Продолжение поста «Великая Отечественная. Воспоминания»⁠⁠

30 июня противник возобновил свое наступление на Киев, и 10 августа немцы ворвались в пригороды с юго-западного направления. Наш 4й батальон вернулся на прежние позиции и занял оборону. На прежнее место поставили своего «Максима». Пулемет был старенький, при больших переходах был неудобен, слишком громоздок. Приходилось переносить отдельно станок и ствол. Патроны подавались в ленте, такого же 7.62 калибра, как и винтовки.
Погода стояла солнечная, ночи теплые, и все мы спали на земле у траншеи или в ней, подбросив немного травы. По ночам кто-то постоянно дежурил у пулеметов, и выставлялась охрана. Отчетливо слышалась артиллерийская канонада и ружейно-пулеметная стрельба. Через пару дней фронт приблизился к городу. Немецкая артиллерия и авиация наносили удары по расположению наших частей. Вновь появились убитые и раненые из числа курсантов. К счастью, на этот раз наш «Максим» промолчал – врага остановили другие части.
Не могу не рассказать о случае, который произошел со мной в одну из этих ночей. Я заступил на дежурство у пулемета около трех часов ночи. Было темно. Я сидел, облокотившись правой рукой на станину, и через какое-то время с рассветом задремал. Сильный толчок в спину разбудил меня. Я мгновенно вскочил на ноги и повернулся. Передо мной стоял взводный Кучаренко. Он спросил: «Что спим?» Я промолчал, понял, что оправдываться бесполезно. А потом говорю: «Виноват, т. мл. лейтенант». А он мне и говорит: «Курсант Хомелев, ты представляешь, какой тяжелый проступок совершил и какое теперь время, ты поставил под угрозу наши жизни. За такие вещи можно расстреливать на месте». Я остолбенел, но все же сказал: «Виноват, т. мл. лейтенант, простите». Меня поразило то, что он не стал читать мне мораль о дисциплине, бдительности, военной присяге. И я понял: случись такое еще раз в подобной обстановке он исполнит сказанное, не доводя дело до военного трибунала.
Но к 15 августа 1941 г. враг был отброшен от города и на этот раз. В конце месяца на территорию нашего училища был подан товарный состав, и нам приказали погрузить в него все имущество училища. Приказ выполнили еще до рассвета. Курсанты шептались между собою: «возьмут нас с эшелоном или оставят здесь, в Киеве?» Нас взяли. Еще затемно паровоз тронулся. Оказывается, в товарных вагонах уже были приготовлены для нас стеллажи. В душе все мы радовались, что нас увозят от прифронтового города, куда-то далеко от войны и возможно, надолго. Но куда именно, никто не знал. Нас буквально выхватили из огненного кольца, иначе бы мы разделили участь многих армий юго-западного фронта во главе с генерал-полковником Кирпоносом и 128 офицерами его штаба. Вскоре кольцо вокруг Киева замкнулось. 19 сентября 1941г. Киев пал.
Теперь известно, что трагедия с юго-западным фронтом стала вследствие того, что генерал-полковник Еременко, как командующий вновь созданным Брянским фронтом, не выполнил приказа ставки остановить наступление на юг, в тыл юго-западному фронту. Несколько армий Брянского фронта, 37я и другие, оборонявшие Киев, оказались окружены, и лишь немногим удалось пробиться на восток. Некоторые наши части оказались в Брянских лесах, положив начало формированию партизанского движения.
Наш эшелон двигался медленно, часто останавливался даже в поле, подвергаясь бомбежкам и обстрелу. В таких случаях все выпрыгивали из вагонов и рассредотачивались вокруг состава. Только через сутки, когда проехали Конотоп, самолеты оставили нас в покое. В том же направлении, на восток, пешком и на повозках шло множество людей со своим скарбом и без него. Они убегали от войны.
Эшелон наш двигался окольными путями и медленно. Наконец, мы оказались в Свердловске. Все имущество выгрузили в здание бывшего лесотехнического института. В больших комнатах 2-го этажа поставили двухъярусные нары для сна и отдыха.
К нашему приезду в Свердловск обстановка на фронтах резко ухудшилась. Немецко-фашистские войска вышли на ближние подступы к Москве и Ленинграду, ворвались в Крым и блокировали Севастополь. Пал Киев. Сводки Совинформбюро каждый час приносили тревожные новости. Сам себя я часто спрашивал: сможет ли Красная Армия удержать Москву? И что будет, если враг возьмет ее? В конечном же счете твердо верил в нашу победу. Появление плакатов в городе «Родина-мать зовет!» воодушевило всех.
Здесь, в глубоком тылу, все стали работать для фронта, работать много и напряженно. Мы занимались ежедневно, по 10-12 часов. По воскресеньям разгружали оборудование и станки эвакуированных заводов и фабрик. Под открытым небом на площадках ставили и запускали станки, а уж потом возводили стены и крышу. А морозы стояли – 40 и более...
К тому времени враг местами приблизился к столице на 15-17 км, особенно в районе г.Химки. Никто не мог предположить, что в таких условиях в Москве 7.11.1941 пройдет традиционный парад. Сталин И.В., как Верховный Главнокомандующий, обратился к войскам с речью. Германия, говорил Сталин, истекает кровью. Она долго не выдержит такого напряжения. Еще несколько месяцев или полгода, быть может, год – и Германия лопнет под тяжестью своих преступлений. Он сказал, что на нас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить фашистских захватчиков, на вас смотрят порабощенные народы Европы. Речь Сталина в то время имела большое морально-политическое значение. Всем нам было понятно, что блицкриг Гитлера провалился, и он не смог провести парад на Красной площади в этот день, как об этом трубила Геббельсовская пропаганда. В то тяжелое время Сталин, как сейчас известно, и сам сомневался в разгроме фашистов под Москвой и в остальном – он просто утешал народ. И рассчитывал на открытие второго фронта нашими союзниками.
8.11.1941 немцы захватили г.Тихвин и перерезали железную и автомобильную дороги, ведущие в Ленинград. Город оказался в блокаде. Битва за Москву затянулась, начались лютые морозы, к чему немцы оказались не готовы. И наступление 5.12 под Москвой оказалось для противника полной неожиданностью. И они были отброшены до 15-250 км. Это было самое серьезное поражение фашисткой Германии. И миф о ее непобедимости развеялся. У нас появилась не только надежда, но и уверенность в победе.
После этих событий в нашем училище стало как будто легче жить. Все душевно расправились и раскрылись. Но занятия продолжались в прежнем темпе. Стало больше практики, например, вынос раненых с поля боя, оказание первой помощи.
Помню, однажды мы наступали и должны были взять солидную горку. Снега по колено, а мороз минус 18. Короткие перебежки чередовались с ползанием по-пластунски. А обмундирование было летним: кальсоны, брюки, х\б, сапоги и шинель. Протоптались на снегу больше часа, но до вершины так и не добрались. Кое-кто поотмораживал уши и пальцы.
В училище прошел слух, что учеба приближается к концу, и скоро нам присвоят военные звания и распределят по частям Уральского ВО. И как раз в это время я заработал сам себе неприятность. Часто конфликтовал с некоторыми курсантами. С одним спал рядом на нарах. И вот в начале января 1942 мы снова поссорились, и в ходе ссоры я обозвал его «жидом». Это его задело, и он крикнул, как ужаленный: «Я буду жаловаться!» Но жаловаться не пришлось. Рядом оказался старшина роты, человек уважаемый нами и авторитетный, участник боев на озере Хасан с япошками. Он все слышал. И скомандовал нам слезть с нар. Стоя по стойке смирно, мы рассказали о причине ссоры, а когда мой сосед сказал про «жида», старшина взял под козырек и объявил мне: «Трое суток ареста!». И велел ложиться спать.
Утром я ждал ареста, но его не последовало ни в этот день, ни на следующий. Видимо, старшина либо забыл об этом, либо поменял свое решение.
Через неделю командование зачитало приказ о присвоении всем званий лейтенант медслужбы. Сразу же выдали совершенно новое обмундирование, вероятно, пошитое заранее, так как всем подошло по росту и размеру. Особенно мне понравилась шинель из отменного сукна и яловые сапоги. Но закончилось золотое для нас время. Теперь для каждого должна была сложиться своя жизнь и судьба.
Меня, Пономаренко Николая, Павлова Федора и других человек 10 временно откомандировали на работу в аптечный склад г. Нижнего Тагила. Свои месячные продовольственные карточки мы проели за две недели. И жизнь началась невеселая. Правда, нам выдали наперед зарплату комвзвода, а это 1200 рублей. Но без карточек продукты можно было купить только на черном рынке и по сумасшедшей цене.
И через две недели мы все написали коллективный рапорт об оправке нас на фронт, но ответа не получили. Но однажды братва натолкнулась на ящики со спиртом по 250-300г. и красным вином типа кагора. Первые дни этот товар выносили в карманах одежды. Охрана на проходной не обыскивала. Но потом стала. И мы перебрасывали бутылки через забор в снег, а потом подбирали. После этого администрация базы, видимо, сама стало просить начальство убрать нас. И нас отозвали.
И вот меня, Пономаренко Николая, Павлова Федора направили в 333 артполк 152 стрелковой дивизии, которая формировалась вторично в селе Криулино под Красноуфимском. Я попал во второй артдивизион на должность старшего фельдшера. Случилось так, что никто из нас всю войну не покидал нашего полка и дивизии до самой победы. А после расформирования вместе служили в г. Бресте.
В Криулино весь артполк располагался около деревни, в землянках. Нас одели в зимнее обмундирование: полушубок-дубленка, валенки, ватные брюки, теплое белье, шапка, рукавицы. Казалось, никакой мороз не будет страшен.
У нас еще не было пушек, тягловой силы, винтовок, но в феврале дивизия стала грузиться в вагоны. Мы понимали, что безоружных нас на фронт не повезут. Наш эшелон двигался по маршруту Ковров – Арзамас – Иваново – Ярославль. На вокзалах и станциях всюду виднелись плакаты и лозунги, призывающие бить и изгонять врага с родной земли: «Родина-мать зовет», «Бей фашистов», «Все для фронта, все для победы»...
Туда мы приехали 1 марта. И я подумал, не привезут ли нас в мой родной город Вологду, отсюда до нее было рукой подать, всего 200 км. И действительно, 3 марта 1942 мы прибыли в Вологду, а через пару часов были в г. Соколе, на 40км севернее. До родной деревни Мстишино оставалось 60 км на юг.
Наш 2й артполк расположился в деревне Слобода, и там получил 76 мм пушки и 122 мм гаубицы, тракторы НАТИ-5 для транспортировки, карабины для личного состава. Вооружены были только два дивизиона. Из-за отсутствия вооружения третий дивизион вплоть до 1944 года оставался резервным. Началась напряженная учеба личного состава.
Карабинов для всех не хватало. Качество их желало лучшего. Затворы и другие части требовали доработки. Их шлифовали кто чем мог, иначе можно разрезать или поцарапать руки. Но стволы были качественными и хорошо поражали цель.
В этот же день мне разрешили съездить к родителям и дали на это три дня. То, что придется идти пешком 20 км, меня не смущало. С 6 на 7 переночевал в Вологде у родственников Лукьяновых Александра Дмитриевича и Авдотьи Капитоновны. В голодные 33-35 годы они всегда помогали нашей семье. Бывало, я жи л у них неделями, чтобы не умереть с голоду. Утром 7го рванул по Пошехонке к Мстишино. День выдался солнечным и морозным. Проходя около кладбища «церковное», обратил внимание на гору совершенно голых мертвецов, сложенных в большой штабель, вокруг которого копошились люди. Это были те, кого еще живыми вывозили из блокадного Ленинграда, но в пути они умирали от голода и болезней. Я ужаснулся увиденному и долго стоял молча. Я не знаю, захоронили их или сожгли.
Встреча была волнующая и приятная, ведь дома я не был целый год. Многое изменилось. В деревне кое на кого уже пришли похоронки. Не было вестей и от мужа сестры Симы Одинцова Николая Ильича, которого призвали осенью 1941 и увезли на Ленинградский фронт. В дальнейшем он не отозвался и не вернулся к семье. Считается пропавшим без вести.
Родители сказали, что я повзрослел, стал командиром Красной Армии. Моя мечта осуществилась, но в какое тяжелое время. За два прожитых в деревне дня повстречался почти со всеми односельчанами, они приходили в дом родителей. Таков обычай. Узнал о судьбе товарищей. Побывал на скромном праздничном обеде женщин в честь 8 марта, на котором были человек 15, женщины и несколько стариков за 60 лет. Обед больше напоминал поминки, чем праздник. Не играла гармонь, не пели песен. Разговор шел в основном о проклятой войне. А вечером дядя Вася, участник двух войн: Русско-японской 1905 и Первой мировой 1924 г. Спросил меня: «Володя, ты мне объясни: как могло случиться, что вы пропустили немца к нам на задворки?»Этот вопрос задавали нам, военным, многие. Ответить мы не могли, потому что не знали сами и спрашивали друг у друга.
Утром я попрощался с родными. Прощание было грустным и напряженным. Особенно для родителей, у которых двое сыновей уже ушли на фронт. Теперь настала моя очередь. В первый раз в жизни я по-мужски обнял тятю, брата Дмитрия, дядю Васю. Мама пошла провожать за деревню. На улице присоединился Вячеслав Сидоров, мой друг детства. Он учился тогда в 10м классе. За деревней, перед лесной дорогой, что вела в Токарево и Нагорное, я стал прощаться со всеми. Онял маму и поцеловал. Обнялся с другом. Удаляясь от них, я шел почти задом и махал рукой. И услышал, как мать заплакала в голос и стала причитать: «Господи, царица небесная, убереги и сохрани его!» Я становился, обернулся и тоже заплакал. Мама еще больше расстроилась, и я вернулся к ней, чтобы утешить. Убеждал и успокаивал, как мог. Простились вторично. И едва не вернулся в третий раз. Но сумел овладеть собой.
Проходя по мосту мимо церкви, вновь увидел кучи человеческих трупов, совершенно голых. Их выгружали из товарных вагонов, чтобы предать земле. В деревню Слободу я вернулся удрученным и подавленным. Поселился на частной квартире, вместе с лейтенантом Романовым, командиром взвода связи. Через две недели он заболел сыпным тифом. В том году в Вологде тиф свирепствовал. Нам, медикам полка тогда пришлось нелегко. Вся работа сводилась к одному - борьбе со вшами. Через нее и расползалась болезнь. Там же в деревне Слобода, я получил личное оружие - карабин. Сам доводил его, шлифовал затвор, пристреливал. Правда, на фронте, в работе он мешал мне здорово. Зато карабин намного надежнее и безопаснее пистолета или нагана. Однажды, в 1943 году, этот карабин спас меня от осколочного ранения – осколок впился в ложе, а не в ногу. А мешал он мне потому, что слева висел противогаз, а справа – сумка с перевязочным материалом. Особенно трудно было ползти. Но до 1944 я с ним не расставался.
3 апреля 1942 полк погрузился в эшелон и выехал в направлении Архангельска. В вагонах с буржуйками, под стук колес шли разговоры: куда нас привезут? Мы ехали по новой железной дороге, проложенной через болота. Скорость местами не превышала 3-5 км. Полотно железной дороги колыхалось, зыбь настолько была велика, что казалось, будто вагон вот-вот опустится на дно глубокого болота. 9 апреля эшелон прибыл в г.Кемь.