Проклятое призвание. 33. Трусишка зайка серенький⁠⁠

Провинциалка, провинциалка...

А эскалатор бежит,

А эскалатор не ждет...

Ступай смелее, провинциалка!

Сначала - страшно, потом - пройдет!

В. Малежик

Честно говоря, перспектива ехать в Москву меня совсем не обрадовала. Как-то вот не было этого в планах. Но и отказать матери я не могла. Все-таки дело было серьезное.

Когда мать познакомилась со своим вторым мужем, он был еще очень крепок. Лет пять еще летал за ЧВК, зарабатывал хорошие деньги. Они вместе ездили на дачу под Троицком, парились в бане, дышали свежим воздухом, в общем, наслаждались жизнью. После переезда мать даже не стала устраиваться на работу – доходов мужа вполне хватало.

Как это часто бывает, посыпалось все в один миг. Сначала Павел Игоревич не прошел медкомиссию – подвело давление. А без любимой работы он, человек, фанатично преданный своему делу, начал чахнуть. Все его друзья были в то же время и сослуживцами. И почти все без возможности летать быстро сгорали… Частенько они собирались на кухне в квартире на Преображенке, разговаривая почти исключительно про службу и политику и сводя мать с ума непонятной ей терминологией. Она начала понемногу разбираться в самолетах – куда ей было деваться?

Профдеформация постепенно затрагивала и ее. Павел Игоревич не мог заснуть без работающего телевизора. Если нет шума, значит, отключились двигатели, самолет падает. Мать поначалу сходила с ума, а потом настолько привыкла, что и сама не могла заснуть в тишине. Как будто чего-то не хватало.

Но без возможности летать, заниматься любимым делом муж быстро стал сдавать… На пенсии он занимался преимущественно тем, что встречался с товарищами (пили они при этом, естественно, не лимонад) или ходил на похороны – летчики уходят рано, перегрузки изнашивают сердце.

Однажды утром ни с того, ни с сего у него отнялась рука. Оказалось, инсульт… Мать тут же засуетилась, забегала, отправила мужа в госпиталь. Вроде восстановился. А через год – второй… Правда, снова вроде бы все обошлось, вовремя была оказана помощь, а поражение не было критическим.

А ведь они еще мечтали о ребенке…

Семейная жизнь Павла Игоревича сложилась сложно. В свое время он женился на женщине с ребенком, девочкой, воспитывал ее как родную. Девочка была ровесницей матери… Хотели общих детей – не получилось. Выкидыши. Может быть, в наше время и можно было бы что-то сделать, как-то помочь, но в те годы, на которые пришлись попытки обзавестись потомством, медицина оказалась бессильна. А девочка, воспитанная как своя, после развода забыла к отчиму дорогу.

Потом история повторилась с матерью. Она всегда называла меня своим единственным, Богом данным ребенком – потому что остальные не могли родиться. Мать говорила, что уже и со счета сбилась, сколько их было, тех нерожденных детей.

Теперь нужно было ехать в Москву. Собираться. Конечно, вряд ли я могла помочь матери чем-то реально… Так, скорее поддержать морально…

Хорошо все же, что у меня не было настоящей работы! Не надо было отпрашиваться, брать отпуск за свой счет (если это в принципе было бы возможно). Правда, у меня были проекты, над которыми надо было работать, но все необходимое – бумагу, краски, карандаши, фломастеры – я могла взять с собой. Главное было не забыть голову. Все-таки там было все самое ценное.

Я не стала тянуть – купила билет на поезд на следующий день. Собрала рюкзак с вещами – домашний сарафан, колготки, белье. Сложила в старенький узкий кейс, на заре туманной юности отданный дядей, художественные принадлежности. Попыталась провести вечер перед отъездом за работой, но из этого ничего не вышло. Хоть убей, не получалось сосредоточиться. И я просто несколько часов листала ленту в вк, рассматривая чужие рисунки и шедевры в творческих группах, на которые была подписана. По-настоящему ничто не трогало, не цепляло, наоборот, искусство вызывало даже какое-то раздражение. Может быть, дело тут было в собственной временной творческой импотенции – я просто-напросто завидовала тем, кто мог работать, когда я не могла.

И тем более тем, у кого получалось сделать что-то годное.

Поезд отходил утром, в семь часов. Я заснула поздно, так что сна мне перепало совсем немного, но это ничуть не беспокоило.

Я очень люблю поезда, вообще ездить куда-то, трогаться с места. Дорогу. Почти как Гоголь. Всегда кажется, вот уедешь – и начнется совсем другая жизнь, и она будет лучше прежней. Конечно, это иллюзия, но обычно впечатлений от смены обстановки на какое-то время хватает. И удается действительно отвлечься, переключиться, прожить какое-то время без привычной тревоги.

Моими соседями по плацкарту оказались парнишка, по виду студент, возвращающийся в мегаполис от родителей, и две лощеные дамы бальзаковского возраста, как будто туристки. Они обменивались впечатлениями от посещения моего города, словно вспоминали блюда, заказанные в дорогом ресторане. Было ясно, что их сложно удивить – дамы бывали в таких местах, что я не видела даже во сне.

Одна, полнее и вроде бы добрее, ненатуральная блондинка, как-то сводила все к тому, что в провинции тоже живут люди, и хоть живут они хуже и проще, чем москвичи, но вот такая у них жизнь, и опять-таки интересные достопримечательности. Другая, крашеная брюнетка, несомненно феминистка, рассказывала, как ей довелось лететь в самолете, где ужасно орал ребенок, и как безрезультатно пыталась с ним справиться мать, и как у всех пассажиров закладывало уши. Эту тему она подняла, вероятно, потому, что по вагону тоже бродили какие-то дети, на удивление, впрочем, ведшие себя вполне прилично. Очень скоро они мне надоели обе, я с радостью заткнула бы уши, но не могла, и вместо этого предпочла раздраженно уткнуться в телефон, в бесплодной попытке сосредоточиться на скачанном триста лет назад детективе.

А еще в вагоне было много военных – молодых, крепких парней в форме. Вели они себя тихо, но я чувствовала, что само по себе их присутствие тревожит. Наверное, в душе я их боялась – и проходя мимо, старалась ни на кого не смотреть и тем более не улыбаться. Чтобы было невозможно подумать лишнее.

Через несколько часов мы уже были в столице. Я слилась с потоком людей, спешащему по перрону. Ленинградский вокзал мало изменился с тех пор, когда я видела его в последний раз. Все те же киоски с фастфудом, кофе и прибамбасами для гаджетов. Люди на аккуратных лавочках, люди в крошечных кафе за стеклянными стенами, люди, сошедшие с поезда, и торопящиеся занять свое место в вагоне… Их было так много, что голова шла кругом. В круговерти лиц невозможно было вычленить какое-то одно, чтобы сосредоточиться, всмотреться, понять. Я подумала, что ко всему этому, наверное, просто невозможно привыкнуть и трусливо устремилась к выходу.

В метро. К маме.