Повесть о том, как поссорился Корней Иванович с Самуилом Яковлевичем⁠⁠

Начну со старой писательской байки. Однажды, еще до войны, Агния Барто по путевке Союза писателей заселялась в какой-то подмосковный санаторий, где уже отдыхали Чуковский и Маршак.

Провожая ее в номер, дежурная по этажу - малограмотная старушка из соседней деревни - рассказывала ей:

- А вы тоже, значит, из этих, из писателей? Тоже стихи для детей пишете?

- Ну да.

- И в зоопарке тоже подрабатываете?

- В каком зоопарке?

- Ну как же? Мне этот ваш, как его, Маршак рассказывал. Доход, говорит, у поэтов непостоянный, когда густо, когда пусто. Приходится в зоопарке подрабатывать. Я, говорит, гориллу изображаю, а Чуковский - ну, тот длинный из 101-го номера - тот, говорит, жирафом работает. А что? Почти по профессии, что там, что там - детишек веселить. И плотют хорошо! Горилле 300 рублей, а жирафу - 250. Это ж какие деньжищи за подработку в Москве плотют...

На следующий день Барто встретила Чуковского и смеясь, рассказала ему про розыгрыш Маршака. Корней Иванович хохотал как ребенок, а потом вдруг резко погрустнел и сказал:

- И вот всю жизнь так: если ему - 300, то мне - 250!

Чуковского и Маршака вообще связывали странные отношения. Они были знакомы с молодости и всегда не только признавали, но и очень высоко ценили талант друг друга - и в поэзии, и в прозе, и в переводе. По сути, каждый считал второго своим единственным достойным соперником, но по этой же причине оба поэта крайне ревниво следили друг за другом всю жизнь. И если чувствовали, что в данный момент проигрывали этот пожизненный забег "заклятому другу", могли и ляпнуть в его адрес что-нибудь обидное.

Творческие люди - они такие.

Именно по этой причине на свет появилась одна из известных эпиграмм на Маршака.

Уезжая на вокзал,

Он Чуковского лобзал,

А, приехав на вокзал,

"Чуковский - сволочь!" - он сказал.

Вот какой рассеянный,

С улицы Бассейной!

Но все это было, конечно, не всерьез.

Всерьез они поссорились во время войны.

Маршак тогда остался в Москве, работал дома, и лишь когда объявляли воздушную тревогу, стучал в стенку домработнице - аккуратной и чопорной поволжской немке и кричал на весь дом: «Розалия Ивановна, ваши прилетели, пойдемте в убежище».

Чуковский же уехал в эвакуацию, в Ташкент, где сильно маялся. Доход у поэтов действительно не стабилен, вот он и писал в дневнике:

"Я опять на рубеже нищеты. Эти полтора месяца мы держались лишь тем, что я, выступая на всевозможных эстрадах, получал то 100, то 200, то 300 рублей. Сейчас это кончилось. А других источников денег не видно. Лида за все свое пребывание здесь не получила ни гроша".

Там, в Ташкенте, он и решил заняться тем, чего не делал уже много-много лет - написать для детей новую сказку в стихах.

Сказка "Одолеем Бармалея" писалась тяжело.

И чисто технически не шло:

"Сперва совсем не писалось… Но в ночь на 1-ое и 2-ое марта — писал прямо набело десятки строк — как сомнамбула. Я писал стихами скорей, чем обычно пишу прозой; перо еле поспевало за мыслями. А теперь застопорилось. Написано до слов:

Ты, мартышка-пулеметчик…

А что дальше писать, не знаю".

И общий настрой был неважным - ташкентская эвакуация оказалась одним из самых тяжелых периодов в жизни сказочника:

"День рождения. Ровно 60 лет. Ташкент. Цветет урюк. Прохладно. Раннее утро. Чирикают птицы. Будет жаркий день. Подарки у меня ко дню рождения такие. Боба пропал без вести. Последнее письмо от него — от 4 октября прошлого года из-под Вязьмы. Коля — в Ленинграде. С поврежденной ногой, на самом опасном фронте. Коля — стал бездомным: его квартиру разбомбили. У меня, очевидно, сгорела в Переделкине вся моя дача — со всей библиотекой, которую я собирал всю жизнь. И с такими картами на руках я должен писать веселую победную сказку".

Тем не менее, к лету сказка была закончена. Тяжелая депрессия Чуковского серьезно сказалась на тексте - сказка о войне Айболита с Бармалеем получилась очень злой, чем-то вроде "Убей немца" для самых маленьких. Доброты вышедших чуть позже "12 месяцев" Маршака там не было и в помине.

Дальше... Дальше началось все то, что обычно происходит с творениями живых классиков.

"Одолеем Бармалея" ушла для публикации в Ташкентское отделение издательства «Советский писатель», в начале августа отрывки были напечатаны в «Правде Востока», а потом, в августе-сентябре, состоялась и первая полная публикация — в главной детской газете страны, в «Пионерской правде».

В 1943 году сказка вышла отдельными изданиями в Ереване, в Ташкенте и Пензе, она вошла в план публикаций журнала "Огонек", а директор Гослитиздата П. И. Чагин собирался включить отрывок из сказки в антологию советской поэзии к 25-летию Октябрьской революции.

А потом случилось неожиданное.

Антологию принесли показать Сталину. Вождь, сам в юности не чуждый поэзии, внимательно изучил книгу, вычеркнул оттуда достаточно много стихов (в том числе и посвященных ему) и написал в вердикте, что "никакая это не антология, а сборник стихов". Так - автографом вождя - новое название книжки и было воспроизведено на обложке.

Сказку Чуковского "Одолеем Бармалея" вождь из сборника тоже выбросил. И, судя по всему, попросил разобраться.

Так или иначе, но в № 52 газеты "Правда" от 1 марта 1944 года появилась статья одного из главных тогдашних советских идеологов, директора Института философии АН СССР, профессора и член-корра Павла Юдина под названием "Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского".

В выражениях автор не стеснялся, но, открою вам тайну - в те времена выражений не выбирал никто. Тогда почти вся критика была такой.

Но при этом будущий академик Юдин не только ругался, но и писал довольно разумные вещи:

"Лягушата, зайцы, верблюды, белки, журавли захватили у агрессора трофеи: сто четыре батареи, триста ящиков гранат, полевой аэростат, сто двадцать миллионов нерасстрелянных патронов.

И получается у Чуковского полное искажение реальных представлений. Зачем, спрашивается, лягушкам и зайцам бомбардировщики, мотоциклы, велосипеды? Как ребенок может представить, что лягушонок управляет настоящим танком, или воробья, едущего на мотоцикле, а утенок стреляет из тяжелых орудий?".

И в этом вопросе, честно говоря, я на стороне сталинских сатрапов. Потому что в сказке у Чуковского реальная жесть. У него там акула на суше командует артиллерийской батареей, рядом с нею - лягушка-пулеметчица

и тут же - три орлицы-партизанки, сперва сбивающие танки, а потом катающиеся в них. Ну и апофеозом - мой любимый образ - орангутанги на волках с минометами в руках.

Тут даже художник не выдержал, и минометы заменил.

Проблема не в неудачных образах, проблема в том, что кроме лютого - именно лютого - бреда в сказке мало что есть.

Вышел доктор на балкон,
Тихо в небо глянул он:
«Да над нами самолёт,
В самолёте — бегемот,
У того у бегемота
Скорострельный пулемёт.
Он летает над болотом,
Реет бреющим полетом,
Чуть пониже тополей,
И строчит из пулемёта
В перепуганных детей».

Вопросы жмут мне череп. Почему в самолет посадили именно бегемота? Это что - намек на Геринга? Как у Чуковского получилось засадить болото тополями? И, самое главное - что делали в болоте перепуганные дети?

Если вы думаете, что я придираюсь - я не придираюсь. Там все так! на фоне этого бреда экзекутор Юдин, интересующийся, можно ли "убедить ребенка, что добрый и храбрый воробей сбил настоящий бомбардировщик" выглядит добрым дедушкой.

И все это приправлено какой-то запредельной жестью.

Один конец Бармалея дорогого стоит.

"И примчалися на танке
Три орлицы-партизанки
И суровым промолвили голосом:
«Ты предатель и убийца,
Мародёр и живодёр!

Ты послушай, кровопийца,
Всенародный приговор:

НЕНАВИСТНОГО ПИРАТА
РАССТРЕЛЯТЬ ИЗ АВТОМАТА
НЕМЕДЛЕННО!»

И сразу же в тихое утро осеннее,
В восемь часов в воскресение
Был приговор приведён в исполнение.

И столько зловонного хлынуло яда
Из чёрного сердца убитого гада,
Что даже гиены поганые
И те зашатались, как пьяные.
Упали в траву, заболели
И все до одной околели.
А добрые звери спаслись от заразы,
Спасли их чудесные противогазы.

В общем, автор статьи в "Правде" резонно замечает, что автору сказки глобально изменил вкус. Статья заканчивается двумя фразами: "«Военная сказка» К. Чуковского характеризует автора, как человека, или не понимающего долга писателя в Отечественной войне, или сознательно опошляющего великие задачи воспитания детей в духе социалистического патриотизма. Ташкентское издательство сделало ошибку, выпустив плохую и вредную книжку К. Чуковского".

Чуковский попытался запустить контр-волну поддержки, собирал подписи, но успеха не имел. Издания 1943 года оказались последними.

Сказку "Одолеем Бармалея" убрали из верстки готовившегося авторского сборника «Чудо-дерево» и больше в Союзе никогда не издавали, переиздания пошли только в новой России.

Но именно во время сбора подписей два детских поэта разругались всерьез. Прочитавший сказку Маршак отказался подписывать письмо в поддержку, и мстительный Чуковский записал в дневнике:

"Маршак вновь открылся предо мною как великий лицемер и лукавец - не подписал бумаги, которую подписали Толстой и Шолохов. Дело идет не о том, чтобы расхвалить мою сказку, а о том, чтобы защитить ее от подлых интриг Детгиза. Но он стал "откровенно и дружески", "из любви ко мне" утверждать, что сказка вышла у меня неудачная, что лучше мне не печатать ее, и не подписал бумаги… Сказка действительно слабовата, но ведь речь шла о солидарности моего товарища со мною».

Маршак, об обидчивости которого ходили легенды (однажды он всерьез запретил приводить к нему 4-летнюю девочку, сказавшую, что "Человека Рассеянного" написала ее няня) об этом прослышал и тоже записал Чуковского в персоны нон-грата.

Пятнадцать лет они не здоровались, но в оба глаза и оба уха следили друг за другом. У Райкина есть очень смешные воспоминания, как он ходил в гости к сперва к одному, замет к другому, очень рекомендую ознакомиться, гуглить по фразе «Клара Израилевна, а валенки? Крепостное право у нас дома еще никто не отменял!».

Помирились старики только на 75-летие Чуковского. Тяжело болевший Маршак прийти не смог, но прислал знаменитое «Послание семидесятипятилетнему К. И. Чуковскому от семидесятилетнего С. Маршака»

Мой старый, добрый друг Корней

Иванович Чуковский!

Хоть стал ты чуточку белей,

Тебя не старит юбилей:

Я ни одной черты твоей

Не знаю стариковской.

Потом был большой кусок в стиле "бойцы вспоминают минувшие дни, и битвы, где храбро рубились они", а заканчивалось все так:

Кощеи эти и меня

Терзали и тревожили

И все ж до нынешнего дня

С тобой мы оба дожили.

Могли погибнуть ты и я,

Но, к счастью, есть на свете

У нас могучие друзья,

Которым имя — дети!

Растроганный Чуковский тем же вечером написал ответное письмо:

«Дорогой Самуил Яковлевич. Как весело мне писать это слово. Потому что — нужно же высказать вслух — между нами долго была какая-то стена, какая-то недоговоренность, какая-то полулюбовь. <...> От всей души протягиваю Вам свою 75-летнюю руку — и не нахожу в себе ничего, кроме самого светлого чувства к своему старинному другу».

Ну а старый спор двух сказочников о доброй и злой сказке давно рассудил самый беспристрастный судья - время.

Злую сказку "Одолеем Бармалея" знают только литературоведы. А добрая сказка "12 месяцев" - давно и прочно вошла в наш культурный код.

А все почему?

Потому что старый и мудрый Маршак прекрасно знал одну нехитрую истину, которую убитый горем Чуковский забыл.

Дети, которых учат мечтать, всегда идут дальше и делают больше, чем дети, которых учат ненавидеть.

_________________________

Моя группа во ВКонтакте - https://vk.com/grgame

Моя группа в Телеграмм - https://t.me/cartoon_history

Моя страница на "Автор.Тудей" - https://author.today/u/id86412741