров, тут же приказал везти детей прямо в больницу — врачам уже про них сказано, езжайте детишки, остальное не ваша забота, а все, кто целые - по домам.

Ванька тоже было хотел пойти домой, но Прохоров как услышал, рявкнул на него, что бы тот не выё..выёживался, а тоже отправлялся к врачу. Нет, у нас лишних людей Ваня, не еби…не нарывайся, пожалуйста на скандал. Так и сказал: с уважением, но только сочно и в красках.

С врачами, на селе, всегда было туго. При любой власти. Врач — существо интеллигентное, почти как балерина. Ходит на цыпочках, всегда в белом и крутит фуэте. При безвластии, и того хуже. Из города не назначат, из центра не привезут, калачом не заманишь — вот и приходилось передавать профессию по наследству, а обучаться либо на людях, либо самостоятельно, благодаря сохранившимся видеоурокам. А дедушка, ещё на каких-то ЭГЭ-шников грешил, говорил: что с таким образованием вырастут только коновалы. В Кулагино было три взрослых врача. И ещё пятеро Запахов. В запас настругали. Дети учатся оказывать первую помощь, а взрослые делают всё: от стоматологии до помощи при родах.  Муж и жена Бокаревы и древняя старуха Никитишна, она же бывший хирург, распоследний на всю округу.

Никитишна лично Ваньке руку осматривала. Щурилась, нюхала, затем, ещё раз обработала раны и где смогла наложила швы.

— Из жилок коровьих, рассосётся и не заметишь, — бормотала она. — Кости целы, я это и без рентгена чую, верь слову, но ежели собака была бешеной, то уж прости. Год проживёшь, в лучшем случае. Нету у нас, дорогих лекарств. Даже от диабета нет. Тетрациклин и димедрол тебе, внучек, вколем.

— Это я и сам знаю, спасибо. О детях, позаботьтесь пожалуйста, — отвечал Ванька.

— Да уже всех проверили, теперича, надо с советом решать, с городом по рации связываться. Вакцина от бешенства, тоже не даёт стопроцентный результат, знаешь-ли, а нынче, так делают, что и доверия никакого нет. Словно в Индии живём. а не в России. Старую бы вакцину, довоенную. Да только, негде такую взять. Жизнь нонча сложная.

Ванька вышел из хирургического кабинета, в общую комнату. Хороший дом сельчане для врачей сделали, не пожалели леса. Большой дом. Три десятка кроватей. Стерильные операционные и холодильники от Толстопятовых. Сами, где надо украли и врачам за их тяжкий труд поклонились — возьмите пожалуйста, не побрезгуйте, уж что есть. Вот поэтому, у Бокаревых, все инструменты и есть, и даже зубоврачебное кресло. Конечно, если зубы вставлять, то это в Успенское езжай, но с лечением и удалением больных зубов — всё в порядке. Из Райцентра привезли — хвастался Бокарев, дрались за него с Макарихой. Ну так ещё бы вас не обеспечивали. Это раньше, когда государство было, на врачей было всем насрать, для каждой болезни свой врач имелся, а нынче без врачей не проживёшь. Как и без ветеринара. Хочешь мяса, хочешь, чтобы твоя коровка меньше болела — идёшь к ветеринару. В Нижнем, к примеру, даже аптеки есть и провизоры, которые тебе могут лекарство на коленке состряпать, а на селе лекарствами не разбрасываются. Что людям пропишут, тем потом и скотину мажут - если останется. Все лекарства: наперечёт. Все знают, у кого - что и занимают, от случая к случаю. Такова сельская жизнь. Без арбидолов и кагоцелов, как завещала великая врач-гомеопат Малышева.

Тут сидели пострадавшие от собак дети. Их оказалось пятеро. Все весёлые, перевязанные, все рвались в бой и желали показать супостатам — “Кузькину мать”. Кроме них, тут находились и их матери. Они ругались, утирали слёзы, потому как все уже знали от Ленки Каликиной, что собаки бешеные и вот Прохоровские, первыми сдохнут, а следом, и Градовские, потому как дрались шибко, и на топоры понадеялись, а надо было сразу тикать. Эту Ленку, за её слова — убить мало! Лучше бы её Бешенцы забрали, честное слово. Всё село бы тогда от радости в пляс пошло. Наговорила егоза Каликинская, наболтала лишнего. Довела матерей до слёз. Надо будет её собственной мамке пожаловаться, пусть профилактику проведёт. Стебанёт хорошенько непутёвую дочь вдоль вонищи, мож, та и примолкнет.

— Покушай. Поешь сыночка. Больно тебе? Лёшенька, завтра дома сидишь…

— Ну, маааааам! Не хочу есть! Не буду!

— Я тебе по мамкаю! Я тебе по мамкаю! Отец из Райцентра вернётся — всю жопу тебе ремнём! Кто-ж под зубы-то подставляется? Ротозей — слепошарый!  — ласково выговаривала мать сыночку.

— Я чё тебе, токсик какой? Мам, не строй из меня обиженку! По-хорошему говорю: отдай Папкин топор! Я двух собак завалил и ещё одной попал в лапу, а Ванька их на костре спалил. Маааам! Мы без трофеев остались.

Матери на Ваньку смотрели с неудовольствием. Растравил детей. Спас, но завёл не на шутку. Были бы трофеи — они бы не так бунтовали. Зачем собак спалил? Почему не снял с них ошейники? Толстопятов был рядом, ну конечно. Значит с Серёгой разделил всю добычу. Себя-то, умники, не забыли. Ваньке пришлось пообещать трофеи, снятые с бешенцев подарить детям, но только после того как их осмотрят Рубилы и только тогда пацаны притихли. Минуты на две. А затем, начали спорить кому достанутся электрошокеры.

“Дед не пришёл, — огорчённо подумал Ванька. — Внук, на краю могилы, а самый близкий и любимый человек сидит поди на завалинке и самогон хлещет. Покусали собаки, эка невидаль. Чай не триппер приволок, а обычное бешенство, чё, собственно, слёзы лить?”

Вот так люди становятся взрослыми. Такое оно настоящее чувство, когда понимаешь, что никому ты не нужен и не на кого рассчитывать, кроме как на себя.

Он вздохнул, присел на свободную койку. Маячивший у двери младший Остродубов, деловитый и загорелый мальчишка, восьми лет от роду, приволок ему его берестяной рюкзак. Ванька кивком головы поблагодарил его, а затем, предложил разделить с ним хлеб. Достал краюху, шприц с салом и засапожным ножом отделил долю для Остродубова. Сидевшие на соседних койках, малолетние исчадия ада, сразу же начали облизываться. Боевая еда от самого боевого запаха, она же в сто раз вкуснее мамкиных пирожков. Ванька добродушно кивнул — налетайте мол, победителей не судят. Хлеб и сало пропали в мгновение ока. Пришлось доставать мешок с сухофруктами, а ушлые матери уже вовсю подкладывали на койку свою домашнюю снедь.

“Выпей настойки, Ванюшко. Сегодня можно. Не побрезгуй. Плюшки утрешние. Ешьте - детишки. Ум отъешь и жопу в кровь исчешешь. А вот кому мяса варёного, да с заморским лавровым листом?” — бабы же, ну что ещё скажешь. Накормить пацанят, это же такая радость, а Ванька тоже пацан, сиротинушка наша родимая. Мамку-то, кто помнит ещё? Галька, ты же помнишь? Вместе на мародёров ходили. Боевая семья. Бойцами жили — как бойцы сгинули. Зато вон какой молодец уродился. Никто не скажет, что он чужой. Наш. Кулагинский. А ещё брат с Зарубы вернётся, так и вовсе у вас жизнь наладится. Рубилою станет, а рубила - главный кормилец в семье.

Ели, веселились, закусывали, Ванька про обиду на деда и думать забыл, но вдруг заревели ревуны. Завыло над селом протяжно - тревожно и все замерли, начали переглядываться. Никак враг у ворот? Правду говорят люди — беда не приходит одна.

Ванька рюкзак подхватил и ходу на улицу. Рана, почти не чувствовалась. Кровь закипела. Троих уложил сегодня и ещё, дай бог, столько же уконтропупит. Домой бы только заскочить, бомб всего пара штук осталась. Но к его удивлению, это было не нападение. Свои возвращались. Повеселилась молодёжь на Зарубе. Четыре трактора въехали в село один за другим и встречать их выбежало всё сельское население. Однако лица у чертей были не радостные. В телегах лежали трупы и раненые. Женщины и старухи заревели, узнавая своих сыновей. Ванька в числе первых бросился к телегам, искал брата, спрашивал, но черти отводили глаза и твердили одно - “Собаки”.

У Ваньки потемнело в глазах от горя, а Рубилы коротко переговорили с парочкой чертей, затем велели родственникам забирать мертвецов, а раненых всех в больницу. Кто может помочь — помогайте с перевязками, а сейчас - расходись народ! Вечером в клуб. Будем решать. Там соберёмся. Там каждому дадим слово. И все понимали: слезами горю не поможешь, беда пришла, а с нею новые проблемы и эти проблемы нужно решать. Ванька, в числе прочих, бросился помогать раненым. Лишь бы про Вадьку узнать…Где же он? Рубилы ругались, но не гнали его. Он показывал бинты и клялся, что ему уже лучше. Запах бегал как угорелый, таскал парней, помогал укладывать их на койки. Везде одно и тоже: укусы. Вырванные куски мяса. Паника, что собаки бешеные и как теперь жить? Кроме Ванькиного брата, недосчитались ещё двоих.

— Это собачники…много…Бегите! На нас идёт Божья стая… — бормотал в горячке один из чертей.

— Опять эта стая, — проворчал Ванька. — Да сколько же их?

— Дохренища! — скрипя зубами от боли пожаловался другой чёрт с перевязанной ногой, которому он помогал устроиться на койке. — Напали на нас со всех сторон. Если бы не Хомутовские…

— Так, все здоровые - сдаём кровь! — крикнул появившийся в дверях врач Бокарев. Он увидел Запаха и добавил. — А ты, Ванька, пошёл вон отсюда. Твоя кровь, нам без надобности.

— Я помогу! — вскинулся тот.

— Я тебе тоже. Лечебный пендель. А ещё лечебная затрещина, очень хорошо помогает. Вали говорю: у нас дел полно, а ты тут, только мешаешь!

Ванька поплёлся на улицу. Возле больницы его ждал дед. Посмотрел на внука слезящимися красными глазами и сказал хрипло.

— Нету Вадьки…

Не то спросил, а не то произнёс утвердительно, но в обоих случаях страшно. Ванька опустил голову.

— А я…Сам, к Савве пошёл. Думал…Лекарства возьму. Заходился туда-сюда. Думаю,: чего ж я дурак тебя послал, лекарства же холод любят. А тут мелкота его прибежала, напали - говорит…Собаки. Внучек…Отдай Бокареву свёрток. Отнесь. Нам-то, уже без надобности.

Ванька заплакал. Столько всего произошло за день. Убивал, защищал, носил, бегал, помогал…Всё что угодно, только... Только сейчас он понял, какая это всё бессмысленная суета. Брат. Брат пропал. Никто не хочет говорить. Все отмалчиваются. Неужели нельзя сказать правду. Что с ним? Убили? Растерзали собаки? Что? Ушёл на гулянку и не вернулся. Отдыхать ведь поехал, не на войну, а на самую великую для молодёжи радость — настоящим мужиком стать. Никого больше не осталось, только дед. Больше никого.

Дед закряхтел. Неуклюже обнял своего внука, стал успокаивать.

— Ну чего? Чего нюни распустил? Ничего же ещё неизвестно. Может - жив Вадька. Ты не ной. Я же не ною. Ты посмотри сколько мне лет, я уже столько всего видел. Может он лесом ушёл и сам потихоньку воротится. Пропавшие, это же не всегда насовсем. Есть надежда…

Ванька не нашёл в себе сил отнести свёрток, дед усадил его на лавочку и сходил сам. Побыл там минут пять и вернувшись, сунул Ваньке под нос старую армейскую фляжку.

— Накось, хлебни. Совсем ты, у меня мужиком стал.

Ванька открутил крышечку и хлебнул ядрёного горького зелья. Выпил и зачихал. Снова потекли слёзы вперемешку с соплями.  Анисовая, с чесноком и укропом. Дед не столько пьёт такую, сколько больные колени смазывает. Выхлоп после неё такой, особенный, дьявольский — не надышишься после неё.

Дед присел рядом.

— Чёрт Прохоровский мне шепнул: взяли в плен Вадьку нашего.

Ванька обрадованно зашмыгал носом.

— Щас мы сходим домой, поедим, отдохнём, а вечером на собрание, — продолжал дед. — Соплями твоими тут ничего не решить. Решать будет общество, рубилы да темнилы, а наше дело маленькое: подавать патроны и не рассусоливать. Усёк?

— Угу, — Ванька кивнул и позвал. — Деда?

— Что тебе, пустобрех?

— Я сегодня троих убил.

— Насмерть?

— Ага. Толстопятовы называют их - бешенцы. Собаки бешеные у них.

Дед покосился на его перебинтованную руку.

— Это собака тебя?

— Да. Никитишна, зашивала.

— Угу. Паршивые дела…— дед покачался на лавочке, потом хлопнул себя ладонями по коленям и приказал. — Ладно Иван Васильевич, пошкандыбали домой. Поесть тебе надо…В первую очередь отдохнуть и поесть.

Подавая ему руку Ванька подумал, что возможно впервые за последние несколько лет дед назвал его не абы как, а по имени - отчеству. Неужели он действительно признал его мужиком? Неужели он действительно стал ему ровней?