Персики⁠⁠

Корзина казалась продолжением его руки – такая же бурая, витая и крепкая.
– Что это? – прошептала Эбора и тут же устыдилась своего вопроса.
Пьетро засмеялся громко, белозубо. Смуглое лицо его лучилось морщинами, борода серебром колыхалась на груди.
– Гостинец тебе, красавица. Персики.
– Вижу. Не стоило. – Эбора нахмурилась. Порыв ветра облепил колени серым сукном юбки.
– Это из моего сада. Лето было добрым, ветки усыпаны плодами, а трава липкая от сока. Зимой привезу персикового вина. А лучше сама приезжай и угощайся хоть каждый вечер.
– Пьетро!
Он посерьезнел.
– Возьми, Эбора, уважь. И прости за навязчивость. Но, кажется, если не напомню – забудешь, что жду.
Она легко ударила его по груди:
– Стары мы для такого, Пьетро. А за персики благодарю.

Она неловко взяла корзинку, соприкоснувшись с ним пальцами. Пять лет назад у Пьетро умерла жена, а с прошлой весны он в каждый свой приезд стал дарить ей подарки и звать к себе, от чего мысли Эборы бились, как растревоженные птицы. Сейчас, сжимая корзину в руках, она впервые подумала, что, возможно, перевозчика не отвратил бы скудный ее быт и стол – почему бы не пригласить его в дом. Из того, что он привез в обмен на крепко сплетенные сети, можно что-то быстро сготовить…

– Ты… зайдешь, может, перед дорогой? Напою тебя пряным отваром, он даст сил.
Пьетро коснулся ладонью ее щеки:
– Я бы хотел. Но близятся сумерки. Мой мул спустится со скал и в полной темноте, но нехорошо это – задерживаться у вдовы после заката.
– Я не вдова, – привычно ответила Эбора, смущенная его прикосновением.
Пьетро покачал головой:
– Столько лет прошло, а ты все ждешь? В этом дело?
Она зло тряхнула белой косой:
– Не тебе спрашивать о таком. Но я отвечу: нет, уже не жду. И, доведись свидеться, вряд ли бы узнала его спустя столько лет. Но я по-прежнему остаюсь его женой. А теперь прощай, Пьетро. Доброго пути. И не надо больше гостинцев – не приму.
Пьетро кивнул, улыбнулся печально и запрыгнул в телегу.
– Прощай, хозяйка серой скалы. Жди через месяц, как и всегда. Пусть будут легки твои руки, плетущие лучшие сети на нашем побережье.

Он не обернулся. Она не отвела взора, пока силуэт повозки не скрылся за спуском.

***

Каменный дом был словно продолжением скалы – холодный, крепкий, одинокий. Она спешила к нему по тропе, и остывшая земля прижигала босые ноги. Ветер с морем соревновались, чей рев громче.

Скрипнула дверь, не сразу зажегся в лампе фитиль. Печь почти остыла. Надо бы подбросить дров – на высоту осень приходит рано. Но прежде она разобрала то, что привез из города Пьетро. Мешок муки, бутылка оливкового масла и бутыль побольше с маслом для лампы. Ящик с овощами, мешочек трав, баночка с пряностями, желтый шар сыра, розовый окорок. Дрова Пьетро сам занес под навес.

Только недавно она задумалась: а правда ли ее сети столько стоят? Не добавляет ли перевозчик от себя? Действительно ли так хвалят их рыбаки, что каждый месяц покупают новые вот уже почти сорок лет?
Дурные мысли, стыдные. Сети рвутся, а она и правда плетет славно, старательно. Даже Карлос говорил, что с такими сетями не грех бросить мореплавание и податься в рыболовы.

Она закончила с делами, поставила на стол корзинку и, склонившись, втянула персиковый дух. Сладкий аромат заполнил грудь. Да что грудь – вся комнатка, просоленная морским воздухом с неизбывным запахом тины, вдруг стала свежей и сахарной, и мир преобразился: отблески огня на серых стенах стали теплыми, рокот стальной воды за окном – певучим, хмурая ночь спряталась по углам. И вся ее скудная суровая жизнь на мгновение отступила в тень, осталось лишь благоухание.

В ее скалистом мире персики не росли. Здесь выживали лишь редкие сухие травы да летом в тихую бесштормовую пору – цветы. Не пышные бутоны, что привозил Пьетро, а строгие и стойкие, как она сама. А раньше, до замужества, были персики, яблоки, виноград, сливы – прямо в саду. Руку протяни – и ешь. А с ярмарок отец привозил дыни. Вспомнить бы их аромат, ведь ничего в жизни слаще не едала. Надо бы сплести на пару сетей побольше и попросить Пьетро привезти одну, небольшую.

Она взяла в руку шершавый плод. Неужели и правда в его саду растут? Конечно, правда. Ведь там, внизу – теплый залив, зеленые кущи, белые стены городских домов, шумные базары и людской смех. Всего день пути.
Под порывами ветра затрещала дверь, вырывая Эбору из грез. Ее дом здесь. Жизнь позади, стоит ли думать об иной участи? И персики она завялит, чтобы зимой добавлять в травяной отвар для сладости.

Вновь раздался треск. Нет, не дверь – не только дверь. Ступени?
Неужели Пьетро вернулся? Могла ли она не услышать скрип телеги и топот мула? Нет. Когда засыпаешь и просыпаешься под грохот волн и вой ветра, любой самый тихий новый звук подобен крику.

Шаги.
Стук.
– Пьетро?
Тишина. Конечно, не он. Но кто?
Стук.
– Пьетро, это ты?
Она поняла, чей голос услышит, за миг до того, как он произнес:
– Это я, душа моя.

От ударов сердца вздрагивало тело, пока шла к двери, – всего два шага, а как долго длились. Ветер усилил толчок, и дверь распахнулась с грохотом.

Он застыл на пороге.
– Не признала?

Прошедшие годы не оставили на нем и следа. Те же черные вьющиеся волосы, крепкая ровная спина, тяжелый плащ на широких плечах.
Хотела ответить, но лишь втянула воздух, о котором напрочь забыла за последние пару минут.
– Впустишь?
Все тот же горящий взгляд, вот только глаза не охряные, а прозрачные, как морская вода. И кожа не блестит загаром – бледная и тонкая. Или то вечерний свет морочит? Или память?
– Кто ты?
– Твой муж. Не ждала?

Ждала. Ждала долгие дни, месяцы, годы. Ждала, когда ветер дул с моря и приносил мелодии с дальних берегов. Ждала, оберегая стылый дом, построенный его руками. Ждала, не покидая своего заточения ни на миг – вдруг вернется, а ее нет. Ждала, пока черная коса покрывалась инеем седины, гладкая золотистая кожа грубела морщинами, а сияющие глаза становились мутными. Ждала…
А потом перестала.
Давно не слышала она песен моря, да и сама не пела. Давно не всматривалась в холодную даль. Давно в груди стало так же твердо, как на земле, где жила.

– Твое тело и лицо молоды, голос звонок и силен. Таким ты мог вернуться лет тридцать назад… Но не сейчас
– Многое произошло за эти годы, Эбо. Впусти – поговорим.
– Что же, сам не можешь войти?
– Уже не имею права.
Она покачала головой:
– Бледен, молод, ждешь приглашения. Младенец в люльке и тот знает, что таких пускать нельзя.
Он засмеялся – тихо и рокочуще. Как море.
– Ты права, душа моя. Но не бойся, я не причиню тебе зла и не останусь до утра. Я пришел, чтобы забрать тебя с собой.

Показалось, что долгие годы были сном, а она все та же тонкая влюбленная островитянка с черной косой, провожающая своего мореплавателя в дальние края. Ей не хватило голоса, но он ответил на ее беззвучное «куда».
– За море. В далекое путешествие к покою и тишине.
Она ощутила, как дрожит тело и стучат зубы.
– Входи…

– Сейчас, погоди, накрою на стол.
– Не стоит. Я уже давно не испытываю ни голода, ни жажды. Хотел зайти, чтобы вспомнить… Здесь все осталось прежним.
Он медленно подошел к пустому углу, где некогда стояла детская кроватка, и на миг в ее грудь ударилась застарелая боль.
– Я… Он… Не уберегла… Прости.
– Я знаю, душа моя. Не горюй: наш мальчик бегает по золотистым лугам и танцует с бабочками. Однажды мы обязательно встретимся.
Он подошел к ней и протянул ладонь к ее щеке. Эбора отшатнулась, хотя не так давно позволила перевозчику коснуться себя. Карлос тяжело уронил руку.
– Прости, что меня не было так долго.
– Тебя не было целую жизнь.
Он улыбнулся с давно забытой нежностью:
– Как же я жаждал встречи с тобой, моя гордая Эбо…
– Значит, пришел мой час?
– Да.
Единственная мысль, что посетила ее в тот миг, – зря столько еды пропадет. На пару дней бы пораньше.
– Это больно?
– Нет. Просто плавание за морской горизонт. Когда будешь готова, скажи.

Она обвела взглядом унылую комнату и прислушалась. Море бьется о скалы, как и сотни сотен дней назад. Колючий ветер поет осеннюю песнь. Остывает безмолвный камень. Остывает с каждым годом в теле кровь. Чего бояться? Что терять?
Она взяла старую шаль из овечьей шерсти, накинула ее на худые плечи и твердо произнесла:
– Я готова.

***

Они спустились к воде по шатким ступеням, и глазам Эборы предстал челнок чуть меньше рыбацкой лодки, гладко отполированный волнами. Ни паруса, ни весел, ни руля. Впервые на ее памяти над морем воцарилась неслыханная, мертвая тишь: уснул буйный бродяга-ветер, перестали греметь молоты волн. И челнок стоял на воде недвижный, словно камень.

Карлос бережно приподнял ее и в один прыжок оказался внутри. Она села на узкую лавку на корме, судно качнулось и легко скользнуло по ровной черной воде, что сливалась с черным небом, рябым от россыпи звезд.
Карлос не мигая смотрел на Эбору, а Эбора не могла оторвать взгляда от ненавистных, но таких родных скал, что казались сейчас посеребренными, от скудных порослей на их боках, темневших, словно плесень, от острого излома, за которым бежала вниз, к заливу, тонкая дорожка, что давно бы поросла бурьяном, если б не крепкие ноги мула, прочные колеса телеги и верное сердце Пьетро.

– Карлос. – Она впервые за вечность произнесла его имя вслух.
– Да, душа моя?
– Что ждет меня там?
– Мы будем вместе.
– Всегда?
Он ответил не сразу.
– Нет. Я должен провожать мореплавателей за океан, в последний порт.
Эбора плотнее укуталась в шаль.
– Ты вновь забираешь меня из дома, чтобы я… ждала?
– Там все будет иначе. Там нет ничего, кроме покоя.
Она выдохнула еле слышно:
– Какой толк в покое тому, кто не успел устать?
Он засмеялся, и вода подернулась рябью, а Эбора задрожала сильнее.
– Эбо! – Карлос подошел к ней и опустился на колени. – Мы упустили целую жизнь, мы так долго были порознь, а сейчас у нас есть возможность шагнуть в вечность рука об руку. Ты станешь молода и крепка, как раньше, а я буду частым гостем в нашем доме, который мы воздвигнем на берегу такого же моря. Нам не нужны будут ни воздух, ни вода, ни пища, ни разговоры, ни песни, ни слезы. Мы станем смотреть друг другу в глаза, и это будет длиться бесконечно.
Эбора закрыла лицо руками.
– Эбо, Эбо, я так долго стремился к тебе, так долго выпрашивал милости забрать тебя к себе, а ты грустишь.
– Выпрашивал? У кого?
– Тебе не следует этого знать.
– Но разве мой срок еще не настал?
– Я приблизил его, чтобы мы скорее оказались вместе.

Эбора ощутила, как ничтожна и одинока она между морем и небом, как холодны звезды, как мертв их челн, как чужд ей тот, с кем предстояло разделить вечность. Пустота внутри не помещалась в ее тело, и она прижала руки к груди, словно силясь разорвать себя на части, выпустить это оглушающее ничто, заполнившее всю ее без остатка. Она шумно вздохнула и с внезапной радостью осознала, что все еще дышит, что жива, и захотела надышаться всласть, но горло перетянули невидимые жгуты, сладкий воздух бился о гортань, и лишь жалкие крохи попадали в сдавленную грудь.

Она по-девчоночьи захлюпала носом и тихонько завыла. Карлос нахмурился.
– Что не так, Эбо?
Она посмотрела на него сквозь мутную толщу слез и с трудом произнесла:
– П-персики…
Он выпустил ее ладони из своих и сухо переспросил:
– Персики?
– Д-да… Я н-не усп-пела п-попробовать…
Карлос резко поднялся и отошел. Какое-то время над морским безмолвием разносились ее рыдания. Наконец он раздраженно пробормотал:
– Как же глупы женщины. Благо на дальних берегах все станет другим, и ты станешь другой.
Эбора одолела безудержные всхлипы и спросила дрожащим голосом:
– Карлос, но зачем тебе это? Другая я? И вообще – я?
– Потому что ты моя жена! – зло ответил он. И добавил, помолчав: – Моя душа.
– Разве там, на тех берегах, нужна душа?
– Молчи, женщина. Посмотри: вокруг тебя бескрайнее море и вечное небо, а ты чахнешь над персиками и своими бабскими страхами.
Эбора воскликнула:
– Карлос, милый, давай вернемся? Ненадолго. Я не хочу уходить в вечность, так и не отведав того персика. Прошу, во имя нашей былой любви, во имя всех лет, что я преданно ждала. Сделай мне этот прощальный подарок. Исполни последнее желание.

Она спиной чувствовала, как он сердится, но не испытывала ни страха, ни волнения. Соль слез стянула лицо, глаза резало, из груди еще вырывались случайные всхлипы, но Эбора чувствовала себя той скалой, на которой провела свою тихую жизнь и которая сейчас становилась все меньше. Чего бояться, когда впереди – небытие?

– Нет. Тем, кто уходит, нет пути назад.

Она подумала, что это честно. Всему свое время: время есть персики, время растить сад, время любить, время жить. Время умирать. Да, ее смерть наступит раньше положенного, но какая разница? Раньше она жила на одном берегу моря, застывшая изнутри и одинокая. Сейчас будет жить на другом. Застывшая изнутри и, возможно, чуть менее одинокая.

Она вспомнила теплый взгляд Пьетро, и отогнала воспоминание. Легла на дно челнока и закрыла глаза. Если уж умирать, то так же, как и жила, – не видя ничего вокруг. Прощай, родной берег. Прощай, город с белыми домами. Прощайте, сады с душистыми плодами. Прощай, мой невозможный Пьетро и будь счастлив. Прощайте, персики на столе – как жаль, что вас ждет столь незавидная участь: гниение. Прощай, жизнь, прощай, прощай…

Она затянула колыбельную из детства и пела, и пела ее, качаясь на волнах, и в какой-то миг снова стала маленькой в теплых объятиях матери, ощутила ее родной запах, мягкость ее рук, что гладили по спине, прошептала, что любит, – так любит! И уснула, не ведая, кому произнесла эти слова.

***

Тьма накатывала рокотом, он то стихал, то оглушал, и Эбора улыбнулась: волны. Она покачивалась вместе с ними, вспоминая сон о детстве, такой живой и настоящий, что из него не хотелось возвращаться. Потом она поняла, что замерзла, а вслед за холодом пришла мысль: «Я, вероятно, уже мертва». Эбора с тоской подумала: как же это несправедливо, что смерть не может быть такой сладкой и тихой, как тот дивный сон. Зачем опять море, опять дом, опять ожидание… Зачем.

Она перевернулась на бок и открыла глаза. Серое утро, влажная тропа со склизкими пучками трав по краям, холодные камни – стена, стены. Ее дом.
Неужели у посмертия и облик такой же, как у жизни?

Она лежала прямо на земле, укрытая шалью, словно одеялом. Воздух был остер и холоден, земля студила старые кости. Эбора подышала на ладони.
Ее дыхание было теплым. Ее дыхание было.

Она приподнялась и огляделась в поисках Карлоса и только теперь заметила крупного черного ворона, что смотрел на нее не мигая.
– Кыш.. Кыш…– слабо прохрипела она.
Ворон кивнул и раскрыл клюв. Откуда-то изнутри донесся скрипучий, невозможный голос.
– Эбор-р-ра! Отведай столько пер-р-рсиков, сколько успеешь! У тебя еще есть вр-р-ремя! Пр-р-рощай!

Он взмахнул крыльями, резко взмыл ввысь и полетел к далекому морскому горизонту, разгоняя чаек и облака. Эбора вскрикнула и протянула руки ему вслед. Сквозь толщу туч прорвался первый утренний луч солнца и коснулся ее щеки. Он был теплым и ласковым, словно мужская рука.

Эбора медленно поднялась. Она знала, что нужно делать. Для начала – войти в дом и съесть персик.

Автор: Александра Хоменко

Оригинальная публикация ВК