Моя Госпожа⁠⁠

Часть I

Впервые увидев его, я ещё раз утвердился в простой истине – субъективные представления и ожидания могут самым радикальным образом отличаться от реальности. Наверняка, обоим моим старшим коллегам подумалось нечто подобное. Фантазия рисовала нам некоторую смесь из агента «Людей в чёрном», Штирлица и Джеймса Бонда, именно ведь таким должен быть полковник ФСБ, руководящий секретным отделом по паранормальным явлениям, уфологии, криптозоологии и внеземным артефактам. Ещё позавчера мы и не догадывались о существовании такого отдела в самом что ни на есть материалистическом государственном учреждении, и вот – нам навстречу шагает немолодой, лет шестидесяти, довольно упитанный дядечка в потёртой джинсовой куртке и модных хипстерских кроссовках «New Balance».

Двое плечистых молодых людей в серых костюмах с короткими причёсками и, как это заведено в секретных службах, ничем не примечательными лицами остались ждать его в припаркованном у разметочного столбика чёрном «Гелендвагене». Столбик отмечал границу раскопок. Находящаяся рядом с ним табличка вежливо просила случайных туристов и прохожих с пониманием отнестись к тому, что из-за археологических работ проход по данной территории запрещён. Дядечка, вполне стереотипно напоминающий эдакого добродушного соседа по даче или даже бессменного ведущего телепрограммы «Поле Чудес», уже издали растопорщил бобровые усики в приветственной улыбке и вытянул вперёд сразу обе руки, словно шёл с нами обниматься.

– Аркадий Яковлевич, – совсем неофициально представился он и двумя руками обхватил ладонь Максима.

– Максим Киреев, профессор, руководитель кафедры археологии Н-ского университета, – поприветствовал его наш шеф.

– Наслышан, Максим Сергеевич, сам я – большой поклонник Ваших трудов, как-никак – Вы гордость всей страны, самый молодой профессор и уже европейская знаменитость! – льстивым бархатным баритоном отозвался полковник.

– Большая честь для меня, – дипломатично ответил Максим, – позвольте представить моих коллег – кандидат наук и преподаватель кафедры Софья Гольдфельд и мой аспирант Алексей Ревякин.

Полковник галантно поцеловал ручку Софочки и по-отечески потрепал меня по плечу.

– Мы тут, – немного замявшись, продолжил Максим, – было уже собрались в узком кругу отметить окончание работ поздним обедом, но вот услыхав о скором Вашем визите, решили повременить в надежде, что Вы составите нам компанию. Тут у нас, конечно, не столичный ресторан, но, так сказать, окрестная природа и деревня поставляют нам вполне неплохой и биологически чистый продукт.

– Правда? – Аркадий Яковлевич откровенно обрадовался, – С превеликим удовольствием! Четвёртые сутки в разъездах на бутербродах и гадкой растворимой лапше!

Увидев наш полевой стол, который Софочка заблаговременно оформила в некое подобие русского пейзанского натюрморта, полковник откровенно, как-то по-детски обрадовался и, будто аплодируя, трижды радостно хлопнул в ладоши. В центре стола блестели жирноватым золотом два увесистых копчёных леща, тонко нарезанные кусочки белого с красноватыми прожилками деревенского сала были выложены в некоторое подобие византийской мозаики, ещё дымилась отварная молодая картошечка в мундире, благоухал деревенский каравай с хрустящей корочкой, а пучки зелёного лука, укропа и редиски достойно обрамляли сие великолепие по сторонам.

– Ну об это даже и мечтать не смел, весьма признателен за приглашение!

– Ну уж, под это дело, сам Бог велел! – Максим, продолжая развивать успех, выудил из-под стола заветную бутылочку с восемнадцатилетним виски «Chivas».

– А вот в это ни за что не поверю! – полковник жестом отстранил бутылку, – Не поверю, что наш отечественный археолог вот так запросто разговляется дорогущим зарубежным виски. Ежели так пошло – то давайте что-то ваше, так сказать, «походное», ну, покуда это не технический спирт или прочая не предназначенная для простых смертных субстанция.

– Отчего же, – поддержал Максим, – наше здоровье нам самим так же дорого. Вискарь, кстати, у меня из берлинского «дьюти-фри», но есть и местная «горлодёровка», так мы самогон из деревни называем, весьма ядрёный при прохождении через верхний пищеварительный тракт, но мягкий и тёплый внутри, к тому же абсолютно лишённый неприятных похмельных побочных эффектов.

– Вот это по-нашему! Я ж сам из деревенских!

Максим на добрую половину наполнил наши стаканы мутноватой жидкостью из пластиковой бутылки, и даже Софочка попросила чуть-чуть, чтоб только прикрыть донышко её заветной археологической походной кружки. По старой русской традиции мы выпили за знакомство. Полковник, радостно хрустя зелёным луком, попросил далее называть его просто «Яковлевич» и рассказал, что сам всю юность мечтал стать археологом, да вот только в райцентре было только одно педучилище, из-за чего он по первому образованию только преподаватель истории в средней школе, да и поучительствовать практически не пришлось, так как был ещё в младые годы посвящён в «рыцари плаща и кинжала» могущественного ордена под названием КГБ. Тут же он провозгласил свой традиционный тост «За развитие советской исторической науки». Третий тост, с учётом присутствия среди нас молодой и жгучей брюнетки, мы по-гусарски стоя выпили «за дам».

Затем Яковлевич попросил небольшой тайм-аут, и несколько минут своего полного внимания посвятил копчёному лещу и молодой варёной картошечке. Он явно относился к тому сорту гедонистов-гурманов, которые откровенно и не таясь любили покушать, делали это так аппетитно и даже как-то артистично, что ненароком будили здоровый аппетит и расположение у других участников застолья. Тем не менее, он решительно отклонил руку Максима, желавшего разлить всем по четвёртой:

– Теперь за наше дело! Давайте осмотрим ваш сенсационный объект, а то за этим чудесным столом и в такой приятной компании не мудрено забыть не только про рабочую цель моего срочного визита, да и вообще потерять голову. Эх, где мои хотя бы сорок лет!

Последнее замечание, как мне показалось, относилось к Софочке – цветущей, слегка разрумяненной алкоголем темноволосой и кудрявой амазонке, чья чёрная походная майка с глубоким вырезом так беззастенчиво и дерзко подчёркивала античную красоту смуглых девичьих грудей.

– Отчего ж и нет? – Максим понимающе кивнул и приглашающим жестом указал в сторону отдельно расположенной брезентовой палатки.

Мы как по команде встали и направились туда, где лежала МОЯ ГОСПОЖА.

***
Когда и где Мелисса вошла в мою жизнь?

Мне трудно с уверенностью ответить на этот вопрос. Определённо, это произошло когда-то в совсем раннем туманном расцвете моего детского сознания. Может быть, я разглядел её прекрасный профиль в струях дождя или очертаниях быстрого весеннего облака. О Мелиссе мне рассказывал журчащий лесной ручей и шептала листва столетних лип. О Мелиссе грустно кричали косяки летевших осенью журавлей. Сначала я даже не знал её имени, просто оставшись наедине с собой под сенью лесных деревьев, ощущал волнующую близость её присутствия. Она гладила мои нагие мальчишечьи плечи тёплым летним ветром, приводила меня к полянам с самой сочной и зрелой земляникой, охраняла мой сон на мягкой траве под большим дубом.

Будучи молчаливым и нелюдимым ребёнком, я мог часами проводить время, бесцельно гуляя в лесу, который начинался прямо за калиткой нашей дачи и растекался безбрежным зелёным морем на десятки и сотни километров вокруг пригородного дачного посёлка. Среди деревьев я чувствовал себя намного уютнее и безопаснее, нежели в городе среди людей. Внутри моего детского мирка поселилась стойкая, греющая душу уверенность, будто я – не простой ребёнок, а избран какой-то могущественной и древней богиней природы, которая никогда не покинет меня и не даст в обиду.

Шли годы. Длинными скучными зимами в нашей городской квартире я тосковал по лету, по моему сказочному лесу, по ней…  Рисовал карандашом нечёткие силуэты на клетчатой тетрадной бумаге и силился разглядеть очертания её прекрасного лица в морозном узоре оконного стекла с унылым и опостылевшим городским пейзажем за ним.

В то лето мне уже исполнилось тринадцать, дачный сезон подходил к концу, по посёлку уже растёкся горько-сладкий запах дыма костров из опавшей листвы. Родители настойчиво зазывали на чаепитие на веранде с пирогом и клубничным вареньем. После каких-то дежурных фраз и неловких пауз сообщили, что я уже стал взрослым, и они надеются на моё понимание. Мать сказала, что они с папой больше не будут жить вместе, но навсегда останутся моими родителями. Папа уезжает в другой город, а эту дачу уже продали другой семье, у которой есть маленькие дети. Это известие не было какой-то большой неожиданностью, даже и от моего полудетского подросткового взгляда не могло укрыться, как оба родителя давно уже стали друг другу чужими людьми. Просто навалилась грусть от осознания того, что кто-то очень близкий деловым и равнодушным тоном, объявил, что проект «счастливая семейная жизнь и беззаботное детство» закрывается навсегда. Наверняка в спорах и взаимных упреках мои родители растратили все оставшиеся эмоции, поэтому новость действительно прозвучала как вокзальное объявление о том, что скорый поезд номер тринадцать прибывает на первый путь, счастливому детству просьба покинуть вагоны, впереди – новая и серьёзная эпоха взросления, вступать в которую мне совсем не хотелось.

После этого сообщения родители погрузились в какой-то свой деловой и неинтересный разговор и вовсе не заметили, как их сын убежал с веранды. Я же дерзко своровал из куртки отца пачку сигарет и углубился в лес к любимому дубу – пускать облачка пряного дыма и рассматривать их в лучах заката сквозь слёзную пелену, что заволокла глаза. Солнечные лучи ещё красили макушки деревьев в розовый цвет, а по верхушкам травы надвигалась вечерняя дымка. Бросив кривую тень, надо мной бесшумно пролетела какая-то огромная лесная птица. Неожиданно стало не по себе от ощущения, что я здесь не один. Недалеко кто-то был, чувствовался пристальный взгляд, нагой кожи плеча коснулись колебания воздуха, сердце сначала замерло, а затем, споткнувшись, учащённо забилось в груди. Под кем-то чуть хрустнула сухая листва, кто-то легко опустился и сел рядом. Смесь ужаса и благоговения овладели мной. Я сидел недвижно, словно превратился в каменного истукана, не решаясь повернуть шею, чтобы вдруг не увидеть то, чего видеть не положено, чего не положено видеть никому…

Затем она заговорила. Я даже не мог понять, звучал ли её голос извне, или только в моих ушах. Он был бархатным, женственным, самым приятным и красивым из всех, которые доводилось когда-либо слышать. Она говорила мне, что годы летят – люди меняются, растут, стареют и умирают, но она – никогда. Я тоже расту и меняюсь, я скоро забуду о ней, но она обо мне – никогда. Люди будут предавать и обманывать, даже самые близкие, даже мои родители и те, кого я полюблю в будущем, но она – никогда. И что она вновь придёт в мою жизнь, обязательно однажды позовёт меня, и мы будем вместе – целую, непостижимую разуму простого смертного вечность. Её рука легла на моё плечо и, приобняв, притянула к себе. Тепло и спокойствие растеклись по телу, мышцы расслабились, и я ощутил непередаваемое блаженство, словно душа покинула оболочку и качалась на волнах доброго, тёплого и бескрайнего моря. Вечного, бесконечного моря.

Яркий луч фонарика и голос дачного сторожа Петровича вырвали из глубокого сна. Влажный и холодный собачий язык мазнул по щеке.

– Тут он, ваш сорванец, под деревом мёртвым сном дрыхнет! Мухтарчик его отыскал.

Перед моими заспанными глазами появилась растрёпанная заплаканная мать и взъерошенный отец. Родители были настолько рады, что в результате многочасового поиска обнаружили меня целым и невредимым, что мне на какое-то время показалось, что они снова те любящие друг друга мама и моего детства.  И даже по возвращению домой мне не влетело за выкраденные отцовские сигареты.

***

– Русло реки здесь не менялось десятки тысяч лет, и мне при виде этого места сразу пришло в голову, что будь я вождём кочующего первобытного племени, то непременно выбрал для поселения это место. С трёх сторон его защищает вода, справа тихая заводь – в которой вне всякого сомнения всегда было полно лещей и сомов, а раньше, наверное, и жирных трёхметровых осётров и прочей вкусной и богатой ценными белками речной живности. И, конечно же, чувство меня, как всегда, не подвело. Сначала, однако, сильно казалось, что тянем пустышку…

Профессор Максим Сергеевич Киреев по дороге к брезентовой палатке не без бахвальства рассказывал полковнику предысторию нашей находки. По скверной, но вполне распостранённой, академической привычке он приписывал все заслуги себе и своей блистательной интуиции. Хотя привёл его сюда, собственно, я и никто иной. Даже есои и цель у меня была немного другая.

– Быстро прошли слой, где, казалось бы, гарантировано должна быть «бронза», ну, или «поздний каменный» – ничего. Рациональная часть мозга велит бросить, однако внутренний голос не велит спешить. Копаем дальше, хоть и неандертальцев в нашем краю по определению быть не должно. Чем чёрт не шутит? Уже реально глубоко, а я в мыслях, грешным делом, всё Сунгирь вспоминаю. Вгрызаемся дальше, ну, тут, я думаю, уже камень сплошной под нами, если дальше – то только долбить, а там только уж если кости какого-нибудь древнего динотерия найдем, а нет… Опаньки, а там абсолютно правильный, геометрически идеальный угол крупного артефакта, которому абсолютно на самый грубый прикид не меньше пятидесяти тысяч лет, по самым скромным оценкам при этом!

– Кроме вас, кто присутствовал на данный момент? – деловито поинтересовался Яковлевич.

– Четверо студентов-практикантов с нами было. Но они совсем зелены, мы, выражаясь на их сленге, им втёрли, что, похоже, нарвались на какой-то забытый военный схрон, с взрывчатым веществом, развернули и быстренько отправили в родной универ – доложить руководителю военной кафедры. Что они, собственно говоря, послушно сделали.

– Это очень правильно, чертовски грамотно! Благодарю за бдительность! – похвалил полковник, – Военрук – наш человек, дал сигнал.

– Ну а дальше, как говорится, своими силами. Дальше… Чего уж там рассказывать, когда можно самим посмотреть, тут уж никаких слов не хватит, – Максим приглашающим жестом распахнул занавес брезентовой палатки.

В палатку не проникал солнечный свет, в четырёх углах мы разместили походные светильники на батареях. Переносной кондиционер, тихо жужжа, поддерживая стабильную прохладу. Получив разрешение в виде одобрительного кивка Максима, я благоговейно сдернул с саркофага белую простынь и про себя поприветствовал МОЮ ПРЕКРАСНУЮ ГОСПОЖУ.


Крышка саркофага была выполнена из абсолютно гладкого и прозрачного, как чистейший горный хрусталь, материала. ОНА лежала в окружении какого-то вьющегося, украшенного голубыми и белыми цветами растения, дно саркофага покрывала светящаяся лунно-жёлтым светом неспокойная, как живая вода, слегка пенящаяся и пузырящаяся жидкость. Всё это создавало впечатление какого-то замкнутого гармоничного биотопа, обрамляющего сказочной красоты женщину в снежной белизны платье простого и прекрасного покроя. Чуть приоткрытые губы нежно алели на фоне бледной кожи, а длинные ресницы глаз лишённого мельчайших морщинок лица были сомкнуты так, будто она, услышав наше приближение, притворилась спящей. Русые вьющиеся волосы очерчивали лицо спящей богини, глядя на которое даже талантливейший из скульпторов древней Эллады или флорентийский гений эпохи Возрождения, уверовал бы в собственное бессилие и примитивность всего созданного руками человека. Высокий лоб и величественные брови венчала лёгкая воздушная змейка короны с бирюзовым камнем в центре. Окаймления рукавов платья украшал геометрический узор из пчёл и цветов, каких-то строгих рун и орнаментов с ровной, замысловатой последовательностью знаков древних загадочных письмен.

На несколько минут в палатке воцарилось благоговейное молчание. Первым прервал его полковник:

– Баста! – скомандовал он изменившимся хриплым голосом, – Накрой её снова, выйдем на воздух.

Вернувшись к месту нашей трапезы, полковник снова отклонил предложенный глоток самогона:

– Не надо больше этой сивухи, плесни вискаря и себе налей, – неожиданно он стал «тыкать» Кирееву, перейдя с елейно-панибратского общения на резкий, приказной тон, – То, что вы нашли, называется по нашей кодировке «спящая королева». Да-да, сказка, на самом деле, как говорится, ложь, но в ней – намёк. Кажется, её достаточно легко разбудить, но делать этого, упаси Бог, не стоит, – сам дьявол не ведает, что у неё там под крышкой творится. И это не может быть известно никому на нашем современном, признаться, достаточно примитивном уровне научной мысли. А неизвестность, как мы знаем – всегда угроза.  Угроза – ни мне, ни тебе, ни нашей компании, неизвестность такого древнего возраста – угроза всей нашей цивилизации!

– Какая угроза?! – наивно всплеснула руками Софочка.

– Ты знаешь, сколько человек на самом деле умерло после того, как открыли гробницу Тутанхамона? Надо ли мне рассказывать тебе, что произошло после того, как потревожили дух Тамерлана?

– Ну, я думала, что это всё – легенды, байки что ли…

– Многие реальные вещи специально превращают в байки, дабы у обывателя от страшной правды, говоря простым и понятным языком, крышу не рвало. Ну довольно теперь лясы точить, – он деловито посмотрел на часы, – план, господа археологи, таков: завтра вертолёты поработают по всей этой площади НУРСами с напалмом, потом большой крылатый «стратег» из ВКС аккуратно и целенаправленно роняет с пятнадцатикилометровой высоты очень серьёзную вакуумную бомбу, после чего здесь останется только воронка на сотню метров в радиусе и глубиной с два десятка метров, не выживет ни крыса, ни таракан, ни один древний микроб не сподобится уползти. И так будет правильно! Решение уже принято на самом высоком уровне.

– Ну это же мировая сенсация, это должно перевернуть научную картину мира?! – не унималась неверующая в происходящее Софочка.

– Неверный вопрос. Спроси вот лучше у твоего старшего товарища, что вас должно интересовать! – полковник указал на задумчиво молчащего профессора Киреева.

– Выживут ли археологи? – лаконично спросил Максим.

– Вот это правильно! Сразу видно, что должность российского профессора так просто не даётся, – неприятно съёрничал сотрудник секретного отдела, – Так вот, в мои полномочия входило не предупреждать вас о готовящейся «авиазачистке» – так мы это называем. Три окружные деревни, кстати, в данный момент эвакуируются, им втёрли «байку», что археологи на крупный пласт подземного газа наткнулись. Типа, даже если что, то «сами виноваты», нечего так глубоко копать.

– Это просто жесть какая-то! Мы ж не в «тридцать седьмом» живём! Мы ж не в Северной Корее! – Софочкино волнение грозило перейти в женскую истерику, и Максим ласково приобнял её за плечи, протянув только что закуренную сигарету. Сам закурил новую, и, сделав глубокую затяжку, задумчиво проговорил:

– Вы правы, товарищ полковник, мы должны быть Вам благодарны. Я уже давно догадывался о существовании подобной практики, давайте уж Ваши бумажки, подпишем, всё, что в подобных случаях требуется.

Полковник удовлетворённо кивнул и снова похвалил благоразумие Максима. Затем мы приступили к исполнению формальностей – двадцать лет строгого неразглашения и пять лет без выезда за границу, в случае нарушения условия – штрафные санкции по законам военного времени вне гражданской судебной юрисдикции. «Понимайте это, как хотите» и долгая многозначительная пауза.

«Маячок для бомбы уже поставлен. Палатка опечатана, приближение к ней воспрещено, периметр под контролем. Утром – в 6:30 в пешем порядке проследовать до эвакуированного села Озёрное, из личных вещей брать только паспорта, а всё другое: экспедиционное оборудование, транспорт, личные вещи, средства связи и прочее следует оставить. Предъявить подписанные бумаги капитану Ивченко, покинуть зону и ждать дальнейших распоряжений».

Покидая нас, полковник вновь надел на лицо маску благодушия, и на минуту превратившись в давешнего «Яковлевича», обратился к нашей спутнице:

– Вы уж поверьте, дорогая Софья, я Вас понимаю, как никто другой. Стоишь вот на пороге мировой сенсации, а тут вот появляется злобный дядька – и всё летит коту под хвост.

Он взглянул на часы, и уже вставая, чтобы уйти в направлении джипа, ещё раз посмотрел на неё и более мягким и терпеливым тоном добавил:

– Просто на самом деле – мы очень молодая и неопытная цивилизация, есть вещи, которые находятся за гранью нашего понимания, очень опасные и непредсказуемые вещи. Такие выводы нам стоили немало крови. А та штучка, что откопали вы, боюсь, может оказаться более опасной, нежели тысяча «тамерланов». Так будет лучше для всех нас, и может, всех восьми миллиардов, проживающих на этой планете, – сказал он, махая на прощание рукой, – Вы когда-то поймёте это сами, и возможно, даже будете мне за это благодарны. И вот что! Самогон я приказываю тут же вылить на землю, а это, – он схватил початую бутыль виски, – я заберу с собой для вашей же безопасности, чтобы излишний алкоголь не сподвиг вас на необдуманные поступки.

Мне же подумалось, что полковник – это редкая мразь, а так называемая „авиазачистка“ вполне может произойти до нашего выхода и на рассвете, подписанные бумажки – только для успокоения и отвода глаз. В его гуманизм верилось меньше всего. А это значит – нужно действовать, действовать как можно быстрее и решительнее!