Марьин Корень (часть 2)⁠⁠

Растение…

Гоша еще не успел выйти из леса обратно на станцию, когда понял, что начисто забыл его название. Перец? Какой-то перец? И, чтобы не ломать себе голову, по ассоциациям дал ему собственное название – Марьин корень.

Пристроив его в уголке пустого багажника, он отправился объясняться с женой. Большой фантазией он не обладал, поэтому не придумал ничего правдоподобнее, чем проигрыш в покер. Они с коллегами, действительно, раз в месяц собирались на партию-другую. Лидия знала об этом его безобидном хобби, потому поверила сразу, и новость произвела настоящий фурор.

Лидия швыряла в него материнский фарфор и ругалась такими словами, которые интеллигентный Гоша даже никогда не слышал.

- Лидишна…, - умолял он, уворачиваясь от разлетающихся вдребезги осколков, - Это была ошибка!

- Ошибка была бы, если бы ты промотал тысячу или две, но…

- Я все наверстаю! Обещаю!

- Это не ошибка, это – идиотизм! Я вышла замуж за клинического идиота!

- Лидишна… Прости! Дай мне пару лет, и я удвою! – вопил Гоша из-за кресла и благодарил всех богов, что она знает только о тех деньгах, что хранились в банке, и не подозревает о его «книжных запасах», так как книжки никогда не читала.

Фарфор закончился, и Лида как-то сразу выдохлась, опустела, тяжело осев в то самое кресло, за которым он держал оборону. Гоша на четвереньках подполз к ней, обхватил руками гладкие, холёные колени в смутной и слабой надежде, что сможет ублажить и задобрить ее старым добрым сексом.

- Не смей ко мне прикасаться, - устало произнесла она, брезгливо стряхивая его руки, - Пока все не вернешь, не смей даже думать об этом!

Встала и ушла наверх, в спальню. Гоша услышал, как щелкнул замок, и некоторое время сидел на полу у опустевшего кресла в окружении фарфоровых осколков. Этот маленький домик он умудрился построить в те благословенные времена, когда его колдовское везение еще не иссякло. Сейчас же, не имея никаких сбережений, на одну преподавательскую зарплату он его не потянет. Придется его продать и переезжать в старенькую двушку, которая досталась ему от матери.

Лиде пока это не пришло в голову, но когда придёт…

Он тоскливо уставился в незашторенное окно, где на чернильно-черном небе было совсем пусто.

…

В день, определенный календарем, как новолунье, он дождался полуночи, принес из гаража горшок и установил его на кухонном подоконнике – единственном, глядящем на Север. А потом, сгорая от стыда, приспустил трусы и принялся над ним торопливо дрочить, съеживаясь и застывая от малейшего шороха. Он даже не представлял, что мог бы сказать своей жене, если бы ей вдруг взбрело спуститься на кухню… Да, она ничего не стала бы и слушать!

Две недели еженощных срамных манипуляций ровным счетом ничего не происходило, хотя он подолгу осматривал землю в горшке, ожидая увидеть какой-то росток или хотя бы наклёвыш. Земля, изначально черная, отливала теперь жирным и белёсым, а кроме того начала вонять прокисшей спермой – вот и все перемены.

Его одолевали сомнения. А вдруг там нет ничего? Вдруг за такие деньжищи он получил просто старый глиняный горшок с землей? И представлял, как обе цыганки гогочут, как шакалы, потешаясь над доверчивым гаджо.

Так и подмывало вытряхнуть из горшка на газету, разрыть, проверить, есть ли там что-то, кроме земли. Но он не смел. Страх, что он не найдет заветное семечко, перекрывал настоящий ужас, что он его… найдет! Что тогда он будет делать? Выживет ли семя, если он просто зароет его обратно, как было, или для этого требуется особая рука – ведьмина? Ведь тогда прошло несколько томительных часов, прежде, чем она вынесла горшок! Что она при этом делала? Плясала с бубном? Читала задом наперед псалтырь? Окропляла горшочную землю кровью нерожденного?

Но через две недели, когда месяц в небе налился и окреп, он, наконец, обнаружил изменения и похвалил самого себя за выдержку.

То, что проклевывалось в горшке, не было похоже на росток, скорее на… гриб. Так, шампиньон, прежде, чем выбраться на поверхность, вспучивает вокруг себя землю. Небольшой такой бугорок, где среди липкой земляной крошки виднелось что-то… светлое…

С тех пор необходимую для ростка «подкормку» он стал проводить с бо́льшим энтузиазмом и все менее стыдливо. Быть может, это было и к лучшему, что Лидишна его игнорировала и всячески избегала, большую часть времени проводя вне дома или запираясь от него в спальне.

Но к концу третьей недели, настрой снова угас. Свои манипуляции он производил уже строго в респираторе, потому что, в противном случае, оглушительная вонь мешала достичь даже минимальной эрекции. А закончив «ритуал», отвернув лицо и почти вслепую, он торопливо уносил горшок обратно в багажник. Потом выходил во двор и, прыснув в легкие верным беродуалом, долго проветривал их от тяжелого, липкого, горшочного смрада.

Вид «растения» тоже не добавлял нужного настроя. Это не был гриб, как Гоше изначально показалось. Это было что-то совершенно иное и не имеющее к земной флоре ни малейшего отношения.

Гоша, как ни пытался, не мог игнорировать немыслимое сходство, которое с каждым днем только росло… В горшке произрастало что-то, что больше всего напоминало вялый, тощий и серый… половой член. Глядя на него, Гоша вполне мог представить, как какому-то старцу отрезали его орган, а потом наполовину прикопали в цветочный горшок. Для смеху.

Он уже догадывался, что ему на полную луну предстоит, и заранее корчился от омерзения и ужаса, ведь согласно инструкции ведьмы, «…когда он созреет, собери нектар, обмажь им свой причиндал и насладись своей бабой».

Ведьма тогда еще добавила, похотливо подмигнув: «Насладись по полной, ибо с момента зачатия и до самых родов упаси тебя Боже совать в нее что-то. Нельзя, слышишь?! Даже думать не смей! Если тебе, конечно, еще дороги твои… конечности…».

И вот эта ночь наступила. Сейчас ему нужно будет прикоснуться самой уязвимой частью своего тела к этой дряни, а потом всеми правдами и неправдами добиться от жены близости. Второго шанса не будет, ибо, если верить ведьме, цветет эта гадость всего однажды, а после начнется процесс «плодоношения»…

…

Гоша открыл багажник, взял горшок и на вытянутых руках унес его на кухню. Согласно указаниям, после сбора «нектара» растение следует оставить в темном месте до конца. Значит, самое утомительное – бессонные, путь и короткие, летние ночи – останется в прошлом.

Включать верхний свет он не стал, ограничившись небольшой лампой на вытяжке, и, затаив дыхание, пригляделся к «Марьиному корню».

Как-то от нечего делать, он залез в интернет и с удивлением обнаружил, что растение с таким названием действительно существует. Миленький садовый цветок, напоминающий пион и не имеющий ничего общего с отвратительной штуковиной, которая выросла и окрепла в багажнике его жигулёнка.

Выросла и окрепла в прямом смысле. Еще неделю назад это было вялый, сморщенный, старческий отросток, испускающий слабый цветочный душок, теперь же в горшке стояла торчком здоровенная кувалда. Головка обнажилась и лоснилась в звездном свете. Гоше, разглядывающему «корень» со смесью ужаса, зависти и отчаянья, даже показалось, что он видит, как по тому змеятся пульсирующие венки.

А в назначенный час в центре «головки» появилось отверстие, выпустив наружу бледно-розовую маслянистую каплю.

Гоша, вопреки очевидному, до последнего надеялся, что сбор нектара произойдет как-то по-другому, более безобидно что ли… И теперь с ужасом понимал, что ничего не получится. Вырасти в горшке любая другая часть тела, он бы не раздумывал, но прикоснуться своим пенисом к этому он просто не сможет! Пусть он не настоящий и только напоминает настоящий. Вполне возможно, ночной сумрак и звездный свет только усугубляют эту иллюзию. Пусть это запущенный случай так называемой парейдолии… но он все равно не смог бы потереться своим пенисом о… чужой. Даже, если бы от этого зависела его жизнь.

В отчаянье он глядел, как капля, издающая душный травяной аромат, растет, ширится, набухает и готовится вот-вот излиться… Еще несколько секунд и все будет потеряно…

Стряхнув оцепенение, он заметался по кухне, выдвигая и обрушивая на пол ящики и совершенно не заботясь о том, что на шум обязательно спустится Лида.

- Эврика! – вскрикнул он и схватил совсем новенький кондитерский набор. Не известно, чем руководствовалась Лида, когда его купила несколько лет назад, ибо стряпуха из нее была аховая.

Вывалив из коробки содержимое и то и дело кидая безумные взгляды на подоконник, Жорик выловил толстый кондитерский шприц и, зажав его в трясущейся лапе, метнулся к горшку.

Успел!!!

Он аккуратно приставил носик шприца к капле за мгновение до того, как она сползла бы вниз и впиталась в землю, и потянул поршень, а потом, не давая себе времени на размышления, выдавил маслянистое содержимое на свой скукоженнный от страха пенис и принялся быстро размазывать.

Действие «нектара» было мгновенным и чудовищным. Гоше показалось, что в член ему вцепилась целая стая каких-нибудь зубастых зверьков, вроде опоссумов. Он завизжал и бросился было к раковине, но через секунду боль так же внезапно пропала, сменившись совсем иными ощущениями.

Последние годы либидо его беспокоило его все реже. Сказывались и усталость, и Лидина холодность, и астма, и все больше одолевающие его лень и апатия. Сейчас все переменилось. И не только там – ниже пояса. Он вдруг почувствовал себя совсем иным Гошей, которого никогда и не существовало. Перед глазами все поплыло, и он на мгновенье вдруг увидел себя в каком-то прокуренном насквозь кабаке. Развалившись в вальяжной позе и бугрясь крепкими мышцами, он, хищно прищуриваясь, заценивал на танцполе цыпочек. И те, чувствуя его хозяйский взгляд, оглядывались, смущенно и немного испуганно поправляли платья и прически, а потом послушно шли на его молчаливый призыв, как крысы на звук Нильсовой дудочки.

Эрекция была не просто мощной, она была болезненной. Он захрапел и откинул шприц. Пошатываясь, вышел из кухни и тут же уперся взглядом в Лиду. Она, заспанная и перепуганная, теребя ворот халата, стояла в дверях гостиной.

Увидев мужа, она уже приоткрыла рот, чтобы спросить, что, черт возьми, он тут творит, но так и застыла. Георгий Михайлович, в одной футболке, подол которой многозначительно приподнимал вздыбленный, пульсирующий фаллос, уверенно зашагал к супруге. Она шарахнулась было, намереваясь сбежать, но что-то в его безумном взгляде подсказало, что это совершенно бесполезно…

…

Когда «дело» было сделано, а умаянная Лидишна крепко уснула, он, мучимый смущением, стыдом и виной, выскользнул из постели, тихонько достал из шкафа свежие трусы и спустился в кухню. Его горшочный приятель уже демонстрировал все признаки увядания – стал жухлым, пористым и каким-то… нестабильным, как гриб незадолго до того, как полностью сгнить и разлететься миллионами спор по округе.

И скатертью дорога!

Гоша брезгливо накинул на него посудное полотенце и торопливо унес обратно в багажник, решив, как и советовала ведьма, как можно реже на него смотреть. Совет был странный, ибо кто в своем уме захочет смотреть на тошнотворные метаморфозы? Что там теперь вырастет? Нога? Глаз? Может, сразу человеческий зародыш?

…

Лида была настолько ошарашена мужниным пылом, что даже не сердилась на его грубость и напор, которые, при других обстоятельствах, вполне можно было бы приравнять к изнасилованию. Но отношения супругов по-прежнему не клеились. Теперь по вине самого Гоши, который, помня ведьмины предостережения, шарахался от жены, как черт от ладана, и ее снисходительные потуги повторить фееричную ночь, остались невостребованными.

Лида, несколько озадаченная, вскоре отступилась, снова бо́льшую часть времени проводя вне дома – маникюр, подружки, шопинг, а дома или болтала по телефону или смотрела телек.

Гоша же, с одной стороны, пытался вернуться к нормальной жизни и работе, а, с другой, чутко следил за женой, пытаясь уловить какие-то изменения в ее поведении или внешности, которые свидетельствовали бы о том, что она забеременела, но ничего не замечал.

А потом грянул гром.

…

У четы Михай не было общих друзей. Были коллеги-приятели у Гоши, с которыми раз в месяц они пили вино и играли в покер, были подружки у Лидии, но эти две группы никогда не собирались за одним столом. Друзьями семьи можно было бы назвать разве что супругов Мартыновых, с которыми они дружили давно, созванивались почти ежедневно и частенько проводили вместе выходные.

Тот месяц – до первой Луны – Гоша много раз ловил себя на жгучем желании поделиться с Мартином своим секретом – рассказать, показать и, тем самым, переложить хоть малую толику собственных кошмаров и сомнений на дружеские крепкие плечи. Да и «Марья» ни словом не обмолвилась, что нужно хранить «корень» в строжайшей тайне. Но что-то его все время останавливало, остерегало. И в конечном итоге, он горько радовался, что послушал свою интуицию.

Как-то рано утром, примерно через две недели после памятного полнолунья, у Гоши запиликал смартфон. Звонила Ленка Мартынова, и у Гоши, еще до того, как он услышал ее сдавленные рыдания, застучало сердце в недобром предчувствии. Ленка никогда ему не звонила. Все, что она имела Гоше сказать, передавал или Мартин, или она звонила Лидии. Довольно милая и безобидная форма ханжества.

Пробормотав несколько успокоительных фраз, он отключился и стал одеваться, чтобы немедленно ехать в больницу. Раз Мартин не смог позвонить сам, значит, дело, действительно, дрянь…

- Что случилось? – спросила Лида из-под одеяла, сонно наблюдая, как муж торопливо натягивает брючата. Она пришла только под утро – была с подружками на девичнике – и еще не вполне протрезвела.

- Лена звонила. Мартин в больнице.

Лидия тут же подскочила и уставилась на мужа в немом ожидании.

- Говорит, состояние тяжелое… Надо ехать.

- Что с ним? Авария?...

- Не знаю точно. Я почти ничего не разобрал…

- Я с тобой поеду!

- Ты дольше собираться будешь, чем я доеду. Оставайся в постели.

- Позвони сразу, как что-то выяснишь! – попросила она.

Гоша, невольно тронутый ее тревогой за друга, склонился и, пусть и с некоторой опаской, клюнул ее в лоб.

…

Ленку он обнаружил в коридоре реанимации. Зареванная и напуганная до крайности, она сразу кинулась ему на шею с бессвязными причитаниями.

- Все так быстро! – бормотала она, без конца шмыгая носом, - Он около шести вернулся, за товаром ездил в соседний город. Я тут же заподозрила неладное, потому что вместо того, чтобы сразу спать лечь, он вдруг надолго заперся в ванной. Я подождала немного и постучалась к нему. Он не открыл и не ответил. Но я слышала, что он вихоткой трется, как ошалелый! Я еще раз постучала, и он вышел… Вернее, почти вывалился мне на руки! Его пальцы! Он их словно… в кислоту опустил. Будто обугленные! Черные и какие-то… жирные. А ногти… они просто слезли, как…

- Он что? Какие-то химикаты перевозил?

- Не знаю! Он не сказал, - Ленка разрыдалась, зажмурившись и закрывая уши руками в детской попытке спрятаться от кошмара, - Не мог! У него во рту. Там то же… самое! Он только выл и мычал. Я вызвала скорую…

Гоша, мучимый внезапно созревшим чудовищным подозрением, проводил подругу до скамейки, усадил.

- Врачи… сказали, что с ним?

Ленка кивнула.

- Нек.. какой-то… нек…

- Некроз?

- Да! Он самый!

Прежний Гоша остался бы с Ленкой, ждать вестей от докторов. Ну, быть может, целомудренно приобнял бы ее за плечи, чтобы поддержать. Если бы, конечно, видел, что она не против…

Но сейчас Гоше было просто жизненно необходимо повидать Мартина. Поэтому, удивляясь собственной дерзости, он подкараулил самого зеленого и безобидного на вид интерна, который сновал туда-сюда по коридору и, зажав его в закутке, сунул в карман несколько купюр.

Тот проводил его в ярко освещенную и до блеска надраенную палату и, воровато озираясь, подпер задом дверь.

- Он… выживет? – спросил Гоша глядя на бессознательное тело под простыней, утыканное проводами и капельницами и окруженное кучей пикающих мониторов.

- Трудно сказать, - интерн позади шевельнулся, из чего Гоша, не оглядываясь, заключил, что тот пожал плечами, - Готовят операционную. Предстоят множественные ампутации, но некроз так быстро распространяется, что…

- Выяснили, от чего это?

Снова краткое шуршание сзади.

- Были бы мы где-нибудь в тропиках, можно было бы предположить, что аллергическая реакция на укол ската или медузы, или бурый паук цапнул… Но здесь… такая агрессивная инфекция…

- А что анализы?...

- Результаты еще не готовы, да и времени нет их дожидаться.

- Я могу побыть с ним наедине? – Гоша оглянулся, - Всего несколько минут. Это… мой друг, понимаешь?

Интерн поколебался и кивнул.

- Даю одну минуту, - сказал он, прежде чем выскользнуть за дверь, - Сам понимаешь, чем я рискую…

Когда в палате остались только они с Мартином, Гоша приблизился к койке и уставился на старого друга.

Еще на прошлой неделе, когда они семьями выбрались поорать в караоке, Мартин выглядел блестяще. Он вообще сохранился гораздо лучше, чем Гоша. Ходил в зал тягать железо, соблюдал диету и режим. Густобровый, крепкий, высокий и румяный. Гоша ему даже по-доброму завидовал и каждый вечер давал самому себе обещание, что на следующее утро непременно встанет пораньше и перед работой сходит с Мартином на тренировку или пробежку. Так и тянул около полугода, пока проблема пробежек сменилась совсем иной проблемой – тайной и дремучей.

Но сейчас перед ним лежал разлагающийся полутруп. Покоящаяся на белоснежной простыне правая рука представляла собой что-то черное, гангренозное, истекающее маслянистыми соками. Среди бинтов и гниющей плоти даже виднелись белесые косточки, кажется, только и ждущие, чтобы плоть окончательно их отпустила и дала возможность свободно рассыпаться по простыне. Губы уже сгнили, а некогда ухоженные зубы позеленели и беззастенчиво скалились среди вспученной гнойными пузырями кожи.

Гоша долго не решался заглянуть под простыню, но, не увидев главную «улику», он не мог быть полностью уверенным в совершенном преступлении. Наконец, он собрался с духом, слегка приподнял краешек простыни и тут же отшатнулся, зажимая рот руками, чтобы не заорать. В этот момент вернулся интерн.

- Тебе пора, мужик. Они уже за ним идут.

Гоша, не отнимая рук от лица, вышел в коридор. Ленку он перед этим спровадил в кафетерий, расположенный рядом с больницей, наказал, ждать его там с новостями. Но, покинув палату, даже не вспомнил про нее, сел в машину и долго сидел, вцепившись в руль и с видом озадаченной мартышки пялясь в лобовое стекло.

Девичник… Ночные поездки к поставщикам… А левая-то рука – цела…

Перед глазами замельтешили тошнотворные в своих анатомических подробностях порнографические видения. Чтобы прогнать их, Гоша рванул коробку и на полном газу вылетел с больничной стоянки.

…

По возвращению домой первым порывом было поднять гаражные ворота, а потом распахнуть багажник, впустив в него яркое, летнее солнце. Пропади оно все пропадом!

Лидия, конечно, не спала. Напуганная и взъерошенная она поджидала его и выскочила на крыльцо, как только он заглушил мотор.

- Я пыталась дозвониться…

- Я звук отключил, - ответил Гоша, глядя на жену. Выглядела она этим утром на удивление старо и потасканно. Тревожилась за его лучшего друга…, - Его оперируют сейчас. Какая-то… инфекция.

Ужас, промелькнувший в ее глазах, Гошу даже развеселил, и он с трудом сдержал ухмылку. Потаскуха опасается, не подцепила ли от него что-то… Знала бы она…

А спустя пару часов позвонила Ленка и сообщила, что Мартин скончался на операционном столе.

На период похоронных мероприятий Гоша взял небольшой отпуск, но когда «отгуляли» три и девять дней, он понял, что вернуться ни к работе, ни к прежней жизни уже не может.

Вести семинары и дипломников он уже был не в состоянии, но еще некоторое время заставлял себя ходить хотя бы на лекции. А потом забросил и их. Телефон обрывали и ректор, и коллеги, и студенты. Потом перестали.

Он понимал, что работу он потерял, а рассчитывать на былое везение не приходится. Но вместо страха и тревоги, испытал только облегчение.

Целыми днями он просиживал на диване в гостиной, обгрызая до мяса ногти и дожидаясь темноты, чтобы принести на кухню горшок, установить его под призрачный звездный свет, сесть рядом на стульчик и… наблюдать.

Вспоминая свой первый порыв – уничтожить «растение» - он удивлялся самому себе и радовался, что не сделал этого, ведь, по сути, эта штуковина в горшке теперь стала самым дорогим в его жизни. Слишком высокую он за неё заплатил цену. И дело было вовсе не в деньгах.

До первой Луны его как-то не слишком заботила возможность, что кто-то (жена или, не дай Бог, внезапный потенциальный покупатель) нагрянет в гараж и откроет багажник, а теперь он думал об этом постоянно и боялся оставить «корень» без надзора.

За женой он тоже следил, но больше по тягостной необходимости. Приходилось старательно делать вид, что не замечает и не понимает ее скорби, и сохранять зыбкую видимость семейных уз. До поры.

Порой он размышлял, пошел бы он на этот дикий эксперимент, если бы знал, что Лидия гуляет? И никак не мог ответить на этот вопрос. Да, скорее всего, он сделал бы то же самое. Только двигало бы им не благородное стремление сохранить и приумножить семью, а элементарная злорадная месть.

Лидия же после смерти Мартина очень изменилась и почти не вставала с кровати. Стала запущенной, одутловатой, ко всему безразличной. Гоша, взявший теперь на себя труд по субботам загружать стиральную машину, заметил, что жена даже нижнее белье почти перестала менять, ибо среди прочего в корзине с грязным бельем было шесть пар Гошиных трусов и, в лучшем случае, одни - Лидины. А то и вообще ни одних. От этого к злости, разочарованию и страху, которые он теперь к ней испытывал, добавилась еще и изрядная доля брезгливости.

Счастлив и спокоен он был только короткими июльскими ночами, когда устанавливал на подоконнике горшок, выключал верхний свет и нетерпеливо усаживался в кресло напротив. Тогда все тревоги и разочарования отступали куда-то на задний, совершенно не важный план, и на сухих Гошиных губах расцветала благостная улыбка.

В тот день, когда умер Мартин, Гоша кое-как дождался темноты и ушел в гараж. Открыл багажник и, задержав дыхание, долго смотрел в дальний его угол, где под кухонным полотенцем что-то снова росло и бугрилось. Но сейчас, когда он узнал самое страшное, его уже ничего не могло ни смутить, ни напугать. Он ухватился двумя пальцами за краешек полотенца и потянул на себя. А потом улыбнулся.

В горшке росло маленькое деревце, вроде японских бонсаев. Коренастенький ствол венчала пышная крона, где среди сочных темно-зеленых листочков уже виднелись набухшие крошечные бутоны.

Он бережно отнес деревце обратно на кухонный подоконник и, подтянув табуретку, уселся рядом, любуясь растением. А когда время перевалило за полночь, ему начало казаться, что за внешним фасадом скрывается что-то совсем иное.

Темный силуэт, наливаясь холодным светом звезд, все больше походил не на деревце, а на сидящего в позе лотоса крошечного Будду. Пышная крона – кудлатая детская головка, боковые веточки обретали черты коротеньких ручонок, а гуляющие по стволу ночные тени словно ширили его, добавляли объема, превращая в пухлое тельце.

Но стоило хоть на секунду отвести взгляд, как иллюзия рассеивалась, и требовалось некоторое время, чтобы снова начать его видеть… Поэтому Гоша старался не отвлекаться и таращился на него ночи напролёт.

«Будда» вроде бы сидел стыло и неподвижно, но Жоре то и дело мерещилось, что он видит, как медленно опускается и поднимается его грудка, а круглый животик иногда подрагивает, как во время икоты. То и дело на безликой темной голове появлялся черный провал раззявленного ротика и провалы поменьше – глаз, где время от времени вспыхивали зеленые огоньки.

Транс был настолько глубоким, что вскоре Жорику пришлось заводить будильник, так как он боялся прошляпить фатальные для деревца предрассветные сумерки. А еще через некоторое время транс стал сопровождаться видениями. Поначалу это было что-то малопонятное – разрозненные образы, которые чаще всего ему ничего не говорили. Но постепенно они становились все более отчетливыми и предметными, словно настраиваясь на Гошины страхи и тревоги и транслируя ему то, что его интересовало. Тогда Гоша понял, почему ведьма так настоятельно требовала вернуть «корень». Это же вроде пресловутого хрустального шара… Единственное, что у Гоши не получалось – это сознательно заставить дерево показать ему что-то конкретное. Деревце само решало, что ему, Гоше, сейчас важно и нужно. Ничего, немного времени и сноровки…

Время у него есть.

…

Однажды Гоша проснулся после краткого и тревожного утреннего сна от необычных звуков. Лида шуршала в прихожей. Он уже настолько привык, что жена или сидит в спальне, или бродит молчаливым призраком по дому, что страшно удивился, обнаружив ее при полном параде в дверях.

- Куда это ты? – спросил он настороженно.

- Мне надо… к врачу, - неохотно ответила она, отводя глаза.

Гоша тут же проснулся окончательно и, откинув плед, вышел в прихожую, внимательно осматривая жену. Взгляд потухший и угрюмый, темные круги под глазами небрежно замаскированы тональным кремом, сухие, тусклые волосы собраны в куцый хвостик, а шея… шея грязная.

- Заболела?

- Вроде того. Я в диагностический записалась.

- А мне почему не сказала? – спросил он и чуть не ударил ее, когда она посмотрела на него безо всякого выражения. Действительно, кто он такой, чтобы делиться с ним своим состоянием? Всего лишь ее никчемный, безработный, рогатый муж. А ведь волшебное деревце предупреждало, что надо быть начеку и срок близок. Но Гоша, вопреки здравому смыслу, по старинке верил, что в случае чего, жена, в первую очередь, поставит в известность его, а потом уже соберется бежать по врачам…

Впрочем, вера верой, но он все-таки прислушался к добрым советам и подготовился.

- Ладно, - он потянулся к небрежно брошенным брюкам, - Я тебя отвезу.

Он уже приготовился к тому, что Лидию придется умасливать и уговаривать, но она на удивление быстро согласилась.

- Спасибо, - произнесла она, и взгляд ее смягчился, потеплел, - Я, действительно, боюсь садиться за руль. Такой гололёд…

- А что с тобой такое? – спросил он в неумелой попытке изобразить заботливого мужа, пока торопливо одевался.

Она поколебалась, но все же с неохотой ответила:

- Меня уже которую неделю постоянно тошнит, кожа портится, а живот… словом… Он вдруг как-то вырос… и мне кажется, там… что-то шевелится, - Лидия помолчала и резко с вызовом, едва прикрывающим страх, добавила, - И не смотри так! Месячные идут, как по часам! Там что-то… другое… Мариска с Алёной предполагают, что…

Лидия стушевалась, отвела глаза. Гоша молча ждал. Эти идиотки Мариска с Алёной… Скольких еще дур-подружек она посвятила?

- Ну, - Лида отвернулась, - Они говорят, что это похоже на солитера… у Марискиной тётки…

Гоша, неожиданно для себя самого, расхохотался.

- Если бы ты завела солитера, то не набрала бы порядка двадцати кило за полгода! – ответил он, с удовольствием наблюдая стыд и злость на ее лице, а кожа у тебя портится, потому что надо хоть изредка рожу мыть…

- Тогда, может, ты его завел? – окрысилась она, доставая из кармана ключи.

Гоша, действительно, в последнее время сильно похудел, и отвисшее прежде брюшко больше не мешало рассматривать свои гениталии. Такое желание, пусть и редко, но все еще возникало. Не возникало только желания показать гениталии горячо любимой супруге. Это после бедняги Мартина-то! Боже упаси!

Марьин Корень (часть 3)