На крыше мира⁠⁠

Дождя не было уже трое суток, и Старая Грымза опять урезала дневной рацион воды. Расплывшись под навесом в окружении своих глуповатых послушниц, она тягучим голосом зачитывала отрывки из потрепанной Библии. Изредка умолкала и с довольной ухмылкой поглядывала на залитый умирающим солнцем участок крыши, где у самого края сидел Рома. Бедняга чувствовал на себе ее взгляд, и Старая Грымза знала, что это его нервирует. Но она понятия не имела, что куда больше его беспокоит мысль о грядущей ночи. С тех пор как двинутые на всю голову старухи оказались у власти, Старая Грымза ни на секунду не позволяла себе усомниться в том, что кто-то из мужчин не ценит ее красоты и по-прежнему живой сексуальности. А правильней сказать – озабоченности…

– Чрез семь дней воды потопа пришли на землю, – прокаркала она. – В шестисотый год жизни Ноевой – кхе-кхе, – во второй месяц, в семнадцатый день месяца – кхе-кхе, – в сей день разверзлись источники великой бездны – кхе-кхе, – и окна небесные отворились… – тут она схаркнула липкий комок, продолжила: – и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей…

Рома же удрученно смотрел на мутную зеленоватую воду несколькими этажами ниже и всеми силами старался прогнать воспоминания о предыдущих ночах в обществе Старой Грымзы. Ночи с ней были ужасны, отвратительны, тошнотворны – как-то иначе описать их язык не поворачивался.

– Ну, ты чего? Все загоняешься?

Внезапно грянувший над головой голос напугал Рому. Он обернулся и, прищурившись, уставился на подошедшего Серегу.

– А сам-то как думаешь? – буркнул Рома.

Серега воровато оглянулся и, убедившись, что угрозы нет – женщины возбужденно кудахтали над каким-то отрывком из Писания, – деланно поежился.

– Вот и я так же, – вздохнул Рома.

– Придется смириться, – прошептал Серега. – Я, например, в таких случаях пытаюсь отвлечься, думаю о чем-нибудь хорошем. Например, о Зиночке.

Зиночка – натуральная блондинка с натуральной грудью натурального пятого размера – была самой привлекательной среди женщин. Проблема заключалась в том, что мозги у нее давно уже съехали набекрень. Зиночна была ярым приверженцем религиозно-феминистического маразма, в силу невероятного стечения обстоятельств воцарившегося на Крыше и названного верой. Расхаживая чуть ли ни голышом (впрочем, как и все остальные), Зиночка всячески приветствовала идеи своих покровительниц. Среди прочих там была такая: дабы не впасть в грех прелюбодеяния, всем молодым женщинам необходимо включить режим полной асексуальности. Поэтому мужчин по прямому физиологическому назначению использовали исключительно хрустящие артритом и сверкающие варикозом старухи из бухгалтерии. Самопровозглашенная Пресвятая Троица – Старая Грымза, Дряблая Жопа и Зловонная Пасть – именовали себя святыми, а святым, как известно, грехи человечества не свойственны. Кто там из них Отец, кто Сын, а кто Святой Дух никто выяснять не спешил. Шестеро выдохшихся мужчин против двадцати с лишним откормленных женщин – силы далеко неравные. В особенности, когда похоть прикрыта громким лозунгом о продолжении рода людского, и сам род людской, в лице ослепленных Господним сиянием дамочек, рьяно этот лозунг поддерживает. Что тут еще добавить? Вот и вынуждены были «святые» спасать грешный народ, «разделяя ложе с сыновьями человечьими».

– В гробу я видел твою Зиночку, – проворчал Рома. – У нее кукушка улетела далеко на йух, не иначе как загорать.

– Наверняка так оно и есть, – усмехнулся Серега. – Вернется с оливковой ветвью, и тогда нам объявят об очередном чуде. Но-о… – он загадочно покачал головой, – против того, что сиськи у Зиночки что надо, спорить бесполезно. И знаешь что?

– Ну?

– Когда Дряблая Жопа сбрасывает с себя тряпье, когда раздвигает ляжки, лучше всего думать об этих налитых грудках, чем…

– Хорош уже! Мне, как-никак, предстоит ночь провести в объятиях двоюродной сестренки самого Гренделя. А еще ведь нужно добиться эрекции и потом не сблевать в процессе.

– Вот поэтому лучше думать о Зиночке.

– Мальчики, вы там чем занимаетесь? – раздался скрежещущий голос Старой Грымзы.

– Ничего такого, Марфа Федотовна, – быстро среагировал Серега. – Сидим, прикидываем, насколько еще поднялась вода.

– И насколько?

– С полэтажа за сутки. Теперь вместо восьми семь с половиной, вот-с.

Рома присвистнул:

– И как только у тебя получается?

– Я ж менеджером был, – улыбнулся Серега, – а у нас как: другого не надуешь, сам останешься с…

– Ясненько… Эх, пить охота!

Серега посмотрел куда-то вдаль – кругом одна вода. Даже соседняя высотка исчезла: ушла на дно неделей ранее.

– Мне тоже, – вздохнул он. – Но теперь лишь к ужину, после сраной молитвы получим. И куда только делись все эти дожди, о которых талдычит Грымза?

– Тоже на йух отправились.

Роминой усталости не было предела. Хотелось вернуться в свою уютную квартирку, сварганить простенький ужин из сосисок и «Доширака», и завалиться на диван, с которого не слезать целую вечность, а то и две. Но правда такова, что уютная квартирка с ужином, диваном и вечно слюнявым бульдогом Тяпкой ныне покоилась под стометровой толщей океанской воды. Осталась лишь эта крыша, на которой они вынуждены были ютиться. Двадцать с небольшим человек. Плюс, конечно же, Пресвятая Троица.

Несмотря на то, что со дня затопления мира прошло чуть больше двух месяцев, Рома уже и не мог толком вспомнить, как так вышло, что уцелевшие женщины превратились в агрессивную феминистическую секту. Скачок от слезливого визга и невнятных причитаний к далеко не блаженному смирению искренне верующих оказался молниеносным. Если утром Троица представляла собой перепуганных, вечно всхлипывающих и трясущихся от страха бабулек, то уже к вечеру они как-то разом подсобрались и на один лад затараторили о каре Господней.

Как оно и положено в цивилизованном мире, поначалу на старух не обращали внимания, списывая все их «пронизанные божественным откровением» выкрики на обычную панику. Но время шло, вода прибывала, а соседние здания потихоньку исчезали в глубине. И мало-помалу к проповедям стали прислушиваться, даже поддакивать. Кружок рос день ото дня, пока в один распрекрасный момент вдруг не выяснилось, что число верующих многократно превышает число неверующих. Вот тогда-то безобидные на первый взгляд бабульки из бухгалтерии и показали свои – увы, далеко не вставные – зубы, обернувшись вдруг пророчицами наступившего Апокалипсиса, этакой инкарнацией Пресвятой Троицы.

А дальше, как всегда и бывает со всяким радикально настроенным культом, последовали репрессии.

– Сереженька! – вновь послышалось жуткое дребезжание. – Лапонька моя, поди сюда на минутку!

Серега с тоской скосился на Рому, натянул улыбку и обернулся. Дряблая Жопа выбралась из своих хором и, подставив лучам надутое, испещренное растяжками и пронизанное сетью капилляров брюхо, заспанно смотрела на мужчин.

– Уже иду, Клавдия Васильевна, – скороговоркой крикнул Серега и, тяжело вздохнув, побежал к старухе.

Рома снова остался один на один с тоской, бескрайними водами, затопившими столь любимый им мир, и назойливым взглядом Старой Грымзы.

– Истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли. От человека до скота, и гадов, и птиц небесных, – все истребилось с земли! – долетали до него обрывки ее слов.

«И почему тебя инфаркт не хватит? – с досадой подумал он. – Ты ж святая, так и отправляйся уже на небо!»

Но обычно жалующаяся на свое здоровье Старая Грымза после потопа выказала удивительную живучесть – такую, какой позавидовали бы даже крысы с тараканами. Ни голод, ни жажда, ни проливные дожди, буйствовавшие в первый месяц, ни все эти тревоги и волнения, на которые так любят ссылаться пожилые, ни радикулит, ни гипертония, ни ревматизм – ни прочие «измы»! – ничто ее не брало. Невольно складывалось впечатление, что похотливая ведьма взаправду святая, все-то ей нипочем!

На ней никак не сказался даже тот случай, когда во время бунта Борис с размаху заехал ей кулаком в щеку – поохала день-другой в своем «храме» и опять была полна сил.

А вот Бориса жалко – мужик он был толковый, один из первых, кто заметил грядущий религиозный беспредел. Из-за этого и погиб. А еще – о чем никогда не вспоминали женщины, но что было очевидно для всех мужчин – из-за того, что в свое время любил всячески подкалывать «пропылившихся мумий из бухгалтерии». Со всем присущим ему задорным сексизмом прохаживался Борис и по Зиночке из отдела продаж, выводя прямую взаимосвязь между объемом ее груди и уровнем интеллекта, вслух восхищаясь «заносом в два метра», в который он «с удовольствием бы въехал передком». Короче, каламбурил как мог. А Зиночка, видимо, не оценив его чувства юмора, впоследствии ему голову проломила. Такой вот суд над грязными еретиками.

Были и другие жертвы, всего за полтора месяца около дюжины человек. Но то в основном были незнакомцы из соседних контор. А контор, надо заметить, в здании ютилось как мух на навозе – все ж высотка. В истреблении «иноверцев» легко угадывался некий офисный геноцид, корни которого уходили во времена до потопа. Но об этом все помалкивали.

Впрочем, не замечать правоверные научились вообще много чего. Даже явные расхождения между словами из Библии, что с утра до ночи изрекала Старая Грымза, и поступками Троицы целиком выпадали из поля зрения паствы…

– Роман, подойди!

Как и Серега минутой ранее, Рома изобразил радушную улыбку и пошел к «храму», представлявшему собой кривоватый шалаш с натянутым поверх брезентом – на большее местные клерки оказались попросту неспособны. Женщины – загорелые, с мускулистыми руками и ногами, в большинстве своем голые (не стоит стесняться собственного тела – так проповедовала Зловонная Пасть) – окинули Рому равнодушными взглядами и вновь повернулись к Старой Грымзе.

– Вам что-нибудь угодно, Марфа Федотовна? – спросил Рома.

– Сделай мне, пожалуйста, массаж, мой хороший. Заодно и стихи из Книги Бытия послушаешь. – Она посмотрела на него. – У тебя ведь сейчас никаких планов нету?

Это, разумеется, была шутка. Ну какие планы могли быть у человека в затопленном городе, да еще и застрявшего на крыше в компании воинственных амазонок?

– С удовольствием, Марфа Федотовна.

– Вот и славно.

Она опять забухтела, высматривая из-за толстых бифокальных линз так свято чтимые строки. Рома же положил руки ей на плечи и, сдерживая рвотные позывы, принялся мять желеобразную плоть.

Тут из шатра вытащилась Зловонная Пасть – единственная из трех ведьм, кого не привлекали плотские утехи. Зато очень интересовала провизия.

– Марфа, а печеньки-то у нас где? – облизнулась Пасть, дыхнув на Рому таким продирающим зловонием, что он поперхнулся.

– Так в загашнике, там пара коробок точно осталась, – сказала Старая Грымза. – Заодно оболтуса этого, Семена, разбуди – хватит ему уже дрыхнуть. Пусть ступает на этажи остальным помогать.

Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, Зловонная Пасть унесла свою необъятную тушу прочь. При этом она прихватила бутылку с водой.

Рома же потер языком шершавое небо и постарался отогнать предательские мысли о сладко бултыхавшей в бутылке воде. Жажда казалась невыносимой, но требовать еды или питья раньше установленного часа считалось кощунством, если не грехом. Чревоугодие! А за такое могли и голодом уморить – «ибо известно, что всякий грех выбивается долгим и упорным постом»!

Троица, правда, поститься не любила. Другими словами, жрали эти ведьмы как не в себя. Такое свое поведение они объясняли нуждой паствы в благоверных пастырях. Ведь если призовет Господь последних на небо, кто ж тогда укажет заплутавшим овечкам дорогу к райскому саду? Женщины верили и слушались, и при всем этом пайка их была несколько больше, чем мужская. Да и физическим трудом они занимались только для удовольствия – некое подобие фитнеса по старой привычке, йога и медитации. Мужчин же, помимо унизительных ночей со старухами, регулярно отправляли на очередное бессмысленное задание: то притащить какую-нибудь тяжеленую штуковину – лишь для того, чтоб день спустя переть ее обратно; то провести ремонт в «храме» и опочивальнях Святой Троицы; то исследовать погруженные во мрак этажи на наличие пищи, которой там все равно нет, так как этажи эти были исхожены уже вдоль и поперек; – а то и еще какую-нибудь глупость придумают.

– И благословил Бог Ноя и сынов его. И сказал им: плодитесь и размножайтесь, – продолжала бухтеть Старая Грымза, в то время как Рома массировал ей плечи. – И наполняйте землю. Да страшатся и да трепещут вас…

В этот момент Рома поднял голову и посмотрел на рассевшихся полукругом женщин. И внезапно что-то в нем будто бы надломилось: он вдруг понял, что не может узнать ни одну из них. А ведь он проработал с ними два года, и к некоторым, по неопытности, даже пытался подкатить. Но тогда это были другие женщины. Они были разные – начитанные, интересные, остроумные. То же, что предстало его глазам теперь, вообще трудно было идентифицировать. Пресвятая Троица сделали свое дело, как Конец света сделал свое: бедняжки поверили, что у них есть шанс – если не на земле, то на небесах, – и ухватились за слова спятивших бабок как за спасительную нить. Они полностью утратили себя, став отныне чем-то обезличенным и бесполым.

Они стали паствой. Натуральное стадо!

Рома опустил взгляд и, больше не скрывая ненависти, уставился на затылок Старой Грымзы, из которого торчали слипшиеся грязно-пепельного цвета космы.

– Роман, что-то не так? – не оборачиваясь, поинтересовалась та. – Почему ты остановился? У тебя очень даже хорошо получается. Я чувствую, что боль – ох, эта многолетняя боль! – наконец-то отпускает. У тебя золотые руки…

– Да-да, конечно… – пробормотал Рома.

Зиночка исподлобья глянула на него, по-детски выпятив нижнюю губу. Сам же он отодвинулся от старухи, осмотрелся.

В шаге поодаль валялся кусок кирпича.

– Роман, продолжай же! – не унималась Старая Грымза. – Ты отвлекаешь меня, а ведь я занята важным делом. Разве ты не видишь? Будь послушным мальчиком, иначе ночью мне придется…

– Марфа Федотовна, берегитесь! – заорала вдруг Зиночка.

Старая Грымза испуганно обернулась, и в этот миг Рома, испытав при этом чуть ли не божественный экстаз, обрушил ей на лицо кусок кирпича. Хрустнули кости, осколки линз полетели в разные стороны, а чуть погодя хлынула кровь.

Несмотря на все ожидания Ромы, женщины не набросились на него, чтоб в ту же секунду растерзать в клочья. Вместо этого они растерянно вытаращились на бездыханное тело своей покровительницы и внезапно… дружно завыли.

Они глядели на вытекавшие из проломленного Грымзиного черепа темные сгустки и, заламывая руки, громко рыдали.

Примчалась запыхавшаяся Дряблая Жопа.

– Что здесь происхо-о-о… – Она не договорила, но продолжала растягивать букву «о» до тех пор, пока в легких у нее не закончился воздух.

Затем, сделав глубокий сиплый вдох, повернулась к Роме.

– Ты! – зашипела Дряблая Жопа. – Предатель! Убийца! Иуда-а! – И сорвалась на пронзительный, больно бьющий по ушам визг.

Женщины, вернувшись под покровительство еще одной святой, тут же прекратили истерику. С суровыми выражениями на лицах они двинулись на Рому.

– Нет! – рявкнула Дряблая Жопа. – Он сам покончит со своей мерзкой жизнью – так сказано в Писании! – Она ткнула в Рому скрюченным пальцем. – А теперь убирайся, отверженный. Проваливай же, сатана!

И, не разбирая ничего перед собой, все еще с трясущимися от совершенного поступка руками, Рома побрел к своему излюбленному месту у края крыши. Вслед ему неслись вопли Дряблой Жопы:

– Вот видите! Он знает, что натворил! Раскаяние уже наполняет его жалкую душонку! Он не сможет жить с этим, нет-нет!

И тут раздался новый крик.

Не иначе как получив порцию божьего просветления, Зиночка бухнулась на колени перед трупом Старой Грымзы и заголосила:

– Святая! Она святая! Она приняла смерть за грехи наши, дабы искупить вину нашу пред Господом Отцом Всемогущим! Она… она… – Дщерь Господня!

Рома обернулся и увидел, как остальные тоже мало-помалу стали опускаться на колени, пораженные новым откровением. Благоговейный ропот заструился над их головами. И даже расчувствовавшаяся Дряблая Жопа пустила скупую слезу, осознав, кто жил рядом с ней все это время. «Дщерь Господа нашего!» – неслось со всех сторон…

Рома же подошел к самому краю крыши и с тоской посмотрел на мутную зеленоватую воду. День клонился к закату, а с востока приближались густые облака. Возможно, даже пойдет дождь. Возможно…

Он нагнулся, скользнул взглядом по этажам и… замер.

– Эй, народ, – позвал Рома.

– Святая-святая-святая!.. – было ему ответом.

– Алло, люди! У меня для вас новость есть!

– Святая-святая-святая!..

– Здесь восемь с половиной этажей! – закричал Рома бившимся в экстазе женщинам. – Понимаете?

Те притихли, озадаченно поглядывая в его сторону.

– Серега ошибся: тут не семь, а восемь с половиной этажей!

– И че?

– Да ниче! Просто за сегодня воды стало меньше! Вода уходит!

Женщины долго-долго смотрели на Рому, при этом глупо хлопая ресницами. И даже морда Дряблой Жопы вытянулась от удивления. А потом…

…потом все еще пребывавшая в экстазе Зиночка вскинула руки к небу и закричала во все горло:

– Это она! Дщерь Господня ниспослала нам свою милость! Она говорит, что наши грехи отпущены, а молитвы услышаны! Мы прощены! Она! Это все она!

И женщины вторили ей:

– Святая-святая-святая!..

День на крыше мира медленно подходил к концу.