Повесть "Невидаль", глава 3⁠⁠

Начало:
Повесть "Невидаль", глава 1
Повесть "Невидаль", глава 2

Пеший бирюк уверенно прокладывал тропу. Его высокие пимы, с хрустом взламывая снежный наст, оставляли следы, размером не уступавшие медвежьим. За ним, в двадцати саженях, тянулся конный отряд. Кони шли тяжело, проваливаясь в рыхлую целину, их бока вздымались от напряжения.

Проводник же, закутанный в поношенный серый армяк, казалось, не ведал ни усталости, ни холода. Его фигура мерно качалась на фоне заснеженных елей и двигалась тем же монотонным шагом, что и час назад, и два часа назад. Могло показаться, будто это и не человек вовсе, а бестелесный призрак, неведомый лесной дух, указывающий отряду путь в молочной мгле. Лишь глубокие следы валенок выдавали в мельнике земную природу.

Егор остановился внезапно, без единого предупреждения. Комиссар, ехавший сразу за ним, едва не врезался в широкую спину отшельника. Жеребец, резко вскинув голову, испуганно фыркнул.

- Тпру! – командир натянул поводья, с трудом удерживая вздыбившегося коня.

Впереди зияла черная щель незамерзшего ручья, перекрытая просевшим мостом. За этим опасным переходом начиналась Висельная тропа.

- Ночлег, - бросил бирюк через плечо, даже не обернувшись.

Кони, почуяв передышку, тяжело пыхтели, выпуская в морозный воздух клубы пара. Морозный воздух превращал их дыхание в белесые облачка, рассыпающиеся инеем. А мельник стоял неподвижно, и от его рта не поднималось ни единого дымка, словно он – не живое существо, а каменный истукан, вытесанный из уральского гранита.

Ночлег устроили под разлапистой елью, чьи низко опущенные ветви создавали подобие шалаша. Малой с Черновым отправились собирать хворост – Яшка семенил за матросом, как щенок за старой собакой, то и дело проваливаясь в снег по пояс. Гущин смахивал с «Льюиса» налипший снег, бережно похлопывая рукавицей по металлу. Вольский, пристроившись на обомшелом валежнике, повернул книгу к лунному свету. Его глаза были прикрыты, а губы беззвучно шевелились, заучивая приглянувшиеся строки. Временами он вздыхал – то ли от холода, то ли не соглашаясь с Марксом.

- Висельная тропа… - поморщился Корж, распеленав шмат сала. – Нарочно удумали такое, честной народ пужать!

Он плюнул в снег, и слюна прожгла маленькую дыру.

- А как бы ты назвал? – приоткрыл глаза Иван Захарович. – Светлый путь?

- Ну… тропа в Светлое будущее! Звучит?

- Звучит-звучит, - заверил пулеметчик, доставая портсигар с самокрутками. – Только ж разве такой тропой дотопаешь до светлого будущего? Чтобы в светлом будущем оказаться, нужно всех буржуев перевешать!

- Прямо всех до единого, дядя Лавр? – спросил вернувшийся с охапкой хвороста Шелестов, с любопытством косясь на старого солдата.

- Прямо всех до единого, - неожиданно ответил за Гущина комиссар. – Вот как последнего буржуя вздернем на суку – так сразу, в тот же день, светлое будущее и наступит.

- Так это ж… это ж пахать да пахать, - с грустью вздохнул Степан, вызвав всеобщий смех.

Бирюк устроился в стороне от чекистов, прислонившись к стволу сосны. Он просто сидел на снегу, положив руки на колени, равнодушно глядя в темноту. И продолжил сидеть так же, когда пламя устроило пляску на хворосте.

- Эй… как там тебя? – крикнул Лавр, обернувшись через плечо. – Айда, погрейся.

Егор не шевельнулся. Только его губы, скрытый заиндевевшей бородой, чуть дрогнули, будто он что-то прошептал, но ветер унес слова прочь.

- Оставь его, - распорядился Осипов, постукивая папиросой по портсигару.

- И то верно, - процедил Федор, на секунду перестав разминать челюстями жесткую тушенку. – Неча на кулака тепло тратить!

- А как же декрет о равенстве всех трудящихся? – напомнил Иван Захарович, закладывая страницу старой синей пятирублевкой и закрывая книгу.

- Так то – трудящихся. А то – морда кулацкая! Эксплуататор! – произнес Чернов нарочито громко, чтобы мельник не мог не расслышать.

Пусть Егор не подавал повода, но матрос продолжал видеть в нем классового врага. И все, включая самого бирюка, понимали, что единственное, что мешает Чернову разрядить Наган в мужика, прикрываясь громким именем Революции – нужда в проводнике. А когда эта нужда отпадет, когда отряд настигнет банду Варнака… тут уже судьба Егора была прозрачна, как воды Байкала.

- Как думаешь… думаете, товарищ начальник, - проговорил вполголоса Корж, подавшись вперед. – Не убегёт? Может, связать его?

Проводник издал тихий смешок.

- Не нужно, - мотнул головой Григорий, задумчиво глядя на огонек папиросы. – Не убегёт.

Первыми в караул заступили Степан с Яшкой. Уголовник с мальчишкой – странная пара, но причина крылась в том, что Осипов не доверял им по-отдельности в полной мере. Малой мог заснуть – не со зла, а из-за беспечности юности. После одиночного бодрствования Коржа члены отряда могли лишиться сухарей, тушенки, солонины, а то и часов и портсигаров.

Затем, когда луна, огромная и медная, поднялась выше елей, их сменил Вольский, с неизменным пенсне на носу и книжкой под мышкой. Следующим принял вахту матрос, за ним, когда начали бледнеть звезды – Гущин. Командир взял последнюю смену, когда предрассветный холод становился особенно злым.

Банда не вызывала опасений – Варнак успел уйти далеко. Иным лихим людям в этих местах, тем более в такую погоду, тоже делать нечего – даже волки предпочитали отлеживаться в логовах.

Но чекист все равно проверял кобуру каждые четверть часа. Его тревожил мельник.

Эта молчаливая глыба, застывшая у сосны, беспокоила больше любой банды. Его политическое кредо оставалось загадкой, как и то, почему он избрал отшельничество в это смутное время. Кто он? Дезертир? Беглый каторжанин?

Никто не знал, какие тайны хранило прошлое Егора, и что-то подсказывало, что расспрашивать эту каменную махину совершенно бесполезно. За весь путь он проронил едва ли больше десятка слов, и то – каждое было вытянуто из проводника, как ржавый гвоздь из мореного дуба.

Где-то далеко тоскливо и протяжно завыл волк, грозя клыками луне, но даже этот звук не заставил мужика вздрогнуть.

Когда небо на востоке начало синеть, сперва – робко и боязненно, как ребенок, совершающий первые шаги, но после – смелее и смелее, расплескав по краю бледно-розовую полосу, комиссар отбросил в сторону давно потухшую папиросу.

- Эй, проклятьем заклейменный! Подъем! – разорвал предрассветную тишину голос Григория.

Проводник утром оставался в той же позе, в которой застыл вечером– спиной к сосне, с руками на коленях. Осипов было подумал, что мужик и впрямь околел за ночь, но тот, заслышав приближающийся скрип снега, медленно распахнул глаза и повернул голову.

- Пора?

- Пора, - вздохнул Осипов, поправляя портупею.

Путь продолжили в том же порядке: впереди – несгибаемая фигура бирюка, за ним растянулась вереница всадников. Погода пока не улучшилась, но и хуже не становилась, что уже хорошо. Свинцовое небо висело низко, как прокопченный потолок, казалось – протяни руку, и пальцы зацепятся за шершавые складки облаков. Оно давило на плечи чекистов незримым весом, заставляя инстинктивно пригибать головы.

- Угораздило же этого Варнака в горы податься, - недовольно ворчал Корж, выпуская пар из-под поднятого воротника. – Нет бы в Одессу рвануть! Там тепло… и море!

- Там Котовский без нас управился бы, - зевнул Григорий, разминая затекшую шею.

Около полудня, когда бледное солнце едва проглядывало сквозь облака, Егор внезапно остановился и ткнул пальцем в сторону. Там, чуть дальше от тропы, которую никто, кроме проводника не видел, в небольшой ложбинке чернело кострище – неровное пятно золы, припорошенное снегом.

- Банда Варнака, больше некому в эти дебри лезть, - заметил Федор.

Гущин неторопливо спешился и поворошил угли носком сапога. Пепел взметнулся серой пылью, оседая на белом покрове волнистыми узорами, напоминая море про которое недавно говорил Степан.

- Дня два назад были, - определил Лавр. – Не дольше.

Комиссар назаметно вздохнул. В деревне говорили, что Варнак пришел три дня назад и ушел утром. Он опасался, что вынужденный крюк до мельницы позволит банде оторваться, но нет. Отряд медленно, но верно настигал беглецов, как охотничьи псы - добычу.

- Гляньте, братцы! – неожиданно воскликнул матрос, взметнув руку вверх.

Все разом задрали головы. Там, в десятке саженей над землей, среди хвои, покачивались сапоги. Добротные, кавалерийские, с раструбами. И, разумеется, такие добротные сапоги не могли пустовать – из них торчали ноги, еще выше сходящиеся вместе и перерастающие в туловище.

- Юсуп, - опознал висельника Осипов, прикрыв ладонью глаза от тусклого, но слепящего зимнего солнца. – Из банды Лехи-Варнака. Тот самый, что весной телеграф брал.

- Это ж насколько человеку жизнь опротивела, что он на такую высь вскарабкался, чтобы вздернуться, - присвистнул Лавр, снимая шапку.

Старый солдат привычным жестом занес щепоть, чтобы перекреститься, но рука замерла на полпути и погладила усы, скрывая порыв.

Если б не петля, сдавившая шею, могло показаться, что бандит и не мертв вовсе – так хорошо сохранили тело морозные дни. Лицо посинело, но не обвисло. Губы оскалились, обнажив черные, как гнилушки, зубы. Фуфайка, перехваченная коричневой портупеей, побелела от инея, будто ее обваляли в крупной соли.

- А может, не сам, - предположил Вольский, щурясь сквозь стекла пенсне. – Может, свои же вздернули? Не поделили чего…

- Да сам он, - отмахнулся Чернов. – Больно он кому нужен – на такую высоту тащить, чтобы вздернуть.

- Сам-сам, - со знанием дела заверил уголовник. – Нема дураков, на такую верхотуру подымать эту тушу! Если б не сам – перышко под ребрышко, да весь разговор! Либо, - он сделал выразительный жест, отгибая большой палец, словно курок. - Либо маслину в бубен…

Командир затянулся папиросой, чуть ссутулившись от пронизывающего ветра. Дым вырвался из его ноздрей серыми клубами и тут же развеялся. Чекист долго смотрел на висельника, затем перевел взгляд на бирюка, стоящего поодаль. Мельник тоже смотрел вверх, и его лицо, как обычно, не выражало ничего – ни скорби, ни испуга, ни даже любопытства.

- Яшка! – рявкнул комиссар.

- Да, Григорий Иванович… - мгновенно вытянулся паренек.

- Заберись-ка, срежь веревку.

- Я-то? Не, я не полезу, - замотал он головой, побелев.

- Чего это? – Осипов медленно повернулся к подчиненному всем корпусом.

- Я покойников боюсь… - смущенно пробормотал Шелестов, отводя глаза.

- И как тебя, такого, в ЧК занесло? – фыркнул Корж, но вдруг звонко шлепнул себя по лбу. – Так ты еще никого…

Молодой боец, еще больше смутившись, покраснев, как рак, шмыгнул за спину Григория Ивановича.

- Может, у тебя еще и бабы до сих пор не было? – продолжал веселиться Степан.

- Было у меня все! - чуть не плача выдохнул Малой.

- Охолонись, - предостерег уголовника Гущин.

Повисла тяжелая, неловкая тишина.

Осипов, надув щеки, медленно выдохнул струйку табачного дыма. Обвел взглядом соратников. Вольский отпадал сразу. Этот – человек интеллигентный, книжный червь, по деревьям лазать не приучен. Лавр с Федором – старые волки, рабоче-крестьянского происхождения, но годы уже не те. Их суставы без того хрустели громче, чем сучья на морозе.

Обращаться к мельнику – только время терять. Мужик суровый, упрямый. К тому же… Григорий покосился на бирюка. К тому же он не был уверен, что ветви выдержат рослую фигуру.

Сам комиссар, конечно, мог бы, но не мог. Ему, как командиру, карабкаться на сосну не по чину.

Оставался последний вариант.

- Корж… - повернулся чекист.

- Не-не, - поморщился тот, еще не дослушав. – Кто я вам? Обезьяна цирковая, или белка ученая, чтобы по деревьям скакать? Да и вообще – Совнарком волю объявил! Захотел человек – вот и висит себе. Имеет на то полное право! Наше дело – сторона…

- Эх… - нарочито громко вздохнул матрос, легонько пихнув локтем пулеметчика. – А портупея-то знатная… аглицкая! Не у каждого златопогонника такая!

Гущин сперва недоуменно покосился на товарища, но через мгновение сообразил, куда тот клонит.

- Да, хороша, шельма, - поспешно поддакнул солдат. – Ишь, кожа какая! Глянь, братец, что там в кобуре торчит? Не пистоль ли?

Чернов, прищурившись, сделал вид, что внимательно разглядывает что-то вверху, даже приставил ладонь козырьком.

- Кажись… а ведь точно – пистоль! Кажись – «Браунинг»!

- Да не, - флегматично отмахнулся Лавр. – Небось, простой, солдатский «Наган»…

- Точно говорю тебе – «Браунинг», - зашелся в споре Федор. – Хотя… может, и простой «Наган». Жаль, что проверить некому…

Яшка заерзал, заметался, как дитё перед прилавком с конфетами. Глаза его бегали то от лица к лицу, то вверх, к замерзшему телу. Он даже подпрыгивал, будто это помогло бы определить модель пистолета, скрытого клапаном кобуры. Жажда обладания собственным пистолем боролась с боязнью мертвецов.

Но не на мальца была рассчитана эта провокация…

- Ладно, черт с вами, - вдруг сдался Степан, яростно швыряя окурок в снег, где тот угас со злобным шипением. – Полезу. Но чур – пистоль мой! – он погрозил товарищам грязным ногтем. - А ежели еще что полезное окажется – тоже себе заберу!

Гущин с Черновым победно переглянулись.

Корж начал готовиться к восхождению, всем своим видом демонстрируя, что делает огромное одолжение. Сперва неспешно снял с плеча винтовку, доверил ее Лавру. Затем скинул тулуп, встряхнул его от снега и вручил Федору. Посмотрев наверх, оценив высоту, цокнул языком, сорвал с себя помятую шапку и, не глядя, швырнул ее Шелестову. Яшка с готовностью поймал головной убор.

Теперь, поплевав на ладони, потерев их друг о друга, чуть присел, выискивая подходящую опору, и вдруг резко выпрямился, вцепился пальцами в нижнюю ветку.

Корж карабкался по дереву с удивительной ловкостью деревенского кота, приметившего жирного голубя на ветке. Огромная сосна, возмущенная вторжением, лишь раздраженно вздрагивала, окропляя снежной пылью поднятые лица чекистов.

- Вашу ж мать… - прошипел он, угодив рукой в липкий янтарь смолы. – Чтоб вас всех черти на том свету в кипятке варили!

Выше, ближе к висельнику, ветви становились тоньше и коварнее, гнулись под весом уголовника. Некоторые настороженно потрескивали, но пистолет в кобуре мертвеца манил сильнее, чем свет кабака после фартового скачка.

- Не разглядел, братец? – крикнул снизу Чернов, сложив ладони рупором возле рта, подзадоривая древолаза. – «Браунинг» там, али чего?

- Али чего, - процедил Степан сквозь крепко стиснутые зубы, уже почти поравнявшись с мертвецом.

Юсуп болтался в метре от него, совершая жуткий танец, как кукла на единственной нитке. Тело медленно поворачивалось, будто покойник старался напоследок налюбоваться этим неприветливым миром, озирая окрестности – заснеженные ели, тяжелое серое небо, пики гор на горизонте. Словно он собирался унести эти воспоминания с собой в могилу. Лицо мертвеца сохранило гримасу последнего удивления – широко раскрытые глаза, оскал почерневших зубов.

- Есть! – воскликнул вор, вытянув шею, как гусь перед атакой. – Есть пистоль!

- Режь давай, - крикнул в ответ Гущин, потирая замершие руки.

Корж, кряхтя, достал из-за голенища финку с костяной рукояткой, зажал ее зубами, поморщившись от прикосновения холодного металла к губам, и, перебирая руками по той же ветке, на которой висел Юсуп, подтянулся поближе.

- Та-а-ак… - прошипел он, дотягиваясь клинком до веревки.

Лезвие впилось в пеньку, скрипя по волокнам. Еще пара движений – и удавка лопнула с сухим щелчком. Тело рухнуло вниз, ломая сучья, но Степан не успел порадоваться. Освободившись от лишнего груза, ветка неожиданно спружинила, дернулась, как живая…

- Мать!..  – только и успел выдохнуть уголовник, чувствуя, как дерево ускользает из ладони.

Невычитанные, но уже написанные главы, можно найти ЗДЕСЬ.