Некро-Тур (часть 1)⁠⁠

Вечеринка подходила к концу. Друзья, разомлевшие от обильного угощения и напитков, развалились в просторной гостиной на диванах, креслах, некоторые – прямо на ковре, имитирующем шкуру зебры.

- Ну, давайте уже, показывайте вашу чернуху! – лениво протянул кто-то из гостей, - Жрать я до завтрашнего утра уже все равно не смогу.

- Ой, нет, ребятишки, - отозвались сразу несколько девичьих голосов, - Если вы будете смотреть пакости, мы лучше сразу домой. Анютка, проводишь?

Анка поднялась с диванчика и, кивнув Максу, повела девушек в прихожую, где они начали торопливо натягивать туфли и кроссовки, словно опасаясь, что оставшиеся в гостиной погонятся за ними, завернут назад и заставят смотреть.

- Ты ведь не обижаешься, кошечка?..

- Эти ваши фильмы…

- Брр, гадость…

- Талантливо, конечно, но слишком уж мерзко…

- Я не обижаюсь, - спокойно отозвалась Анка и, расцеловав подруг, прикрыла за ними дверь.

Когда она вернулась в гостиную, Макс уже потушил свет, а на экране посреди залитого душным солнцем пустынного плато крупный, плечистый азиат, орудуя тупоносым топориком, крошил кости. Его полиэтиленовый фартук был сплошь заляпан ошметками мяса, костным мозгом, кровавыми сгустками и осколками. Мясник трудился усердно, на его темном лбу выступили капельки пота, а рядом с правым коленом, на которое он опирался, красовался свеженький человеческий череп с кишкой суставчатого позвоночника. Без сомнения, череп был уложен на первом плане с единственной целью – дать зрителю понять, что речь в ролике идет вовсе не о жизни на ферме. На почтительном отдалении своего часа терпеливо дожидалась толпа удивительно жирных стервятников.

Фокус отдалился, и в кадр попала стоящая рядом Анка. Длинные загорелые ноги в широченных шортах и сандалиях, хлопковая рубашка с коротким рукавом, на голове - шляпа «сафари» с сеточкой от насекомых

- Первый этап похорон позади, - увлеченно комментировала она, словно вела репортаж с кулинарного соревнования, - Сейчас рогьяпа раздробит кости в порошок и смешает их с маслом и ячменной мукой. У этих прекрасных птиц будет смена блюд…

После очередного маха топорика на крепкую Анкину икру отскочила и прилипла влажная костяная крошка. Девушка, ни на мгновение не сбилась, только рассеянно тряхнула ногой.

Макс щелкнул пультом. Экран погас. Повисла мучительная пауза.

- И что, черт возьми, на этот раз? – спросил из глубокого кресла женоподобный, манерный юноша, доставая пакетик с марихуаной.

- Нам еще предстоит много работы, только приступили к монтажу, - ответил Макс, включая свет и проверяя содержимое бутылок, - Думаю, именно этот отрывок мы возьмем для трейлера.

- Только не забудь вырезать последние секунды, - отозвалась стоящая в дверях Анка, - Я дрыгала задней лапой, как кошка, вышедшая из лотка.

Макс промолчал. Его зоркий глаз успел подметить, что, когда она «дрыгала лапой», в широкой штанине шорт успел мелькнуть кусочек ее белоснежных трусиков, а он знал, что большая половина их чокнутых подписчиков гоняется именно за такими кадрами, чтобы потом пустить их на свои дрочильные коллекции. Эрос и Танатос – старо, как Мир.

- Слушайте, - звенящим от напряжения голосом отозвалась единственная оставшаяся в компании девушка, - Я, конечно, всегда знала, что вы – извращенцы, но… какие же это похороны? Человека просто пор…порубили…

Она сбилась и нервно потянулась к только что прикуренному женоподобным косячку.

- Это «Небесные похороны», - спокойно ответил Максим, - Честь для каждого тибетца. Ну, разве что ламы хоронят себя иначе. Когда тибетец умирает, ему придают сидячее положение и в течение суток читают над его телом Книгу мертвых. Потом его относят к месту погребения. Рогьяпа – могильщик - делает надрезы по всему телу и отдает на растерзание стервятникам…

- Зачем?! К чему все это? – у девушки начиналась истерика, которую она пыталась задушить конопляным дымом.

- А вот это вы узнаете из нашей следующей передачи, - ответил Макс после небольшой паузы и расхохотался. Репортаж явно получится сногсшибательным!

В углу зашевелился угрюмый субъект.

- Не мне вас судить, - произнес он мрачно, - Но, что я вижу из ваших шедевров - это то, что люди на протяжении своей истории только и думают, как переплюнуть друг друга в жестокости и мерзости. И народ хавает. Главное – упаковать эту мерзость в благостную обертку, щедро приправить неприкосновенностью веры, религией и таинствами. А по факту мерзость – она мерзость и есть. И вы занимаетесь ничем иным, как популяризацией этой мерзости, которая в естественных условиях не вышла бы за пределы своего ареала. Что ж… будьте поосторожней со смертью. У нее, говорят, острые зубы и длинные руки….

- У-у-у-у-у! – послышалось со всех сторон, - Тебе бы, Данила, свой канал завести и пугать нервных домохозяек! Глядишь, тоже выбрался бы из своей коммуналки.

Данила насупился, а гости, немного оправившись от тошнотворного зрелища, запросили «посошок» и стали тыкать в смартфоны, вызывая такси.

- Ну, за следующий безумный выпуск!  – провозгласил тост женоподобный юноша, - Кстати, куда на этот раз? В джунглях Амазонии побывали, в Австралийской пустыне – тоже, в Монгольских степях – аж два раза, Европа перепахана вдоль и поперек…

- Мы…, - начала было Анка, но Максим, словно невзначай, толкнул ее в бок, и она умолкла.

- Пусть это будет сюрпризом, - многозначительно произнес он.

…

Когда гости разошлись, гостиная была чисто вылизана, а Анка ушла в душ, Максим устроился с ноутбуком в постели и снова открыл то письмо. Оно пришло около полугода назад, аккурат после публикации их Мадагаскарского вояжа. Там они наснимали несколько часов Фамадиханы – невероятно противного и зловонного ритуала, во время которого мадагаскарцы оптом откапывают своих мертвецов, несколько дней их повсюду за собой таскают, а потом переодевают в свежие саваны и закапывают обратно.

Ему вдруг вспомнились слова Данилы. Действительно, во время этого безобразного действа все чаще возникают протесты. Кое-кто (и с каждым днем их все больше) заявляет, что это надругательство над прахом предков. Но ответная реакция сторонников ритуала приправлена религиозной благостью и возмущением, дескать, это не оскорбление. Встреча с дорогими усопшими – священный Праздник и Акт Великого Почтения!

Им с Анкой тогда удалось пробраться в самую гущу. Они давно уже уяснили – хочешь заработать денег, вложи сначала свои. Чем больше вложишь, тем увесистее будет барыш. Они щедро заплатили немолодой супружеской чете, у которой несколько лет назад почти единовременно умерли все родные, и кропотливо снимали все. Без купюр, без цензуры, без морали.  

Репортаж произвел настоящий фурор. На вырученные деньги они, наконец, перебрались из съемной квартирки в Автово на Васильевский остров, где выкупили отличную старую коммуналку. После ремонта и изгнания «душ» прежних жильцов, они чувствовали себя поистине Преображенским и Борменталем. Пять комнат, огромная кухня, два туалета, несколько кладовок и просторная ванная.

У обоих тут же начало чесаться внутри – пора завести и «Шарикова». Но дети – это крест на карьере. Не на год-два-три. Лет на двадцать, а то и навсегда. Да и кто может гарантировать, что через двадцать лет народ по-прежнему будет в восторге от покойников? И еще более сомнительно, что Анка за эти годы сохранит свою юную, пленительную сексуальность.

Максим вздрогнул, оглянулся, словно опасаясь, что она может услышать его мысли, и снова просмотрел видео, отправленные анонимом.

«Эти ваши мадасагарцы сопливые детсадовцы по сравнению с этим дерьмищем! И оно у вас прямо под носом идеоты! Хочете синсацию приезжайте в ночь на 31 июля» - такова была единственная ремарка безграмотного анонима, а следом шел целый архив видеозаписей и скрин карты.

На большинстве был запечатлен жалкий быт российской глубинки. Бревенчатые, покосившиеся избы; плетеные изгороди; дымки печных труб; беззубые старушечьи лица в окнах. И все это под непрерывным дождем, таким густым, что улицы превратились в реки.

Если сложить сумбурное творчество юного натуралиста в единый паззл, вырисовывался некий лесной распадок, обжитый, по всей видимости, старообрядцами и не представляющий для канала «NECRO Tour» никакого интереса, но последние два видео по-настоящему заинтриговали Макса.

На одном из них было заснято совершенно затопленное лесное кладбище на десяток могил. Первая странность была в том, что большинство могил были пусты и давно заброшены. Разрытые ямы бурлили и плескались подземными водами, щерились обнаженными корнями, чахлой, белёсой травой и жидкими кустарниками. Явно больные деревья клонили к ним ветви с побуревшей, скрученной листвой.

Несколько могил были целы, но не менее странны. Камера то и дело наводила фокус на венчавшие их кресты, густо исписанные неразборчивыми каракулями, вырезанными на перекрестиях одни поверх других.

Макс остановил видео на хорошем, крупном плане, и у него в который раз возникла ассоциация с парковой скамейкой, спинка которой непременно изрезана многочисленными поколениями школьников - «Маша+Паша=Л.», «Лёсик - Лошара», «КиШ», «Анархия – Мать Порядка» и прочий бред, где старые надписи перекрывались более свежими.

На этом кресте чёрно и жирно было вырезано «любачка» поверх уже затертых, среди которых он смог с уверенностью разобрать лишь два - «захар» и «еремей.сын». Остальные были давно сглажены ветрами, дождями и человеческими руками.

Вторая странность касалась покрова могилы «любачки». По краям насыпного холмика из земли торчали длинные концы двух пар толстых кожаных ремней, заплетенных в косички – видимо, для крепости. Словно, могильщики, опуская на ремнях гроб в могилу, не вытащили их потом обратно, а бросили, как есть, и даже не удосужились прикопать.

Чуть в отдалении громоздилась целая свалка крестов. Разбитые, почерневшие, оплетенные увядшими вьюнами и лесной порослью, и все так же испещренные небрежно намалеванными именами.

Второе же видео было крайне низкого качества, так как снималось глубокой ночью. То же самое кладбище угадывалось лишь по мельтешению отсветов множества факелов на крестах и древесных стволах. Едва различались человеческие фигуры, слышались приглушенные смех и пение. Чуть в стороне неясной тенью виднелась телега, на которую несколько фигур грузили фосфористо поблескивающий во тьме деревянный ящик…

…

В спальню вошла Анка и, втирая в кисти рук питательный бальзам, забралась под одеяло. Пахнуло теплом, гелем для душа, кремом и зубной пастой. Глянув на экран ноутбука, она сразу сникла.

- Уверен, что хочешь заняться этим?

Макс с удивлением поглядел на нее.

- А ты разве не хочешь?

- Не знаю, - она пожала плечами, - Может, на будущий год… Какое-то у меня нехорошее чувство…

- У тебя?! А когда ты сидела бок о бок с теми папуасами и наблюдала, как они жрут сиську своей соплеменницы, у тебя не было нехорошего чувства? Или, когда бродила по «Башне молчания» среди гниющих детских трупов? Или…, - Макс умолк, а потом иронично закончил, - Или тебя напугали Данилкины хмельные предостережения?

Анка задумчиво покачала головой, не желая поднимать перчатку и вступать в шутливую перепалку, потом нехотя произнесла:

- Нет, на меня подействовал твой тычок под ребра…

Макс не сразу понял, о чем речь, а когда понял, то вздохнул и отложил ноутбук в сторону.

- Детка, ты, ей-богу, будто только вчера родилась. Или хочешь сказать, что не собиралась выложить наши планы всей честной компании?

- Я только…

- Ты прекрасно знаешь, что кто-то из самых близких нам людей – стукач, поэтому я и толкнул тебя. Или хочешь, чтобы «Бафомет» опять нас опередил и все испортил? Тебе алтайских капищ не хватило?

Анка с неохотой кивнула. «Бафомет» был их извечным, прилипчивым и - что самое обидное - совершенно бездарным конкурентом. Канал его дышал на ладан, полнясь унылыми описаниями заброшенных кладбищ и скотомогильников, приправленных высосанными из пальца мистификациями. Очевидно, что ресурсов у него на дальние путешествия не было, поэтому на заграничные проекты «Некротура» он даже не покушался. Зато ревностно отслеживал любые планы, касающиеся России, умудрялся прибыть на место раньше и… все испоганить. Так было с древнейшими алтайскими капищами – фантастически перспективным материалом, которого хватило бы на несколько шедевральных выпусков. «Бафомет» же состряпал на коленке очередной бездарный репортаж, который мелким камушком упал в океан аналогичного контента, не издав ни малейшего всплеска.

Конечно, можно было бы все же поехать на место и перекрыть его жалкие потуги собственным творчеством, но это было бы уже… собиранием крошек с барского стола, пусть тот и предлагал скудное и совершенно неудобоваримое меню.  

- Я все понимаю, но… неужели ты хочешь ехать в эту глушь вдвоем? У нас всегда была группа, опытный проводник из местных, даже медик. А здесь… вообще никто не будет знать, где мы…

- Игра стоит свеч, - Макс снова положил на живот ноутбук и вгляделся в скрин карты с нелепым черным крестом, словно указывающим на зарытые пиратские сокровища, - Канал начинает терять популярность. Народ, утомленный западными нападками, требует импортозамещения во всем – даже мертвецов ему подавай своих, русских. И единственный способ защититься от липких ручонок «Бафомета» - не говорить никому и ничего. А касательно проводников… Ты уверена, что он нам нужен? Это ведь не джунгли Амазонии и не Монгольские степи, а наша Россия!

- Но если вдруг несчастный случай? Или машина сломается?

- Не сочиняй, - отрезал Макс, - Не такая уж это и глушь. Всего в паре дней пешего пути – тщательно охраняемый Печеро-Илычский заповедник. Уж это расстояние мы и на переломанных ногах одолеем.

Он увеличил карту и все оживленнее продолжил:

- Смотри. Добираемся по воздуху до Ухты, потом на машине до Усть-Илыча. Это небольшая деревенька на пересечении Печеры и Илыча, и дальше вверх по течению Илыча почти до самых Уральских гор. Не доезжая пары десятков километров до его истока, будет вытекающая из него небольшая речушка - Суя. По ней и двигаемся на юг, и через несколько часов оказываемся в распадке. Ориентиры настолько четкие, что и слепой бы не заплутал.

Анка долго молчала, потом предприняла последнюю и крайне неуверенную попытку его отговорить:

- Может… там и смотреть-то не на что… Народ совсем темный. Может, просто решили кладбище перенести на более сухой участок, подальше от подземных источников… А может, ну… знаешь ли, всем охота поглядеть, что там – под землей – с родными происходит через год, два, пять лет после смерти… Да не все могут. А тут, вдали от цивилизации, вороти, что хочешь, никто слова не скажет…

Макс пожал плечами. Он устал спорить, но чутье подсказывало, что дело вовсе не в переносе кладбища. Вспомнились исписанные – словно многоразовые – кресты, торчащие из могил толстые кожаные ремни, словно… Словно могильщики, хороня «любачку» и остальных, заранее знали, что их придется откапывать. И скоро. Ремни еще не успеют сгнить…Да и кому взбредет в голову переносить кладбище ночью?

- Может и не на что, - примирительно отозвался он, - В таком случае, зачтем эту поездку как отпуск. Ты ведь давно хотела…

- На Урале?  - Анка вскинула тонкие светлые брови, - Ты пошутил?

- Это не Урал, а Республика Коми. Суровый и прекрасный край густых лесов, глубоких озер и живописных рек.

- Ну, уж фигушки, - фыркнула девушка и потянулась выключить ночник, - На такой отпуск я не согласна…

...

Места были, действительно, живописными! Илыч то расширялся до нескольких километров, то сужался до худенькой речушки, и Анка, с удовольствием разглядывая эти преображения, готова была останавливаться хоть каждую минуту - на прибрежный пикник. Реку то стискивали высокие, отвесные, поросшие густым сосняком, скалы, то ее берега становились вдруг пологими, травянистыми и ласково-пушистыми, приглашая расстелить покрывало, отдохнуть, расслабиться, искупаться в синих водах. Погода тоже благоприятствовала, радуя солнцем, веселым, пышным лесом и голубым небом. Мысль об отпуске в этом краю уже не казалась смехотворной.

Тревога вернулась, лишь когда они достигли Суи – бурной и грязной речушки, которая выплескивалась из Илыча желтыми, словно подгнившими водами. Максим круто повернул по ее течению на юг, и вскоре сама местность тоже начала меняться. Как чертик из табакерки далеко впереди выскочили грузные дождевые тучи, солнце спряталось, лес поредел и поскучнел. Глядя на черно-желтую реку, по котором ориентировался Макс, Анка озадачилась питьевой водой. Впрочем, бутилированная занимала добрую половину просторного багажника, а она очень сомневалась, что они задержатся в этих местах дольше, чем на пару суток.

Созерцание неприглядной местности навевало древние воспоминания. Ее часто спрашивали и друзья, и подписчики, и даже Макс, откуда такой интерес к мертвечине. Она обычно отшучивалась или придумывала какие-то истории, не имеющие с настоящей первопричиной ничего общего.

«Все мы родом из детства», - сказал как-то старик Экзюпери, и был, несомненно, прав. Исток был там – в пятнадцати годах позади. В подмосковной деревушке, где Анка гостила по два месяца каждое лето, прежде чем ехать с родителями в заграничный отпуск. Там же она впервые повстречалась со смертью и влюбилась в нее раз и навсегда.

Она обожала пресловутое «лето в деревне». Помимо большой и дружной семьи, съезжавшейся сюда на отдых, ее встречали подружки, с которыми она пропадала с утра до ночи, возвращаясь домой только поесть и переночевать. Придешь домой и сразу вспоминаешь старика Бредбери. Родные на террасе. Пьют - кто пиво, кто чай - болтают обо всем и ни о чем, смеются, шутят. Она ложилась спать и, прижимаясь ухом к стене, словно и сердцем прижималась через стенку к их голосам…

Но её девятое лето началось с ужасной новости. Оказалось, что ее деревенская подружка Мирослава зимой умерла. Менингит. Конечно, Анка уже давно знала, что такое смерть, но, никогда с ней лично не встречавшись, не знала, что должна при этом чувствовать. Чувствовала она лишь сосущую пустоту там, где раньше находилась Мироська. Ей не хватало подружки – ее тоненьких ножек, крутящих педали велосипеда, смешной панамки с бантом, веселых карих глаз, сенинок, запутавшихся в волосах после полуденной дремы в стогу…

Порой она пыталась представить Мироську в ее нынешнем непонятном состоянии, но все, что ей приходило в голову – это кадры из «Дракулы». Пышный, стеклянный гроб в мраморном склепе, где вместо вампирессы лежит ее Мирося – прекрасная, чужая и хладная. А вокруг свечи, цветы и густая паутина…

Однажды, привычно слушая негромкий бубнёж родных и уже задремывая, она вдруг встрепенулась, услышав папин голос:

- Сегодня Игоря Равенкова встретил. Скоро перебираются на Север. Работу хорошую предложили в нефтянке. Жилье, льготы…

- Давно пора. Толковый мужик, да и Лена там себе занятие найдет по душе, отвлечется…

Анка тут же вывалилась из кровати и выскочила на террасу.

- А Мироська-то как же?! Если они уедут, она что - одна останется?!

Родственники смущенно отводили глаза, переглядывались. Бабушка поджала губы и украдкой перекрестилась, а тетя Света притянула Анку к себе, усадила на пухлые колени и успокаивающе произнесла:

- Мирослава с ними поедет, не переживай.

- Как это? – удивилась Анка.

- А вот так. Заберут деточку с собой и на новом месте положат. Будут так же приходить, цветочки приносить, игрушки…

- Да, может, не разрешат еще, - с непонятной для Анки надеждой отозвалась бабушка, - совсем мало времени прошло. Разве можно ее так скоро… ворошить.

- Разрешили уже, - ответил папа, - Игорь обо всем договорился. В понедельник должны поднять, в цинк и на самолет. Он с ней полетит, а Лена с детьми позже приедет…

- А можно с ней … попрощаться? – спросила Анка, едва сдерживая слезы облегчения и грусти.

- Конечно, Анют! – нарочито бодро ответил папа и подмигнул ей в полутьме, - Завтра же провожу тебя, цветов нарвем. Я в сторонке постою, а ты поговоришь напоследок с подружкой…

Когда на следующий день они пришли на кладбище, нагруженные конфетами и луговыми цветами, Анка растерялась. Вместо серого склепа – лес с каменными, железными и деревянными возвышениями. Вместо стеклянного гроба и свечей – земляной холмик в окружении поблекших венков. Следуя папиному примеру, она в замешательстве уложила свой букет прямо на холмик, на тарелочку конфеты, но так и не поняла, как прощаться с Мироськой, не видя ее. Неужели разговаривать с дурацким изображением на белом мраморе, совсем не похожим на ее подругу?

«Наверное, склеп под землей, и туда не всем разрешено ходить!», – догадалась она и решила, что созовет для храбрости девчонок и подкараулит, когда Мироську будут выносить. Вот тогда и попрощается по-настоящему.

…

Анка заворочалась, отлепилась от окна и потянулась к подстаканнику за водой. Теплая, противная, несмотря на то, что кондиционер шарашил на полную. За окнами все тот же унылый полумрак. Черное, грозовое небо впереди, потрепанный лес, грязная Суя, Макс, похлопывающий ладонью по рулю в такт радио… Тоска…

...

Половина деревни вышла на улицы и двинулась вслед неприметному фургончику с табличкой на лобовом стекле «груз 200». Уже потом, спустя много лет Анка поняла, что не скорбь и стремление поддержать Миросиных родителей вело людей на кладбище, а простое алчное любопытство – посмотреть, как оно будет? Ведь при них вытащат на свет божий то, что должно было бы на веки вечные остаться скрытым, тайным, запретным…

Подружки короткими перебежками подобрались как можно ближе, затаившись среди надгробий за спинами собравшейся толпы. Им видны были только ритмичные взмахи лопат и макушки мужиков над краем могилы. Ну и глубоко же вход!

Вскоре подоспели люди в респираторах и белых костюмах вроде того, что надевал папа, когда опрыскивал огород от жуков. Из ямы сначала вытащили какие-то черные доски, а следом на стропах вместо стеклянного гроба появился грязный, гнилой ящик в лохмотьях бурой обшивки. Толпа расступилась, подалась назад, зароптала.

Анка даже с расстояния нескольких метров почувствовала отвратительный, ни с чем несравнимый смрад и отшатнулась. Подружки шарахнулись тоже, зажимая носы подолами платьев.

Как во сне девочка видела тетю Лену – Миросину маму – которая с глухим стоном вцепилась в грязный ящик и потащила его на себя, и дядю Игоря – папу – который принялся ее от ящика отдирать. На помощь подоспели люди в защитных костюмах, что-то сдавленно кричали, неприлично ругались, требовали разойтись к чертям, но тетя Лена словно приросла к смрадному ящику. И только выла.

Когда руки ее, наконец, разжались, гроб закачался на канатах, раздался влажный хруст и… днище развалилось. Сквозь бешеный стук и гул в ушах, Анка едва расслышала визг девчонок и быстрый шелест ног. Удрали. А оцепеневшая Анка глядела, как из черного нутра гроба, споднизу что-то… рождается…

Сначала, подобно околоплодным водам, вниз обрушился небольшой водопад серой, маслянистой жижи, а следом появилось то, что осталось от Мироськи. Фиолетово-черное, отекшее и, одновременно, сморщенное, замотанное в грязные кружева. Она повисла, выгнувшись в пояснице, вниз головой. Отпавшая нижняя челюсть, ощерившаяся мелкими желтыми зубами, захлопнулась, вызвав ассоциацию с поймавшей муху лягушкой. Пустые глазницы, заполненные чем-то студенистым, смотрели прямо на Анку. Тряпки расползлись, высвобождая руки, которые под силой тяжести тоже потянуло вниз, но заклинило на полпути. Казалось, Мирося с мольбой тянется к ней. А в следующий миг она выскользнула из «чрева» и плюхнулась на дно могилы, подняв фонтан брызг.

Время стремительно побежало вперед, словно в старых черно-белых фильмах, где все куда-то спешат и суетятся. Тетя Лена осела на руках мужа в глубоком обмороке. Он, рыдая, пытался оттереть ее лицо от жирных брызг. Толпа беспорядочно бурлила. Спешил фельдшер с чемоданчиком. Местные мужики, подрядившиеся раскопать могилу, скрючившись, выплевывали за деревьями души. Люди в белых комбинезонах что-то глухо орали им сквозь респираторы. В конце концов, двое из них спрыгнули в могилу и вскоре подняли наверх черный, маслянисто блестящий мешок с молнией, в котором скользко перекатывалось что-то...

Среди этого мельтешения стояла она, Анка, не шевелясь и почти не дыша, словно статуя. Только глаза ее двигались, стараясь поспеть за всем сразу.

- Видели же, что воды по грудь, зачем гроб поднимали! – кричал кто-то.

- У нас протокол, - огрызались ему в ответ, - перевозим, не вскрывая. Это пусть прокуратура выясняет, кто дал согласие на эксгумацию!

- Закапывайте быстрее, пока мы все не заболели!

- А кто вас всех сюда приглашал? Чтоб вы все передохли!

- Прекратите! Родителей пожалейте!

- Знали, на что шли!

Черный мешок скрылся в машине. Кто-то молился, кто-то сыпал проклятиями, кто-то рыдал. Подоспела скорая, в которую погрузили Лену с Игорем. Мужики, уже трижды пожалевшие, что подписались на такое дело, обмотав лица майками, теперь спешно закидывали могилу глиной. Толпа начала расходиться. Анка ловила взгляды – все без исключения алчные, жадные, полные нездорового восторга и жути. Будет теперь тем для разговоров на долгие-долгие годы.

Сердобольная баба Ира – соседка – заметила окаменевшую среди могил девочку, запричитала и, положив дрожащую руку ей на плечо, завернула, повела прочь.

- Что ж ты, дурочка, пришла-то?

- Попрощаться…, - ответила Анка, с трудом разлепив пересохшие губы.

- Ну, ничего-ничего, ты молодая, все забудется. Людей надо помнить живыми, а что отдано земле, то земле и принадлежать должно на веки-вечные. Большой грех. Господь покарал. Где ж это видано, чтоб могилку вскрывать, когда и года не прошло… Сверху-то песочек, а споднизу – ишь воды по пояс. Пойдем, я тебя домой отведу…

Некро-Тур (часть 2)