Неомаг. Часть 1. Глава 4⁠⁠

Глава 4.

Максим открыл глаза. От долгого разговора в горле пересохло. Он глотнул остывшего кофе. Покатал жидкость во рту, подошёл и сплюнул в раковину. Нацедив из крана воды, махнул стакан, не обращая внимания на затхлый, отдающий рыбой и хлоркой вкус.

Посмотрел на стоящего у окна Ивана. Тот курил, стеклянный стакан был полон до фильтра скуренными сигаретами. Густые клубы табачного дыма не хотели покидать кухню.

Напившись, Максим умылся. Помолчал, непослушными пальцами подцепил пачку, достал последнюю полурассыпавшуюся папиросу, прикурил. Сел на табуретку, втягивал в себя кислый дым. Докурив, забил бычок и продолжил.

— Потребовался месяц экспериментов, чтобы вычислить оптимальную дозу спиртного. Такую, чтобы не валяться, напившимся до беспамятства, но чтобы голоса отступали. Триста грамм водки, и я мог быть более или менее адекватным. Ни вино, ни коньяк не действовали, пиво тоже. Только водка. Я пил каждый Божий день, иначе жизнь была невыносимой. Обычно я выпивал пол-литра, поначалу валялся дома, но с наступлением тепла всё чаще шатался по улицам, стараясь выбираться по ночам, или катался в пригородных электричках.

— Ты слышал только плохое? — Иван обернулся. Он был спокоен, лишь играющие на скулах желваки выдавали его волнение.

— Понимаешь, я не знаю, то ли в головах людей царит одна мерзость, то ли я слышал лишь негатив. Но это было страшно. Это как…— Максим запнулся, подбирая сравнения. — Это как, снять кожу и посыпать рану солью. В те недолгие моменты просветления я всё думал: неужели и в головах моих родителей и жены царила такая тьма. Неужели и я полон этого дерьма? Всей этой ненавистью, похотью, агрессией, злобой?

Он замолчал, покачался на табурете. Максим чувствовал себя выпотрошенной рыбой. Сил не осталось. Но в то же время что-то в груди, какая-то сжатая пружина, потихоньку начала распрямляться, принося облегчение. Это было как вскрыть застарелый нарыв, с гноем уходила, хорошо спрятанная, но не менее острая боль.

— Как ты это выдержал. Как не спился, как не вздёрнулся? — Иван вопрошающе смотрел на него.

— Так и было бы, мысли нехорошие уже подкрадываться начали. Если бы не одно событие. Как-то, приняв дозу больше, чем обычно, я уснул в электричке. Очнулся я на неизвестном полустанке. Видимо, меня кто-то «обул», а потом выкинул из поезда. Не видя дороги, побрёл в лесок, там свалился в кусты и уснул. Проснулся с похмела, голова трещит, во рту противно. Встать не могу. «Голяк», в общем, полный. Лежал, сил подняться не было, я же практически ничего не ел, пил только. Сколько так провалялся, не знаю. Не меньше пары часов точно. Но, понимаешь, вот какая штука. Голоса я начинал слышать где-то через час, как очнусь, неважно, сколько я до этого выпил. А тут голосов нет, совсем. Птички поют. Ветер деревьями шелестит. Цветами пахнет, а в голову никто не лезет. Пролежал я до ночи. Благодать. Когда водка совсем выветрилась, думать начал. До этого не мог. Сам понимаешь, как тут ясно мыслить, когда, либо бухой почти до бессознанки, либо голоса в голове молотят.

Максим замолчал. Сидел, уткнувшись лицом в ладони. Потом продолжил.

— Лежал, думал, выходов у меня было немного, либо на суку повиснуть, напоследок ногами дёрнув. Либо как-то избавляться от голосов. Ладно бы они, что хорошее говорили, а то такой мрак. Что у мужиков, что у баб. Ты не поверишь, что я однажды слышал от девчонки одной молоденькой. Красивой такой. Я блевал потом полдня. У неё такое в голове творилось, до сих пор без дрожи вспоминать не могу.

— И знаешь, вздёрнуться мне как-то привлекательней показалось. И повесился бы, да сил не хватило. Ничего меня тут не держало, близких никого. Если бы…

Максим опять умолк, на этот раз надолго. Сидел, сцепив пальцы, вспоминая, как всё было. Иван его не торопил. Курил, молча глядя в потолок. Потом открыл рот, словно хотел что-то сказать, но Максим его не услышал, он был далеко.

 _________________

Пётр Свержин.

Девять лет назад…

Я бы умер в том овражке. Лежал, сил пошевелиться не было. Сначала плохо было, голова разламывалась после вчерашнего, тело крутило. Выпить хотелось – ужас. Встать не мог. Потом, когда похмелье прошло, хорошо стало. Тишина, никто в голову не бубнит, удивительно. Когда окончательно проспался, думать начал. Жить так дальше нельзя. Над головой шумела берёза. Представил – перекидываю ремень через сук и прыгаю. Конец мученьям. Не получилось – ни рукой шевельнуть, ни ногой. Два раза под себя сходи. Весь вечер и всю ночь пролежал. Под утро молиться начал, чтобы меня никто не нашёл. Чтобы умер и отмучился.

Родителей видеть начал. Я к ним руки протягиваю, кричу:

— Мама, мама, возьми меня отсюда.

Как в детстве, когда они во втором классе в лагерь пионерский меня отправили. Я там неделю только пробыть смог. В первый же родительский день меня зарёванного они забрали. Мальчишки старшие издевались, я самый младший был, за себя постоять не мог.

Кричу я:

— Мама, мама, забери меня, я к вам с отцом хочу, мне плохо, мама.

А она головой так качает, а слёзы по щекам текут, отец рядом стоит, хмурится и говорит:

— Рано тебе.

Потом Олюшка с Настюшей приходили. Посидели рядом, погладила меня жена по голове, и ушли они.

А я уже и плакать не могу. Хриплю, за горло цепляюсь, задушить себя хочу. Сил нет, пальцы разжимаются.

Сколько я так пролежал – не знаю. «Кончаться» уже начал. Тела не чувствую, небо только перед глазами качается. Хорошее такое небо – синее, птица в вышине парит. Луч солнечный на лицо упал, прикрыл я глаза. Мыслей никаких, даже плакать не хочется. Спокойно так. Сквозь веки солнце вижу, коже тепло. Вдруг тень меня накрыла, наверное, облако солнышко закрыло. Я почувствовал, что отрываюсь от земли и прижимаюсь к чему-то твёрдому, но тёплому, живому, и плавно покачиваясь, лечу.

Мерное покачивание убаюкивало, я через силу разлепил веки. Перед глазами было что-то белое и пушистое. Надо мной склонилось лицо. Белым и пушистым была борода, обрамлявшая жёсткие губы, выше я увидел прямой нос и ярко-голубые, под густыми бровями, глаза.

— Боже, ты меня к родителя несёшь? Мне плохо без них. — Еле проскрипел я, чувствуя, как повлажнели щёки. Я заморгал, что сбросить с век слезы. Зачем плакать. Ведь всё будет хорошо, я скоро увижу родных.

— Спи, — раздалось прямо в голове, и я уснул.

Проснулся я от звонких ударов железа по дереву. В приоткрытую дверь было видно, как принёсший меня человек, рубил дрова. Колун поднимался и опускался с равномерностью машины. Вверх, вниз, сухой треск. Поставить полено на колоду, и движения повторялись – вверх, вниз, сухой треск. И так раз за разом.

— Проснулся, странник. — Не оборачиваясь, сказал человек.

По спине, в такт движениям перекатывающихся, словно змеи, мышц, мотался густой хвост белоснежных волос. Как потом оказалось, волосы были не белыми – седыми.

Я заворочал распухшим языком в пересохшем рту.

— Что пустыня во рту? — он усмехнулся.

Прислонив топор к колоде, зашёл дом. Через минуту он склонился надо мной с ковшом в руках. В нём оказалось парное молоко. Я жадно припал к краю и не отрывался, пока не показалось дно. Едва он убрал ковшик, меня вывернуло только что выпитым. Меня рвало и рвало, буквально выворачивая наизнанку. Когда рвота прекратилась, он снова напоил меня. Я напился, и всё повторилось вновь. Под конец шла одна желчь.

— Сколько же дряни в тебе, — он покачал головой.

Обессиленный, я откинулся на подушку. Несмотря на происшедшее, я чувствовал себя почти хорошо. Голосов не было.

Мне, наконец, удалось рассмотреть моего спасителя. Язык не поворачивался назвать его стариком. Прямая спина, широкие плечи, открытый взгляд синих глаз. Если бы не седая пышная борода, и сетка морщин, покрывающая лицо, могло показаться, что передо мной стоит тридцатилетний мужчина.

— Спросить чего хочешь? — поинтересовался он.

— Как вы меня нашли?

— Кричал ты сильно.

— Я не звал на помощь.

— А кто сказал, что ты звал на помощь? Кричать можно не только ртом.

— Так вы тоже…?

Он поднял руку:

— Об этом потом, спи.

Он подошёл ко мне, опустил руку на лоб. Я почувствовал непреодолимое желание уснуть. Сон смежил мне веки. Последнее, что я услышал:

— Спи, Странник…

 _________________

Максим умолк. Знаком попросил сигарету. За окном наступил тёмный августовский вечер. Сквозь листву слабо мерцали первые звёзды.

— Кто это был? — Иван протянул ему сигарету.

— Человек. — Максим затянулся.

Что за человек, Иван не стал уточнять.

— Долго ты у него пробыл?

— Полгода, год, неважно.

— А что важно?

— Важно, что я у него делал.

— И что же ты у него делал?

— Учился.

— Чему?

— Как дальше жить.

— Научился?

Они перебрасывались фразами, как волейболисты мячом.

— Судя по тому, что ты здесь, то нет.

— Почему?

— Потому что ты пришёл не из-за моих красивых глаз, ведь так?

— Так, — Иван запнулся, подбирая слова, — я здесь из-за твоих, скажем так, не совсем обычных способностей.

— Верно. — Максим кивнул. — И много ты знаешь людей, со скажем так, не совсем обычными способностями?

Иван улыбнулся:

— Чувство юмора ты не потерял, это хорошо. Много, но… — Он покрутил пальцем в воздухе. — В основном это шарлатаны.

Максим выпустил дым из ноздрей:

— Да, я в своё время достаточно покрутился в магической тусовке. Так вот, люди в ней делятся на три категории. Первая, самая многочисленная группа – больные люди, на сленге – шизотерики.

— Это от слова шиза? – Иван заглянул в пачку, смял её. — Сигареты кончились.

— Так пошли кого-нибудь, пусть сбегают, принесут.

— Ты ошибаешься, Максим, я здесь один.

— Здесь – да, а там? — Максим махнул в сторону окна. — Что и прикрытия нет?

Гость покачал головой:

— Я сам себе прикрытие. Продолжай, я слушаю.

— Вторая группа, поменьше, но тоже большая. — Максим усмехнулся. — Эти, как ты верно заметил, просто шарлатаны. Народ дурят за бабки. Экстрасенсы, маги, колдуны разные. И наконец, третья, этих меньшинство. Буквально единицы. Они обладают настоящим даром.

Иван с тоской посмотрел на смятую пачку.

— Чего ты мучишься? Пошли, сходим – купим, всё равно прогуляться надо. Тут дышать нечем. — Максим поднялся.

Крюков согласно кивнул.