Моя шизофрения⁠⁠

С тех пор, как это началось, прошло достаточно времени – думаю, не меньше сотни приступов. Взгляд моего кота свидетельствует, что я изменился не менее чем на 180°С. Нет, я не стал покупать дорогие вещи, не нашел дополнительную работу и не проводил на себе никаких пластических операций. Что-то изменилось изнутри. Мне сложно это описать, но все же, я попробую.


Мой заказчик, старый добрый Фрэнки, думает, что я просто отличный новеллист, молодой талант, который ему удалось найти в огромной навозной куче. Дело в том, что Фрэнки – владелец сети сайтов, и для одного из его детищ я создаю истории в стиле «хоррор». Писательство меня неплохо кормит на самом деле. Кстати, не только меня, но и моего кота Добби тоже.


Но Фрэнки не знает самого главного – я ничего не придумываю. Я просто описываю то, что вижу. Иногда истории мне рассказывают голоса, и в такие моменты я быстро перепечатываю услышанное, терзая свою старушку-клавиатуру.


С тех пор, как это началось, я начал видеть ее печати. На самом деле запечатан каждый. Она преследует все живое – например, моего соседа, от которого не так давно ушла жена. Я уже привык видеть ранее веселого и полного надежд, а теперь – опухшего по утрам и с постоянным перегаром, Джона с серой, толстой веревкой на шее. Петля с каждым днем становится все отчетливее. Или продавщицу из местного магазинчика с кровавой раной в голове, нанесенной бытовым топором. Она дежурно улыбается мне, даже не подозревая, что струйка крови в этот момент от топора на темечке стекает ей по лицу прямо в рот.


Поначалу я не мог спокойно на это смотреть и меня все время тошнило, но со временем ко всему привыкаешь. Мне кажется, что мой кот видит то же самое – немигающие круглые глаза и легкая дрожь по рыжему пушистому телу выдают его с потрохами. Думаю, нам бы было о чем с ним поговорить.


Иногда я хожу к врачам. Обычно – осенью, когда воздух становится прохладнее и свежее. Именно в это время года я начинаю все видеть и чувствовать особенно остро. Тени становятся контрастнее и объемнее, уличные огни начинают бить в глаза, сливаясь в яркий радужный шар, а привычные звуки почему-то начинают пробивать меня прямо в сердце, отдавая мерзопакостным звоном в ушах.


Но все бы ничего, если бы не кошмары наяву. Мне все время в такие периоды снится один и тот же сон: я еду за рулём, за окном светит солнце, монотонно играет радио и, казалось бы, ничего не предвещает беды. Идиллию вдруг перебивает телефонный звонок. Играет хитовая Every breath you take и я улыбаюсь - это моя любимая Джейн. Да, она уже вернулась из магазина и явно что-то забыла докупить, поэтому, собственно, сейчас мне поступит поручение - заскочить в маркет и взять 2 кг огурцов. Или масла и йогурта.


Я тянусь за телефоном, но он выскальзывает из руки и падает на пол. Я наклоняюсь и через 2 секунды мир разбивается на 1000 частей. Каждый раз сон заканчивается пугающей черной пустотой и зеркальными острыми осколками, которые летают в невесомости и ранят меня по всему телу. Я кричу, но рот словно заклеен скотчем - оттуда не вылетает ни звука.


С тех пор, как это началось, я нахожусь под пристальным наблюдением «душевных врачевателей». Они разные, за эти годы я перевидал всяких - и несколько молодых самоуверенных, вечно спешащих талантов, и старых волков психиатрии, которые натренировали ласковый взгляд, мягкие жесты и научились правдоподобно соглашаться с пациентами во всем. Не скажу, что их методы мне помогли, нет. Таблетки лишь помогают уснуть мучительным сном. Иногда, правда, мне колят прозрачный раствор, от которого стынет душа. Я будто замораживаюсь и становлюсь неподвижным как старая дубовая форель по акции, которую я имел несчастье в прошлом году купить у торгашей Доннеров в их недомагазине. Но потом все проходит, я оттаиваю и снова начинаю писать.


В последние полгода я имел дело с Лукасом Холлом – с приятным и умным 35-летним психиатром, подающим надежды в узком кругу научного мира. У него не было половины лица, одна рука была вывернута под невероятным углом, а вместо мозга сочилась кровавая каша. Чем больше я общался с ним, тем тяжелее мне приходилось - с каждым разом кровь становилась все отчётливее. Пока он раскладывал передо мной свои картинки или что-то писал в своем неизменно потрепанном блокноте, налитые красные капли блестели под солнечными лучами, обволакивающими доктора сквозь жалюзи уютного кабинета, и медленно стекали вместе сжидким мозгом на письменный стол, на все эти записи и прочее оружие психиатрического клана.


Клянусь, в какой-то момент, входя в его кабинет, я начинал пугаться от увиденного. Где-то через 2.5 месяца знакомства я не выдержал и сказал ему, пожелав держаться подальше от смертоубийственных машин и трасс. Но вместо адекватного восприятия разумного совета в ответ я лишь увидел усилившийся профессиональный интерес в его маленьких цепких серых глазах. Он так ничего и не понял.


Я не терял надежды. Я потом ему еще сотни раз говорил, но он просто делал вид, что верит мне, за что и поплатился. В прошлую среду, когда я, как обычно, пришел на прием, доктора не было на месте, а из подслушанного у медсестер разговора я узнал, что этот сукин сын все-таки влетел под грузовик на своем красном Форде. Мой прием перенесли на другую дату.


С тех пор, как это началось, я начал видеть отпечатки пальцев в зеркалах. Изнутри. Их много, и они разные. Иногда среди них встречаются совсем детские размеры. Если постучать по зеркалу, то можно услышать ответный стук. Пару раз я вовсе ночами просыпался от скрежета – такое чувство, будто кто-то царапал зеркало изнутри.

Добби обычно в такие моменты залезает ко мне под одеяло и мелко дрожит. Предатель, как будто только ему страшно.


Но иногда мне становится действительно жутко. Осенними вечерами, под тоскливый вой ветра и дождя, из старого зеркала выходит серая дымчатая тень. Меня прошибает сильный озноб. Она медленно идет по комнате. У нее не видно глаз или рта, но по очертаниям можно узнать привычное строение тела. Ну, или того, что должно быть телом. Мне хочется умереть.


Она садится напротив и скрипучим голосом, напоминающим скрип половиц, начинает снова говорить, и все о том же. О той жуткой аварии, произошедшей 5 лет назад. О 19-ти маленьких детях, которые никак, ну никак не хотели умирать. И о несчастном проклятом водителе школьного автобуса, которого потом суд признал невменяемым…