Кто пришел? (1/2)⁠⁠

Громкий стук в дверь напугал настолько сильно, что Катька выронила свечи и резко опустилась на стул, испуганно посмотрев сначала на Риту Кевельсон, а затем встретившись взглядом с Ириной Искандеровной.

— Так и должно быть? — прошептала она, пытаясь унять дрожь в руках.

Рита кивнула и сочувственно произнесла:

— В первый раз всегда страшно, но не волнуйся, мы поможем. Свечи подбери, положи сюда, — тонкий длинный палец с острым когтем гарпии, выкрашенный алым лаком или самой кровью.

Катька послушно опустила свечи в медный таз со святой водой, где уже плавал железный крест, снятый с могилы безымянного солдата. Крест торчал из земли, словно кривая рука, просившая о помощи и желавшая уцепиться за первого встречного.

— Теперь на плиту, — наставительно вещала Кевельсон, а Ирина Искандеровна поправила пеструю шаль на плечах.

Зябко стало в квартире, но она подготовилась заранее.

— Что вы там такое вкусное готовите? — пропищал голос из-за двери, едва под тазом заплясали сине-оранжевые огоньки. Ненастоящий огонь, прирученный. Сейчас бы дикого, вздымающегося к летнему небу ярким столпом. Катька поджала губы, почувствовав, как по позвоночнику вниз побежали мерзкие мурашки.

— Не обращай внимания, девочка, — прокаркала Ирина Искандеровна голосом старой вороны. — Покуда закрыты все оконные створки, пока крепкий замок не повернется по твоей прихоти или по чьей-то еще, оно не войдет. Будет топтаться на пороге и колотить в дверь. Главное не пускать.

— А если это?..— Катька обернулась на темноту коридора.

— Тоже хочу попробовать, пустите хоть одним глазком посмотреть, хотя бы понюхать! — голос окреп и теперь походил на молодой мужской, точно такой же, каким разговаривал Ваня.

Ваня, Ванечка, Ванюша, птица вольная, птица певчая, с глазами васильковыми, золотыми кудрями до плеч, а ниже плеч нет ничего, кто-то взял да обрубил тело, забрал его, побрезговав остальным и оставил только изуродованную голову, чтобы получилось хоть как-то опознать родные черты на холодном столе морга.

— Не слушай! — Кевельсон хлопнула ладонью по столу. — Сейчас наговорит тебе такого, что сама пойдешь приглашать!

— Зубы, — скомандовала Ирина Искандеровна.

Катька высыпала в таз молочные зубы Вани, которые мама зачем-то сохранила, завернув в платочек и спрятав в шкатулку с украшениями.

— Зубы, зубки, зубищи, зубоскалые твари пытаются до меня добраться! — заревел голос.

Катька вздрогнула, помешала страшное варево, понимая, что у нее затряслись коленки. Как тогда, перед той самой секундой, когда простыня сползла и обнажила обкусанные щеки, словно тот, кто впивался раз за разом в мягкую плоть, пытался неумело поцеловать, но не справлялся с нахлынувшими чувствами и пускал в ход клыки. Иначе откуда такие раны? Не ножом же до кости срезали, раз за разом, словно очищая яблоко от жесткой кожуры.

— Цыц, оголтелый! — прохрипела Ирина Искандеровна, громко, чтобы незваный гость точно услышал.

А он услышал и принялся методично стучать в дверь, то наращивая темп, то замедляясь.

— Кто там? — выдавила из себя Катька, машинально зажимая нос пальцами: варево на плите быстро закипало и появился отвратительный запах.

Вода потемнела.

— Тот, с кем тебе явно не захотелось бы познакомиться очень близко. Но хорошо, что пришел. Значит, сейчас нужный товарищ прискачет, — Кевельсон наблюдала за варевом и в глазах ее отражались искры, плясавшие на бурлившей поверхности.

— И он расскажет?

— Непременно, — крякнула Ирина Искандеровна. — Только слушай внимательно, зубов-то не осталось, все в ход пустила. Надо было припасти парочку на всякий случай.

Небо за окном, ясное, синее, подернулось пеленой и на землю опустилась тьма. Катька не понимала: видела мрак лишь она сама вместе с Ритой и старухой, или любой, высунувшийся с балкона, заметил бы?

— Идет! — обрадовалась Рита, хлопнула в ладоши.

Катька нервно сглотнула. Ладони вспотели, перед глазами завертелись картинки воспоминаний и к горлу подступил комок тошноты. Еще немного и ее вывернуло бы наизнанку от тошнотворного пара, спиралью крутившегося над тазом.

Стук прекратился.

Но лучше бы он продолжался, ведь на смену ему пришел мерный цокот копыт. Словно ловкая козочка прыгала вверх по ступеням. Катька вытерла лоб, покрывшийся испариной — бросило сначала в жар, затем резко в холод.

Поскреблись.

И Катька застыла от пробравшей жути. Жуть намертво вцепилась во внутренности ледяными пальцами, добралась до костей. Кости, кости, много разных, красивых, ни разу не ломанных. И каждая косточка отзывалась гулом, вибрацией на низких частотах, зудела, будто пытаясь выбраться наружу и отринуть кожаный мешок, нанизанный на них. Катьке стало откровенно дурно, она склонилась над раковиной, извергла содержимое желудка поверх грязных тарелок и вилок. Вилки ощерились зубцами, зубьями, зубами, зубками, такими же блестящими, как те, молочные, утопшие в растопленном воске, вместе с крестом и пригоршней едкого перца. Перец собрали, высушили и перемололи в жгучую специю далеко-далеко, в палящем зное, под неусыпным оком злого солнца. Специю смешали с густыми слезами покалеченных детей, ею можно было теперь писать картины и картины эти, расцветающие под кистью безликого художника, сводили бы с ума, передавались бы из поколения в поколение. На холсте бы изображались изможденные лица с воткнутыми в глаза иголками. Рты, раззявленные в немом крике, а изо рта высовывалась бы змея. Руки сложились в мольбе, ногти вырваны, вены вскрыты, запястья опутаны колючей проволокой, вместо привычного одеяния святых на церковных иконах, на бесполом существе красовалась порванная сутана, а в прорехах виднелись кости и внутренние органы. Над обритой головой с наморщенным лбом сиял бы нимб из рожиц младенцев и засохших цветов. И все это выглядело бы оплавленным, слегка растекшимся, словно свечного человечка сунули в разогретую печь…

Кевельсон хлопнула Катьку по плечу и та вернулась в реальность, часто-часто заморгав, потянувшись за стаканом с водой.

— Я не могу, — покачала головой Катька.

Ей предстояло пересечь коридор, прильнуть ко входной двери и попросить ответить на несколько вопросов.

— Не мочь будешь потом, — осклабилась Кевельсон и показалось на долю секунды, что улыбка ее доползла до ушей.

Катька мотнула головой, смахнув наваждение.

— Сейчас иди и говори, — Рита достала пачку сигарет, щелкнула зажигалкой.

Катька с трудом вышла из кухни. Ноги подкашивались, грозясь уронить хозяйку на кафель, чтобы она проехалась лицом и собрала челюстью углы. Катька практически подползла к двери, положила на нее ладонь и могла бы поклясться: с тихим шелестом, шорохом, кто-то, по ту сторону, приложил свою. Девушка встала на цыпочки и посмотрела в глазок. Зрачок расширился, сузился.

— Кто пришел? — едва шевеля пересохшими губами прошептала Катька.

Клубившийся, шевелившийся мрак отозвался стоном, полным боли. Так стонала бабушка, изнывая на неудобной койке хосписа, протягивая ко внучке тощие морщинистые руки, оплетенные прозрачными пластиковыми трубками. Так стонала сама Катька, сидя в ванне и лезвием расчерчивая надвое плоть на запястьях. Горячую, живую, мягкую и податливую. Такую же живую, как мрак по ту сторону. Он хихикнул, хохотнул, загоготал. Из мрака показалось лицо Вани с зашитыми веками и губами, приблизилось к глазку. Катька приложила ладонь ко рту.

— Тот, кто знает, — был ей ответ.

— Где искать тело? — проблеяла Катька совсем по овечьи, не веря тому, что увидела.

Она, собственно, не верила ни в бога, ни в дьявола. Но волку совершенно безразлично верила ли в него запуганная овца. Он просто приходил и вспарывал глотку, либо сворачивал к лесу, чтобы дождаться, пока овца станет крупнее, а предстоящая трапеза — сытнее.

— Не найдешь, — прошипел мрак. — Ни целым, ни по частям.

— Кто его убил?

Мрак снова захихикал, а нитки на веках Вани лопнули, глаза распахнулись, молниеносно приблизились.

— Тот, кого ты знаешь.

— Зачем убил?

— Ваня, Ванечка, Ванюша, голова в земле, глубоко ее черви жрут, ползают, лоснятся, откармливаются, радуются, ползают, голова в земле…

— Зачем убили?! — завопила Катька, почти перейдя на ультразвук.

— Открой дверь — расскажу, — засюсюкал мрак голосом мамы.

— Так говори!

Мрак зацокал, застучал копытами. Руки Риты легли на плечи, попытались оттащить назад.

— Уходи! — прогрохотала она. — Будет тебе и сердце, и печенка, прочь пошел!

Мрак тотчас рассеялся, проглотив лицо Вани. Катька прислонилась к стене, села на корточки, уставившись невидящим взглядом в потрепанные кроссовки, которые выкинуть рука не поднималась. Кевельсон села напротив.

— Я предупреждала, — она подняла вверх указательный палец и погрозила им. — Зубов не осталось, а вопросы ты бездарно просрала. Что за истерика? Мы говорили, что будет баловаться, играться, увиливать.

Катька задрожала, обхватила себя руками. Рита сжалилась, брови, сурово сведенные к переносице, расслабились, приподнялись.

— Ладно, пойдем, чаю тебе сделаю.

Катька послушно встала, опираясь на протянутую руку. Ей хотелось стереть память, вытащить глаза, помыть их, и даже не вставлять никогда обратно, чтобы никогда не видеть того, что рассмотрела, прильнув к глазку.

Ирина Искандеровна приосанилась, едва на столе появились чашки, свежий торт, купленный утром в кондитерской на углу дома.

— Сахар? — спросила Рита, взяв в руки сахарницу.

Старуха отказалась, покачав головой. Катька, которая сидела теперь с полотенцем на голове, беспомощно наблюдала, как в ее чашку плюхнулась долька лимона.

— Сахар? — повторила вопрос Рита, повернувшись к Катьке.

Та неопределенно пожала плечами, затем согласилась. Пока грелась вода в чайнике, она ополоснулась, закуталась в выцветший махровый халат с прорехой на правом бедре.

Старуха ухватила с торта вишенку, отправила рот, посмаковала, почмокала губами. Затем потребовала себе кусок побольше, направляя нож в руке Кевельсон, нависший над угощением. Катька не переставала удивляться тому, что Ирина Искандеровна каким-то образом видела окружающий мир, пусть ее глаза и заволокли два бельма. Рита вскользь говорила, мол, Искандеровна променяла свои родные глаза на те, которые помогали видеть не только мир людей.

— Если сказал, что не найти тело, значит, не найдешь, — молвила Рита разлив кипяток по чашкам и сунув в него чайные пакетики.

Вода стала ржаво-коричневой практически моментально. Труха с красителем под видом настоящего цейлонского.

— Невозможно, — отрезала Катька. — Все равно где-то останки лежат.

— Или не лежат, — протянула Искандеровна. — Перемололи в пыль или сожгли и развеяли по ветру. Не найдешь.

— Нужно было сжигать в крематории в таком случае, — огрызнулась Катька.

Рита недовольно хмыкнула.

— Раз такая умная, то чего ко мне обратилась?

Катька осеклась на полуслове, извинилась, втянув голову в плечи.

— У меня осталась еще прядь волос Вани, — пролепетала она, услышав, как предательски дрогнул голос.

Рита закатила глаза.

— Зубы нужны, именно зубы. Сколько еще раз повторить?

Старуха тронула ее за локоть.

— Будет тебе, не серчай. Девочка отчаялась совсем, будто ты сама никогда не была на ее месте.

Рита фыркнула.

Конечно, была. Только оказалась посмелее и посмотрев в глазок не стушевалась, взяла себя в руки и отчеканила вопросы один за другим. Мрак ответил на все, вполне исчерпывающе. Нет, ее родной отец не пропал без вести в страшном шторме, он пускал слюни, пока пускал по вене вещество. Так и застыл, даже не успев вытащить шприц. Сердце остановилось в мгновение ока, мозг трепыхался еще пару минут. Наверное, наблюдал за радужными фракталами, скукоживаясь, тлея, словно скомканный лист бумаги, брошенный в камин.

— А сойдут мои зубы? Мы же родственники, — промямлила Катька, цепляясь за последнюю надежду.

Рита и Искандеровна переглянулись.

— Нужно уточнить, — буркнула Кевельсон, подула на чай и шумно отхлебнула.

***

Ванька пропал очень неожиданно.

Не то, чтобы люди пропадали по договоренности, сообщив об этом по телефону родственникам. Просто для брата, пусть даже очень беспечного и сопротивляющегося любому контролю со стороны мамы, это было слишком нетипичным поведением исчезать на долгий срок. Как сквозь землю провалился. Вот его видели в трамвае, удобно устроившимся позади остальных пассажиров. Он нацепил оранжевые с черным наушники, привезенные мамой из-за границы, откинулся на спинку сиденья, дергая ногой в такт музыки. Мама предлагала купить новые, но Ваня отказывался. Прикипел сердцем к ним, пусть со временем они и покрылись множеством царапин, облупилась краска, на оранжевой полоске слева появился заметный скол.

Вот он вышел из трамвая, срезал дорогу до супермаркета через соседский двор. Черт дернул Катьку попросить купить продуктов. Ваня прекрасно знал, что в магазинчике у дома выбор невелик, часто встречалась просрочка, и ленивая продавщица в замызганном переднике того самого неприятного синего оттенка, каким красили стены в подъездах, категорически не переваривала, когда покупатели отрывали ее от увлекательного мира любовных романов в мягких обложках.

Но до супермаркета Ваня не дошел, как и не пересек двор до конца.

Бабульки на лавках путались в показаниях. То говорили, что видели светловолосого парнишку, воркующего со стайкой бездомных кошек, то наперебой тараторили, что он повернулся на зов какого-то мужчины в красной кепке, зашел с ним в подъезд и не вышел. Катька всю голову сломала, припоминая жил ли там кто из знакомых брата. Нет, не жил. А идти следом за незнакомцем Ваня точно бы не стал. Перерос уже давным-давно тот возраст для заманивания сладостями и новорожденными щенками.

Агония ожидания и безрезультатных поисков затянулась на недобрых полгода, пока среди ночи не позвонили и не сообщили о неприятной находке. Мама скончалась от сердечного приступа до приезда скорой помощи, и Катька, воя от ужаса и горя, исцарапала лицо в кровь правой рукой, сидя на полу в прихожей, левой рукой вцепившись в телефон. Катька раскачивалась из стороны в сторону, билась головой о стену. Хорошо, что она заранее открыла нараспашку двери. Плохо, что времени оказалось недостаточно.

На крики сбежались соседи и Пал Палыч, тучный добряк с пышными усами, подхватил хрупкое тельце на руки, разобрав в задыхающейся речи только два слова:

— Мама! Умерла!

Понес на кухню, усадил Катьку за стол, нашел в аптечке капли, но засомневался, не стал силком вливать их в несчастную. Дал воды, и сидел рядом до приезда скорой, пока остальные соседи караулили внизу, чтобы сразу проводить медиков в квартиру. Следом приехали из полиции, но Катька плохо помнила кто вызвал.

Расцарапанное лицо осмотрели, обработали, сделали укол и на Катьку навалился глубокий сон. Урывками в том сне ей виделась мама, которая улыбалась и говорила, что пошутила, никто не умер. Руки гладили Катьку по голове, тихий голос говорил о теплом лете, о бескрайних зеленых лугах у деревни, где родилась и выросла бабушка, где остался ее покосившийся дом после переезда в город, где остался смешной пес Митька с черным пятном на боку. Или не остался? Трясина тянула вниз, у трясины появились челюсти и они перемалывали ноги. Митька же умер от старости, просто лег одним утром на пороге дома, положил голову на лапы, устало вздохнул и замер. Умерла и бабушка, ее пережевала та же трясина, возникшая из пятна на боку пса, превратившись в опухоль. Бабушка плакала, сидя в гробу, причитала и пыталась доказать, что она живая. Но живым был лишь шевелящийся мрак могилы, куда гроб и опустили.

***

Катька резко проснулась и уставилась в потолок.

На мгновение показалось, что у спальни скребся Митька. Даже уловила краем уха тихий, жалобный скулеж. Митька так просился переночевать возле кровати, когда маленькая Катя гостила у бабушки. Он никогда не запрыгивал на постель, просто смиренно укладывался на лоскутный коврик из старых платков, дремал, дожидаясь утра. Утром девочка бежала к реке, толком не позавтракав. И Митька бежал рядом, заливаясь радостным лаем.

Катька приподнялась на локтях.

Ведь действительно кто-то скребся, не показалось. Сердце пропустило удар. В квартире она одна, Рита и Ирина Искандеровна, конечно, засиделись допоздна, обговаривая всевозможные варианты еще одной беседы. Но затем разбрелись по домам.

Катька хотела было откинуть одеяло и спустить ноги на пол, но вжалась в подушку: она заметила плавное движение у изножья.

Медленно, немного робко, к Катьке ползло змееподобное, шипящее нечто с головой брата. Или только в полумраке спальни так показалось. Но голова у этого нечто имелась, совершенно точно.

Оно проползло дальше, шмыгнуло под кровать и девушка в ужасе застыла, натянув одеяло до подбородка. Сначала донесся низкий вой, а следом нечто разразилось лаем. Лай сменился утробным рычанием.

Катька беспомощно бросила взгляд на телефон, забытый на письменном столе у окна.

— Мама! Умерла! — выкрикнуло существо, имитируя голос девушки и той захотелось зарыдать от страха.

— Мама! Мамочка! Умерла! — пищал голос, ногти царапали пол.

Катька приложила ладонь ко рту. Именно так она сама кричала, когда в ту ночь…

— Посмотри на меня, Катенька, — шуршало оно голосом бабушки. — Посмотри, пожалуйста, не бойся, это же я, летом поедем в деревню, Митьку проведаем да и сама к нему в могилку ляжешь!

Оно, казалось, знало все. Напоминало про брата, в красках расписывая подробности визита в морг. Вещало про хоспис и хныкало, шепелявило маленьким ребенком, умоляющим спуститься с кровати и пристроиться рядом на полу. Почему-то Катьке показалось, что существо баловалось, не пытаясь вылезти, наоборот, зазывало к себе, словно получая удовольствие от этой игры.

— Кто пришел? — выдавила из себя девушка, понимая, что либо она покойница, либо получится заболтать существо до рассвета.

Вдруг со спасительными лучами солнца тварь рассеется, исчезнет.

— Кто пришел? — передразнил голос, захихикал, а затем заверещал сиреной.

Катька ощутила, как по щекам покатились горячие слезы. Лежать и ждать рассвета все же не вариант. Девушка, прислушиваясь к каждому шелесту под кроватью, встала на четвереньки, попыталась дотянуться до телефона.

— Зря, зря, ублюдочная гадина, — снова раздалось рычание. — Сожру тебя, косточки обсосу, вкусные косточки, красивые косточки, славные зубки, зубы, зубы, вкусные, заберу твою матку и рожу себе самого себя, чтобы дальше выстаскивать косточки!

Катька резко вскочила. Волосы на затылке встали дыбом, руки задрожали. Она быстро схватила телефон со стола и бросилась прочь из квартиры в одной пижаме и босиком. По щиколотке словно провели шершавым языком. Позади нее гремел гогот, грохот, словно кровать перевернулась.

Девушка выбежала во двор и, не останавливаясь, на ходу набрала номер телефона Кевельсон. Несмотря на глубокую ночь, Рита практически мгновенно взяла трубку.

— У меня под кроватью что-то сидит! — заикаясь выпалила Катька.

Рита тут же велела двигаться по направлению к ее дому, она сейчас выйдет навстречу.

Не обманула.

Кевельсон, тоже в пижаме, деловито ухватила Катьку под локоть, огляделась по сторонам и повела к себе.

— Что оно говорило? — глухо спросила Рита.

Катька махнула рукой, мол, давай потом.

Она поранила ступню — наступила на разбитое стекло, и теперь кое-как ковыляла, перенося вес на ногу здоровую. Кевельсон понимающе кивнула, и до самой квартиры они молчали, только Катька шипела от боли, когда забывалась и наступала на рану.

Рита обернулась на притаившиеся тени подъезда, когда они с гостьей оказались у двери в квартиру. Достала ключи, вставила один из них в скважину, провернула влево.

— Сейчас Ирине Искандеровне еще позвоню, —сказала она, едва прихожая дохнула на них терпкими духами, запахом чайной заварки.

Слабо уловимая нотка тухлятины примешалась к заварке — в мусорном ведре вторые сутки мучились останки вареной курицы. Везде горел свет. Кевельсон проводила Катьку в большую комнату, усадила на диван и вручила в руки потрепанную книгу в черной обложке с перевернутым крестом.

— Что оно говорило? — повторила вопрос Кевельсон.

— Про то, что вытащит мои косточки и заберет матку, родит себе самого себя, разговаривало со мной голосом бабушки и моим собственным голосом, — Катьку тряхнуло.

Рита устало кивнула. Рыжие волосы, вьющиеся мелким бесом, смешно тряхнулись в такт движению головы.

— Дождался, значит, — Кевельсон присела рядом.

— Кто?

— Тот, кто первым стучался, — Рита вздохнула. — Чаю сделаю сейчас, а ты пока найди в книжке про косточки. Не ошибешься, там есть иллюстрации.

Катька и нашла. Сердце, порядком измученное, ухнуло совой, провалилось куда-то в пятки. Нервы, натянутые до предела, словно тугие струны гитары, вот-вот должны были лопнуть и Катьку накрыло бы истерикой.

— Мосла́к, — прошептали губы, а палец прошелся по слегка выпуклым буквам.

Огромные глаза с козьими зрачками смотрели на девушку, широкая пасть с острыми зубами и зубы эти хрустели вырванными костями. Повсюду кости, они трещали, ломались, мослак хихикал, извиваясь жирным черным червем, обвивая Катькины ноги.

Рита поставила перед девушкой стакан воды. Желтые цветы на зеленых обоях зашевелились, заблестели. Старинный гардероб скрипнул резными дверцами и черный кот спрыгнул на пол, махнул хвостом и умотал в коридор, сверкнув янтарными глазами. Мослак выпускал из ноздрей дым, скалился.

— Что ему нужно? Как он вообще пробрался в квартиру? — Катька завороженно смотрела на полопавшиеся губы мослака, на них вздувались черные жирные пузыри.

Существо хрюкало, визжало в ее голове, хлопало в ладоши, липкие, покрытые мазутом или чем-то вроде. Черное, жирное, липкое, мерзкое, отвратительное.

— Он прокладывает тропы для Того, кто знает, — Кевельсон потянулась за сигаретами. — Мослак притаился где-то в закоулках подъезда и стал наблюдать. Едва мы засобирались домой, он прошмыгнул в твою квартиру незамеченным.

Ирина Искандеровна не брала трубку.

— Тропы эти выстилаются костями, зубами, или костным мозгом, осколками черепов, чтобы крепкие копыта Знающего задорно цокали и до смерти запугивали тех, кто позвал. Но мослак не умеет размножаться ни почкованием, ни как-либо еще, потому он может вывернуть тебя наизнанку в поисках репродуктивных органов, чтобы его собственная копия продолжила служить и радовать пазнокти, Того, кто знает.

Катька сделала глоток чая. Обожгла язык.

— Рит, как теперь быть?

Кевельсон неопределенно повела плечом.

Катька появилась впервые на пороге ее квартиры пару месяцев назад и Рита только криво усмехнулась. Они раньше учились в одном классе, Кевельсон откровенно недолюбливала девчонку, сидевшую позади. Скверный характер и никакой смекалки. Дай списать, дай сверить ответы, покажи домашку, я знаю, что ты решила все задачки, Рит, Рит, что там с сочинением, помоги, пожалуйста. А теперь уже попросила помочь отыскать мертвого брата.

Кевельсон не знала кого благодарить за появление Катьки, ведь свою деятельность она старалась не афишировать, ибо плата велика, не только для тех, кто приходил, но и для самой Риты. Седых волос становилось все больше, выпало несколько зубов, правый яичник больше не функционировал, левая почка начинала барахлить. Конечно, дело было не только в помощи пострадавшим, не она одна ее поедала.

Катька спрашивала как и у кого Рита научилась тому, что научилась, откуда взялись странные, страшные книги.

— Не твоего ума дела, — отвечала Рита. — Просто прими как данность. Могу и умею.