Неомаг. Часть 1. Глава 3⁠⁠

Глава 3.

Проснулся Максим с тяжёлой головой и гадким вкусом во рту. Тело было покрыто липким потом, в квартире стояла удушливая жара, даже распахнутые окна не помогали. Опер Крюков спал в кресле, неловко подогнув ноги. На нём красовались лишь трусы – модные боксёры с плейбоевским кроликом. Неожиданный наряд для полицейского.

Максим постоял, разглядывая мощное тело гостя, обильно покрытое шрамами. Покачал головой полицейский, капитан, как же – держи карман шире, – и пошёл в ванную. С удовольствием принял душ, попеременно включая, то нестерпимый кипяток, то поток ледяной воды. Давящая хмарь в голове потихоньку отступала. Почистив зубы, он полностью пришёл в себя. Закрыв глаза, постоял, прислушиваясь к окружающему миру. Последствия маятника уходили, и он начал восстанавливать внутренние щиты.

В дверь ванной стукнули.

— Долго ты ещё? — хрипло спросил капитан.

— Выхожу.

В дверь бочком протиснулся Крюков и включил воду, хмуро сказал:

— Полотенце найдёшь?

— Обижаешь, начальник. — Сказал Максим, хлопнув его по голому плечу.

— Ну и ладненько. — Иван задёрнул занавеску.

Максим стоял у открытого окна, тянул ледяную минералку, слушая, как за стеной плещется вода. Капитан вышел из ванной с полотенцем на жилистых бёдрах. Взял протянутую бутылку, и, содрав  пробку зубами,  жадно начал пить. Допив, крякнул.

Максим повернулся к нему. Они стояли напротив друг друга. Одного роста, широкоплечие, кряжистые, с мускулистыми животами, длинными руками и ногами. Только торс Крюкова был покрыт короткими, похожими на коротко стриженный мех, волосами. Максим понял, кого ему напоминает опер Крюков — его самого.

— Ну что, Максим, душевно вчера посидели?

— Хорошо, Иван, — он кивнул, чувствовал, разговор предстоит крепкий.

— Теперь и серьёзно поговорить можно, да, Максим?

Он кивнул, можно:

— Отчего с хорошим человеком не поговорить?

— Ты ведь глупостей делать не будешь? Умный.

— Не тот возраст, чтобы глупить.

Крюков поправил на бёдрах махровое полотенце. Точно такое, только жёлтое было повязано на талии Максима. Рассмеялся.

— Хороши же мы были, если бы махаться начали. —  Пояснил он, глядя в глаза Максима.

Рукой нашарил на столе пачку:

— Будешь?

Максим покачал головой.

— Ну, как знаешь, — Крюков прикурил сигарету, подбросил пачку в ладони и без замаха, движением одной кисти бросил её Максиму.

Максим легко поймал пачку – не Бог весть, какой трюк, аккуратно положил её на стол и, повернувшись к Ивану спиной, поставил турку на огонь:

— На тебя делать?

— Хороший варишь?

— Никто не жаловался.

— Тогда делай.

Максим спиной чувствовал, как слегка расслабился опер:

— Да ты, Иван, не напрягайся, рассказывай, зачем я вам понадобился.

— Кому это нам?

— Ты дурку не включай, ещё скажи, что простым опером работаешь, — он помешивал в турке кофе, чутко  вслушиваясь в тишину у себя за спиной.

— Ладно, тебя не обманешь. Никакой я не опер.

— И не Иван свет Петрович Крюков, да? – по кухне плыл терпкий аромат хорошего кофе.

— Не Крюков, но Иван Петрович.

Максим знал: гость говорит правду. Он ловко подхватил турку с огня и разлил по чашкам. Иван втянул ноздрями запах.

— Пахнет хорошо.

— Что я ещё хорошо делаю? – он стоял, прислонившись спиной к мойке, чутко держа в руках крохотную чашку с чернильного цвета жидкостью.

— Акцию хорошо спланировал.

— Какую акцию? – Максим по-настоящему удивился.

Бывший капитан ткнул пальцем в потолок. Максим вздохнул:

— Это была не акция, и уж тем более, не спланированная.

— А что это было? – Иван затушил окурок и, откинувшись на подоконник, поднёс к губам чашку.

Максим нахмурился:

— Ты не поймёшь, Иван.

— А ты попробуй, я умный, пойму.

— Тут дело не в уме, долго рассказывать придётся, чтобы что-то понять.

— А я никуда не тороплюсь.

Максим глотнул кофе. Пауза затягивалась.

— Лады, только сначала сам расскажи, что тебе известно.

Он спросил специально, чтобы не сболтнуть лишнего. Вот только трюк его не удался.

 — Хорошо. — Иван отпил кофе, неторопливо достал сигарету из пачки, долго раскуривал.

— Начнём с того, что никакой ты не Максим Александрович Лотов.

Максим жестом остановил его. Сходил в комнату, принёс пачку «Беломора». Тяжело опустился на табурет. Прикурил. Втянул в себя тяжёлый дым, кивнул: продолжай.

— Твоё настоящее имя Пётр Викторович Свержин, сын крупного адвоката, муж дочери известного профессора.

Максим прикрыл глаза.

Воспоминания, которые, казалось, он давно похоронил, тяжёлым мутным клубом, всплыли в памяти. Ему сделалось дурно. Голос лже Крюкова потускнел, вытесненный событиями десятилетней давности.

________________

 Пётр Свержин.

Десять лет назад…

— Ну что, Петро, в дорогу готов? — голос отца весело грохотнул в ухо.

Я поиграл мышцами:

— Всенепременно, батя.

— Зови своих, мы подъехали.

Под окнами призывно бибикнула «японка» отца.

— Олюня, бери Настюху, родители приехали.

— Уже бежим, — жена потёрлась носом о мою щеку, сунула капризничающую с утра дочку в руки, — держи.

Я подхватил тёплый комочек на руки. Чмокнул в сморщенное заплаканное личико.

— Ну, что ты, малышка, ехать не хочешь? А там тепло, ласковое море, свежий воздух.

Мы долго подгадывали время, чтобы всей семьёй отправиться отдыхать. Но всё не складывалось: то у отца процесс, то тесть занят. В середине августа всё, наконец, собрались. И вот теперь мы отправляемся к Чёрному морю, где отец Ольги снял на две недели шикарную дачу, находящуюся в двух шагах от моря. Долго решали, как ехать, пока отец не сказал:

— Ша! Едем на моей «Тойоте». Десять мест, все удобства, кондиционер — красота, в общем.

Тесть согласился, но с условием, что вначале повёдет он. Батя заскрипел, но согласился.

 Споро погрузили вещи. И вот едем. Отцы семейств говорят о чём-то своём – адвокатском. Тесть – профессор, юрист и по совместительству бывший мент, ожесточённо спорил с отцом. Они обсуждали последнее дело, которое успешно завершил мой отец.

Женщины, кроме семнадцатилетней Кати, заняты полугодовалой Настюхой. Ольга с моеё матерь и  тёщей весело щебетали, передавая дочку друг другу. Трясли перед ней игрушками и сюсюкали. Девочка, наконец, перестала плакать, но выглядела недовольной.

Я пристроился рядом с Катенком (так свояченицу звали в семье). Та сидела, нахохлившись, упёршись лбом в тонированное окно. Толкнул в плечо:

— Ты чё куксишься? На море не хочешь? Там сейчас самая благодать, парней молодых много.

Катя неприязненно взглянула на меня, отвернулась. Она не любила меня, я усмехнулся – пусть покривляется. Пользуясь тем, что она смотрит в окно, скосил на неё глаза. Голые круглые коленки так и притягивали мой взгляд. Природа не обделила Катю внешностью. Высокий рост, тонкая талия и пышные формы должны были сделать её в недалёком будущем неотразимой.

— Голова болит, — вдруг отозвалась она.

— Хочешь, таблетку дам?

— Да пошёл ты, — тихо, чтобы не услышали мать с сестрой, сказала она.

Я вздохнул, быстро скосил глаза на просвечивающую под майкой молочно-белую грудь с розовыми сосками: тьфу ты, чёрт,  и отвернулся.

Откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. Ночь выдалась бессонной. Настюшка капризничала, плакала во сне и металась по кроватке. То ли зубки резались, то ли удушливая жара пополам со смогом так действовали на неё, но выспаться нам не удалось. И сейчас я потихоньку засыпал, убаюкиваемый мерным шумом машины, идущей на мягкой, глотающей малейшие неровности, подвеске.

Машина плавно вошла в поворот, меня, полусонного, качнуло в сторону. Голова легла на что-то мягкое. Щекой я почувствовал нежную бархатистость кожи Катиного плеча. Она на мгновение напряглось, закаменев, а я, окончательно провалившись в темноту сна, напоследок ощутил, как расслабились её мышцы, и почувствовал мягкое прикосновение к щеке…

 ________________

 — Максим, тебе плохо?

 Он помотал головой и понял: Иван давно молчит, а он со словами выплёскивает из себя застарелую боль.

— В той аварии в живых остался ты один, сильно помятый, но живой.

Максим открыл глаза. Иван запнулся, увидев на его глазах слёзы. Максим жадно затянулся раз, другой. В голове зашумело.

— Да, помятый, — он зло усмехнулся, — компрессионный переломом позвоночника, тазовых костей и ног, сильный ушиб правой половины головы, а больше ни царапины, представляешь, ни одной царапины. Ты понимаешь, что это такое, быть живым, когда все, кого любишь, умерли? Понимаешь? — он почти кричал, глядя в спокойные серые глаза.

Иван не отвёл глаз. В их глубине, за изрядно подтаявшими за прошедшую ночь льдинками, плескалась неподдельная боль и сочувствие.

— Если бы я не понимал, меня бы здесь не было, — он прикурил новую сигарету от предыдущей.

— Проснулся я уже в больнице. Проснулся от боли. Болело всё. Голова, спина, ноги. От меня долго скрывали, что все погибли. – Последняя фраза вышла хрипло, словно ворон каркнул.

Максим бросил в пепельницу погасшую папиросу, из пачки выцарапал ещё одну, чиркнул спичками. Тяжёлый дым туманил мозги, позволяя прийти в себя.

Затянувшись несколько раз, он совсем успокоился. Десять лет выучки не прошли даром. Продолжил он рассказ, уже полностью пришедшим в себя. Скучным тоном, роняя слова в пространство между ними.

 ________________

Пётр Свержин.

Десять лет назад…

Я долго не мог поверить, что в той злополучной аварии выжил я один. Что все: Оленька с Настюшей, родители, тесть с тёщей, Катенок – погибли. Долго не верил, думал: дурацкий розыгрыш, затуманенное болью и лекарствами сознание с трудом воспринимало действительность. А когда понял... Три попытки, неудачные, суицида. Удержали. Да и о каком самоубийстве может идти речь, когда тело до половины сковано жёстким корсетом гипса.

Я выжил и выдержал этот удар и всё, что последовали за ним. Спасибо, папа.

Полгода в лежачем состоянии. Потом мучительная терапия. Изматывающие упражнения, чтобы не остаться наполовину овощем. Врачи говорили чудо. Нет, не чудо. Спасибо, мама.

Бывали моменты, когда хотелось кричать от боли, раздирающей нижнюю часть тела. Бывало, не было сил, чтобы плакать от отчаянья. Но я выкарабкался. Деньги были. Спасибо родителям.

Все оказались застрахованы, включая жену и дочку. Когда они успели, не знаю. Моя семья и так была не бедной, а после выхода из больницы, я был богат. Квартиры родителей и тестя оказались моими, досталась мне и ещё какая-то недвижимость. Плюс акции и ценные бумаги. Передача наследства прошла не без шероховатостей, но у отца даже после смерти оставались друзей. Адвокаты и люди со связями. Я был богат, но, Боже мой, как я был беден.

Я вышел из больницы похудевшим на пятнадцать килограмм. Еле волоча ноги, приехал к родителям. Поехать домой я не мог: там всё напоминало о жене и дочке. Разбросанная в лихорадочной спешке одежда, бутылочки, баночки, нераспечатанная пачка подгузников. Нет, не мог.

По выходу из больницы я всё время находился в квартире родителей, посещал только физиопроцедуры, да делал редкие вылазки за продуктами. Находиться в ней было не так мучительно, как в нашей с Ольгой квартире. На телефонные звонки не отвечал. Дверь никому не открывал, за исключение соседки, которая была дружна с моей матерью, соседка заходила пару раз. Я был ослаблен физически и морально. Большую часть времени я спал. Когда не спалось, щёлкал пультом телевизора или курил, бездумно глядя в тёмный экран.

Вскоре появились новые проблемы, хотя, казалось, куда больше?

Началось всё со странного шума в голове. Появляться он начал под вечер, когда накатывала усталость. Дальше – хуже. Примерно через месяц голова ощутимо шумела уже в середине дня. Ещё через две недели, шум начинался с утра, примерно через час после пробуждения. Поначалу я не испугался, списал на остаточные последствия травмы. Когда шум усилился – сходил к врачу. Милейший старикан, Фёдор Михайлович, друг отца, светил в глаза фонариком, мял голову, мерил давление. В итоге прописал таблетки. После них, шум на какое-то время пропал, но потом пришёл с новой силой и принёс с собой боль. Постепенно он стал напоминать неразборчивый шёпот. Я стал плохо спать. Повторный визит к Фёдору Михайловичу результатов не дал. Он выписал мне направление на томограмму и договорился, чтобы меня приняли немедленно. Томограмма показала, что с моей головой, в физическом плане всё хорошо, как сказал врач:

— На удивление, молодой человек, но никаких нарушений не наблюдается.

— На удивление? — переспросил я.

— Конечно, после такой-то травмы, — не смутившись, ответил он.

Между тем боль нарастала. Через неделю я проснулся оттого, что услышал в голове что-то тихо бубнящий голос. Он принадлежал женщине и неразборчиво бубнил о том, что её все достали: муж – козёл, дети – сволочи. И как ей хочется, чтобы её хоть кто-нибудь трахнул. Оттрахал до дрожи в ногах и сладкой боли внизу живота.

Я в ужасе скатился с кровати, зажимая уши руками. Голос креп, становился сильнее, и я с удивлением узнал в нём голос соседки. Красивой моложавой женщины, со стройными ногами и чёрными, словно у цыганки, волосами. Всегда хорошо одевающейся и пахнущей терпкими духами. Она была приветлива и улыбчива. Оксана Вадимовна, узнав о трагедии, первая пришла навестить меня в больнице. И сейчас иногда нет, да и заходила.

Голос звучал, казалось, прямо в голове. Он изливал на меня всю потаённую боль, страх и неудовлетворённость жизнью. Я чувствовал её голос каждой клеточкой тела, он отзывался болью в сломанных ногах, дребезжал в паху и тазовых костях и через повреждённый позвоночник бил в голову, в то место, которое приняло на себя удар.

Ощущение было невыносимым, я чувствовал себя колоколом, в который колотит безумный пономарь. Неожиданно пришло понимание: я сошёл с ума. И тут я закричал. Я кричал, и кричал, и кричал и кричал. Криком, пытаясь выплеснуть из себя свою и чужую боль.

Крик не принёс мне облегчения, только голос сменил тональность.

— Бедный мальчик, ему так досталось, надо спуститься, утешить его, — гремело в голове, — он такой симпатичный, милый и… — меня обдало волной желания, внизу живота начали разгораться жаркие угли. Я ловил воздух широко открытым, в один миг пересохшим ртом.

В дверь раздался звонок. Я не выдержал и рванул на кухню, скользя по паркету. Перед холодильником не удержался и упал набок. Дверца с шумом распахнулась. На пол посыпались флаконы и упаковки с лекарством, оставшиеся от родителей.

Рукой нащупал полупустую бутылку «Столичной», дрожащие пальцы никак не могли скрутить пробку. Словно хлыстом ударил в спину звонок, и пришедшая вслед за ним волна чужих мыслей. Всё это время, я, не переставая, орал в тишину квартиры.

— Да что с ним случилась? Кричит как! Напился, что ли, или девку привёл? И это после того, как всю семью схоронил, а жаль, хороший мальчик, аппетитный, худой только. Надо его утешить, или Аристарху позвонить… — этот бессвязный поток мыслей перемежался пронзающими меня эмоциями, свитыми в одну массу: жалость, раздражение, похоть и страх.

— Да заткнись, дура, перестань думать, переста-а-а-нь, — не в силах сдержаться, я орал в сторону двери, захлёбываясь слезами.

Пробка поддалась, и я опрокинул в себя водку. Обжигающая волна хлынула, казалось, не в желудок, а прямо в голову, смывая, заглушая чужое присутствие. Я не останавливался, пока не влил в себя всё, что было в бутылке. Организм, ослабленный травмами и отравленный лекарствами, благодарно принял в себя дозу. Я вырубился.

Пробуждение было нелёгким. Я лежал в луже воды, натёкшей из открытого холодильника. Болела голова. Болело тело – занемевшее и замёрзшее. Слава Богу, голос я больше не слышал. Перво-наперво я напился. Пил прямо из крана, жадно глотая холодную воду. Напившись, кое-как доплёлся до ванной.

Когда ванна наполнилась, с наслаждением опустился в воду. Она размягчила боль, засевшую в теле. Я лежал в восхитительно горячей воде и наслаждался тишиной. Мысли лениво ворочались в голове. Что это было? Последствия удара, или я потихоньку схожу с ума. Пьяная дымка в голове начала рассеиваться. Я с наслаждением вытянулся в воде, благо размеры ванны позволяли.

— Вот, сука, падла! Двояк влепила, проститутка, бл..., кошка драная! – неожиданно раздался голос.

Я вздрогнул, пятки скользнули по дну ванны, и я с головой ушёл под воду. Вынырнул, отплёвываясь – пахнущая хлоркой вода раздирала горло:

— Да что такое!

— Прощай, бл…, сраный скоростник, прощай, бл…, поездка на море. Здравствуйте — пиз…. Убью, гадину.  – Голос ещё бубнил какие-то ругательства, разбавленные стенаниями о некупленных вещах.

Постепенно он затих, а где-то хлопнула дверь. Меня прошиб холодный пот. Я сидел и дрожал в ванной. Голос я узнал. Соседский мальчишка, парнишка лет двенадцати, неплохой на вид паренёк. Вежливый, улыбчивый.

Похоже, кошмар только начинался или у меня от всего случившегося кукушка спрыгнула. Как ошпаренный я выскочил из ванной, наскоро обтёршись полотенцем, бросился в спальню. Чутко вслушался в тишину квартиры. Тихо. Вроде кончилось. Торопливо начал одеваться. И тут со всех сторон на меня обрушились голоса. Не выдержав напора, я упал на колени перед кроватью, уткнувшись головой в неубранное бельё. До боли закусил губу.

Голоса переплетались, то сливаясь в один клубок, то разделяясь. Это было невыносимо. Голоса бубнили в моей голове, перебивая друг друга, так что общий смысл их речей практически не угадывался, лишь отдельные слова. В основном ругательства и проклятия.

Я бросился в прихожую. Без шапки выскочил на февральский мороз. Улица обрушила на меня голоса с новой силой. Они давили, пригибали меня к земле. Как добрался до магазина, не запомнил. Пришёл в себя, только когда, торопливо сорвав с бутылки пробку, влил в горло 150 водки.

Жидким огнём она прокатилась по желудку, волной отдалась в голову и… голоса начали стихать. Пропали они, только когда я допил бутылку. Изрядно опьяневший, я добрался до квартиры. Обнаружил, что забыл запереть дверь. Кое-как закрыл за собой дверь и свалился прямо у порога.