Продолжение поста «Великая Отечественная. Воспоминания»⁠⁠

Напряженный бой продолжался еще не один день. Последнюю точку поставила немецкая авиация. Немецкие пикирующие бомбардировщики несколько дней подряд атаковали наши позиции. Особенно досталось 4й батарее, появились убитые и раненые, много раненых. В числе их сам инструктор Мезенцев. Его обязанности пришлось исполнять мне. Никого из медицинских работников на батарее более не оставалось. Так продолжалось до октября 1943 года. Батарею еще не раз приходилось посещать ползком или короткими перебежками. Артиллерийская дуэль через реку Северный Донец продолжалась около недели, утихая только ночью. Только ночью можно было привести себя в порядок: умыться, разуться, нормально покушать и отправить свои естественные надобности. Днем я покидал свой ровик только для оказания медицинской помощи раненым. Конечно, все подразделения управления артдивизиона находились рядом. В середине августа 333 артполк получил приказ сняться с занимаемых позиций. Куда отходим, не объяснили. Отход начался еще затемно, перед рассветом. Для противника он не остался незамеченным, потому что передний край обороны постоянно освещался ракетами. И была видна ему вся наша оборона. Проскочить район боя до рассвета не удалось. И тогда вовсю заработала немецкая артиллерия. Позднее, уже в ржаном поле, рядом с хутором Омельченко на нас навалилось и авиация противника. За неделю ожесточенных кровопролитных боёв в районе города Змиева мы, артиллеристы, понесли серьезные потери в людях и технике. Лишились нескольких тракторов. Нуждались в ремонте отдельные орудия. Дивизион частично перешел на конную тягу. Первую дневку сделали в селе Благодатное, километрах в 12-15 линия обороны. Предоставилась, наконец, возможность расслабиться, снять напряжение, отоспаться в сарае на сене и даже живой природе, под открытым небом. Август 1943 года в тех местах выдался теплым и жарким. Дожди выпадали редко. Именно тогда, Благовещенск, я больше всего почувствовал и ощутил смысл своей жизни. Лишиться ее было так просто и легко. Жизнь и смерть в течение более недели витали над нами. Вроде они боролись друг с другом. От души, видимо, радовались все, что остались живы. И мне казалось тогда, что не иду, а лечу на крыльях. Готов был обнять первого встречного на улице и закричать во весь дух: «Я жив, жив я!» Сердце сжималось от радости. Хотелось поделиться с кем-то своими эмоциями, но с кем, если все, кто рядом с тобой, пережили то же самое, и все были повязаны одной судьбой. Тяжелые дни и ночи потом еще долго вспоминали в своем родном ветеранском кругу. Угоди снаряд в блиндаж по центру, а не у входа над моими ногами, вряд ли бы кто-то из нас выжил. Не хватило всего одного метра, чтобы оборвать жизнь сразу четырем. А ведь беду-то свою мы сами накликали. Как не странно. Зарывшись в землю за короткую летнюю ночь, у нас не нашлось времени посмотреть утром на свое укрытие. Оказывается, мы не замаскировали себя даже от наземной разведки противника, и утром он засек наш блиндаж, как новую цель, которую надлежало уничтожить. Нас опять наказали за халатность и беспечность. Мы не учли, что после длительной артиллерийской дуэли деревья станут голыми и наш блиндаж, засыпанный свежим песком, станет мишенью для немецких «тигров» и «пантер».
Стреляли прямой наводкой. Немецкое командование наверняка записало на свой актив потери противника. Не исключено, что командир и наводчик танка или самоходки получил в награду железный крест. Парадокс в жизни и на войне. Чем больше солдат убивает своих врагов, таких же солдат, как он сам, тем выше награду он получает. Так поступают все государства мира и их правители. Делают, прикрываясь именем Всевышнего. Какая мерзость.
За несколько дней кратковременной передышки в селе Благодатное личному составу артдивизиона представилась возможность привести себя в порядок. Хорошо обмыться, хотя и без бани и душа. Постирать, и заменить белье, гимнастерки и брюки, портянки и так далее. Прошли в подразделениях партийные и комсомольские собрания, на которых обсуждались итоги боев, мобилизация сил по изгнанию немецко-фашистских захватчиков. Питание стало нормальным, трехразовым. Даже махорочки и папирос всем хватало. Табачок снимал стресс, подарил душу солдата. И там, где собрались курильщики, особенно трое или больше, всегда шла оживленная беседа, появлялись новости. Выходит, табачный дымок объединял нас. Это немаловажно. Известный советский писатель Демьян Бедный первым заметил целительную роль табака и придал ему литературной облик. В те тяжелые военные годы на обложках спичечных коробок печатались его стихи: «не забыть нам годы боевые (фронтовые) и привалы у Днепра, развивались в кольца голубые дым махорки у костра... Эх, махорочка, махорка, подружились мы с тобой...»
Известно, что в конце 1930-х годов Демьян Бедный попал в опалу к властям, какое-то время не печатались его произведения. Но в войну его стихи воодушевляли фронтовиков.
Но недолго нам пришлось нежится в селе Благодатном, уже 14 августа 1943 года части 152 стрелковой дивизии форсировали реку Северный Донец в отдельных местах на участке фронта между городами Змиевым и Чугуевым.
Дивизионная разведка нащупала в обороне немецко-фашистских захватчиков ничем не прикрытый участок. 16 августа 1943 года, после полудня, в образовавшуюся брешь командование ввело один из пехотных полков. Нашему второму арт.дивизиону было приказано следовать за ним и поддерживать пехоту огнем двух батарей 76 миллиметровых пушек. Выдали сухой паек на трое суток. Все лишнее из вещей оставили в селе. Даже шинели, потому что стояла большая жара. Была задача: форсировать реку, выйти противнику в тыл и до рассвета следующего дня совершить глубокий рейд в условиях лесистой местности, перерезать железную дорогу от Змиева на Харьков и перекрыть пути отхода противнику.
Конечная цель - совместно с другими частями дивизии армии овладеть городом Змиевым. Важным опорным пунктом фашистов на подступах к городу Харькову. К тому времени нашу дивизию переподчинили 34му стрелковому корпусу 1й гвардейской армии. Колонна наша, состоявшая из пехоты, орудий и минометов на конной тяге, растянулась не менее чем на километр. Первые 2-3 часа, пока еще не стемнело, немецкая артиллерия постоянно обстреливали нас. Двигались медленно и с большой осторожностью. Ночью запретили курить и пользоваться спичками. Ездовым приказали подавлять желание лошадей ржать. В пути не раз останавливались перед перекрестками лесных дорог, пропуская отдельные машины противника. В бой не ввязывались, даже тогда, когда имели большие шансы на успех. На рассвете, когда еще не взошло солнце, лес кончился. Перед нами простиралось огромное поле, без единого деревца или домика. Лишь кое-где доспевали кукурузой и помидоры. Поля пересекала железная дорога Змиев-Харьков. Батальоны пехоты начали разворот из походного положения в виде колонны фронтом на юго-восток, в направлении города Змиева. Артиллерия противника молчала. Не появлялись и самолеты. День был солнечным и жарким, как предыдущие. Орудия нашей батареи еще не разворачивались к стрельбе, находились в походном положении. И вдруг кто-то крикнул: смотрите, смотрите, кажется, немецкая легковушка катит прямо к нам.
И действительно, метрах в 300-400 по полевой дороге к нам приближалась легковая автомашина черного цвета. Однако вскоре вдруг повернула влево, на запад. И помчалась параллельно железной дороге. Вся эта ситуация сложилась настолько быстро и неожиданно, что никто даже и не выстрелил. Все охали да ахали. Еще месяц назад за «языка» проливалась кровь, гибли солдаты, а тут он сам пришел к нам. Но опять же из-за ротозейства нам не достался. А ведь этот чин не ходил пешком, а ездил на автомашине, и его показания были бы намного ценнее. Ну, бог с ним. На фронте, на войне бывало еще и не такое. Произошедшее навело нас на мысль, что боевое охранение нашей колонны сработало очень плохо.
Настоящие бои разгорелись спустя часа два. Батарея дивизиона расположились прямо на плантациях помидор, которые к тому времени хорошо подрумянились и созрели. Мы кушали их прямо из кустов, которые лежали на земле, без всяких подвязок. Кушать их одна прелесть. Вечером 18 августа перед уходом на новый рубеж, повар приготовил из них отменный борщ. Утром 19 августа город Змиев был взят. Наша 152я стрелковая дивизия впервые удостоена была благодарность верховного товарища Сталина за успешные боевые действия и проявленные при этом героизм и мужество.
В течение примерно трех дневных ожесточенных боев мы вновь приблизились хутору Гайдары и городу Змиеву. Бои велись каждый день. Стало ощущаться превосходство нашей артиллерии. В авиации продолжало оставаться примерное равновесие сил. Это все мы чувствовали на себе. Наша пехота несла большие потери, местами казалось, что идем по своим трупам. Их не убирали и не вывозили по нескольку дней. При сильной жаре они быстро разлагаясь, сдувались до неузнаваемости, издавали зловонный трупный запах. Даже ночью, в прохладу, когда находились в ровиках, они вызывали у многих тошноту. В отличие от нас, даже отступая, противник не оставлял на поле боя убитых и раненых, всех выносили и вывозили. Ответ на это неоднозначный. Большое сопротивление немцы оказали перед селом Малая Гамольша, несколько дней пришлось топтаться на одном месте.
В этих условиях наша разведка должна была контролировать дорогу до выхода колонны на новый рубеж. Это означало блокировать все дороги, и вероятные подходы противника для контратаки. Да, трудно себе представить, появились перед нами не легковые автомашины, а танки или пехота противника. Не избежать бы нам трагического конца. Развернуть пушки стрельбе нужно время, а у нас его не было. Без артиллерийской поддержки пехота не смогла бы защитить себя. С нами трагедии не произошло. Командование задачу выполнило. Дорогу оседлали крепко. Пехота пошла вперед искать противника. Далее начали рассредоточиться для стрельбы. Немецкая артиллерия сразу же ранила несколько человек, в том числе санинструктора 5й батареи старшину Сомова, жителя города Сарапула. Он получил открытое осколочное ранение голени с переломом кости. Я перевязал всех раненых и тепло попрощался с Сомовым. Пожелал выздоровления и возвращения в часть. Однако, к нам он больше не вернулся.
Зрелище было приятным. Снаряды рвались по всей линии траншей, летели вверх бревна и доски, метались и падали солдаты, отдельные блиндажи горели, дымилась земля. Возмездие настигло оккупантов. Наша пехота подошла к траншеям противника, когда артподготовка закончилось, оказалось, там не осталось ни одного живого человека, кто мог бы защищаться. Но это казалось только нам, наблюдавшим со стороны. Когда наши орудия прекратили стрельбу, а пехота ворвалась в траншеи, чтобы добить неприятеля, а пыль и дым рассеялись, нам предстала такая картина: немцы мелкими группками и в одиночку уходили от траншей и убегали, отстреливаясь на ходу. Их по пятам следовала наша пехота, тоже ведя огонь. Расстояние между противниками составляло около 200 метров. Казалось, что немцам уйти живым не удастся. Затаив дыхание, многие из нас ждали развязки. И вдруг видим, что в процессе движения нашей пехоты, впереди нее, сзади немцев взрываются снаряды и мины. Обстрел нарастает, пехота залегла, а немцы тем временем уходят все дальше, в сторону рощи.
Командир полка закричал с дерева: «Ёб твою мать, какая сволочь стреляет по своим! Под трибунал отдам!» Каким образом он определил, что стреляла наша батарея, не знаю. Ему с высоты было виднее. И при том, он специалист, профессионал. Он оказался прав. На войне всякое бывает, и такое нередко. Могла быть ошибка при стрельбе, неверный расчет. В результате этого немцам удалось оторваться от нашей пехоты и укрыться в соседнем лесу. Но немногим.
Предстояли бои за Верхний Бишкинь. Вскоре последовала команда: «на передки», значит, артдивизион меняет огневые позиции и подтягивается ближе.
Воспользовавшись относительной стабильностью и за тишину командир дивизиона приказал оборудовать вход в какую-то баньку помыться, сбросить грязь и пот, которые накопились у всех за месяц непрерывных ожесточённых боёв. В овраге, недалеко от Северного Донца, вырвали небольшой котлован, и хозвзвод уже начал строительство. Установили будку для дезинфекции обмундирования и белья. Ведь вшей за это время прибавилось. Однако труды оказались напрасными. Утром следующего дня артполк выкатил пушечные батареи на опушку леса перед селом Малая Губа, чтобы совместно с пехотой атаковать противника, оказавшегося в лощине перед самой деревней. Орудиям по прямой наводке до траншеи немцев было метров 350-400. Все траншеи и блиндажи хорошо просматривались даже простым глазом. Дивизион занял свои огневые позиции быстро и скрытно, чтобы расстрелять противника, разрушить его укрепления буквально в упор.
Командир нашего 333 артполка майор Галкин прибыл к нам, чтобы лично командовал артиллерией. Свой наблюдательный и командный пункт устроил прямо на батарее, на сосне в гуще деревьев. Конечно, он видел все, что должно было произойти и произошло в то утро. К нему подвели телефонную связь. Кроме артполка стрельбу по противнику вела и полковая артиллерия дивизии. Так что плотность огня была довольно высокой. Артналет по противнику продолжался недолго, минут пятнадцать - этого было достаточно, чтобы разрушить и подавить его оборону. Ведь каждое орудие стреляло прямой наводкой, поражало наверняка. К тому времени обе пушечные батареи растеряли свои трактора и перешли на конную тягу... Две пары лошадей тащили одну 76-мм пушку. Это при нормальной погоде без дождя и грязи. Бывали случаи, когда впрягали и 8 лошадей.
Немцы отходили быстро, и наша пехота едва поспевала за ними. В конце дня над нами на большой высоте пролетели бомбардировщики противника. Мы даже удивились тому, что нас оставили в покое, когда орудийные расчеты растягивались по дороге метров на пятьсот. Командир дивизиона Данилов А.В. приказал дивизиону свернуть с полевой дороги в рощу, что на берегу глубокого оврага, и рассредоточиться. Однако в лесу укрыться не удалось, опоздали по времени. Раздалась команда «воздух» что означало: нависла опасность с воздуха. Бомбардировщики противника появились как-то незаметно, на высоте около 500-700 метров, двумя группами. Их было не менее 12. Мы стояли на опушке рощи и наблюдали за приближением бомбардировщиков. Хотелось угадать, определить место, куда они нанесут бомбовый удар, раньше, чем укрываться и прятаться. Долго гадать не пришлось. Самолеты взяли курс прямо на нас и пошли на снижение. Это означало, что они изготовились к бомбометанию. Вот вижу, что командир артдивизиона и несколько разведчиков и связистов бегут из рощи в чистое поле. Сразу и не сообразил, в чем дело, почему они так рискуют. Оказалось, что они нашли более безопасный выход: противник не будет бомбить пустое поле, если рядом, в лесу, скопилось живая сила и техника. А самолеты тем временем вошли в пике и выбросили что-то непонятное, вроде большой плетеной корзины, из которой, как яблоки, вывалились бомбы или мины небольшого калибра. Рядом с нами падали металлические бочки, издавая устрашающие звуки вроде сирены. Прикинув в уме, что все эти подарки упадут на нас, стал метаться от дерева к дереву, куда можно было спрятать хотя бы голову, которую я оберегал больше всего.
И, наконец, уткнулся носом между корнями двух деревьев. Но именно это место избрали для укрытия двое моих однополчан. Когда все кругом рвалось, громыхало, я не чувствовал их присутствия. Мины от миномета, как град, посыпались на нас, рвались на деревьях и на земле. Помню, я ждал конца своей жизни с закрытыми глазами. Мысленно видел перед собой родной дом в деревне Мстишино, две березы около него. Улицу, отца и мать, и многое другое. И все это промелькнуло в моей памяти за какие-то две минуты. Затем установилась гробовая тишина. Пришел в себя и почувствовал, что рядом со мною, с обоих сторон, голова в голову лежат еще двое наших. У сержанта топографического взвода Реутова из виска свистит кровь, выливаясь для меня. Едва я успел перевязать его, слева последовала команда «воздух». Все началось сначала. Вновь появилась группа бомбардировщиков. Раненых появилось много, очень много. Были и убитые. К тому времени в дивизионе медиков уже никого не осталось, кроме меня. Поэтому оказывал медицинскую помощь в первую очередь в тому, кто был рядом и получил серьезное ранение. Пришлось метаться из стороны в сторону, по вызову или без него, просто по стону...
Особенно запомнилась мне встреча с ездовым 5й батареи, кажется, Юсуповым. Скорее всего, что он был по национальности татарин и исповедовал ислам. Раньше он обращался ко мне за советом и помощью. Человек уже пожилой, лет 45, сухощавый. Русским языком владел слабо. Когда я подошел к нему, чтобы оказать медпомощь, то еще не подозревал о его безнадежности. Он стоял на коленях и молился, часто упоминая слово «аллах», водил обеими руками по лицу и наклонил голову. Вокруг него не осталось живой травинки, все выгорело и почернело. Рядом стояло орудие, поодаль лежали несколько убитых лошадей и трупы солдат. Вокруг него дымилась и дышала жаром воронка от мины. Его гимнастерка обгорела. Грудная клетка сильно травмирована. Я понял, что он доживает последние минуты, потому ничего не предпринимал. Наконец, он ткнулся лицом в землю. В моем дневнике о войне записано, что тогда дивизион потерял убитыми и ранеными 34 человека и пало 20 лошадей. До глубокой ночи я оказывал медицинскую помощь и эвакуировал раненых. Это был последний наш бой на берегах Северного Донца. По своим трагическим последствиям он не имел себе равных за все последующие годы войны.
Ночь прошла неспокойно и нервозно. Спал я в своем ровике совсем мало. Немецкая тяжелая артиллерия всю ночь вела по нам методический огонь, по площадям, на поражение. С восходом солнца всех убитых похоронили с воинскими почестями. В то же самое утро едва не оборвалась моя жизнь. Тяжелый снаряд от 150 миллиметровой пушки упал от меня метрах в двух-трех, я даже не успел лечь на землю, как передо мной вырос холмик из земли, а из него шел густой дым. В тот же момент воздушная волна ударила в лицо. Оказывается, произошел камуфляж, снаряд не разорвался на полную мощность. Заряду хватило силы только для того, чтобы поднять землю, но не разбросать ее. Поэтому я не пострадал. Случилось это 21 августа 1943 года.