Кричи громче. Часть 2: Судья. (13)⁠⁠

29 Июля

«Друг вернулся спустя почти 2 часа, заставив меня помучиться в ожидании. Он утверждал, что мама буквально заставила его покушать, грозилась не выпустить из дома. Поэтому пришлось, понимаете? Что-то мне кажется, этот засранец был не очень-то против. Но он притащил мне яблоко в качестве извинения, а я был голоден. Так яблоко помирило нас.

Закончив с перекусом, я выхватил у Тимми лопату и стал копать там, где земля была наиболее рыхлой. Сначала было забавно. Ну сами подумайте: что может быть прекрасней, чем среди бела дня вместе с другом растревожить мертвых родителей, не давая им покоя даже после смерти? Конечно, вопрос риторический, но я вижу, вы не в настроении для шуток. Оставим.

Я довольно быстро устал: полуденное солнце обжигало, как раскаленная сковородка, пот стекал ручьем, и руки покрылись свежими ранками. Тимми все еще не желал участвовать в осквернении могилы моих предков. А выкопал я совсем немного, рядом образовалась лишь небольшая горка земли. Плюс кто-то мог проехать на машине и увидеть нас через оголенные деревья. Однако, волей божьей или дьявольской, этого не произошло. Никто нам не помешал. Я заставлял себя работать, словно пастух, от которого зависела вся семья. В конце концов я снял футболку, промокшую насквозь, и остался наполовину голый. Тимми это повеселило, но помощь он не предложил. Я продолжал копать, как завороженный, и вспоминать, на какой глубине расположен гроб. Вероятно, не меньше двух метров. Столько я не прокопаю даже к следующему утру. По крайней мере, один. Но какая-то сила внутри меня не позволяла остановиться. Цель была так близка… но какая цель, я еще не знал. Если честно, лучше бы мне не узнать ее никогда.

Силы иссякли, и я все же рискнул попросить друга о помощи.

– Слушай… Тимми, давай ты хоть немного… – и лопата уткнулась во что-то твердое.

Я ошалел, по-другому не скажешь. Прокопал чуть больше половины метра, а уже уперся в гроб. Нет, это не гроб. Я видел, как глубоко его опустили, когда стоял у края пропасти и смотрел на него, еще не особо понимая, что произошло. Тогда я сам был меньше и, может, пропасть казалась глубже… А может, это просто твердая земля и дальше не вскопать.

– Тимми, я что-то нашел.

– Ты гонишь! – не поверил он.

– Говорю же, тут что-то твердое, посмотри.

– Давай сам.

– У меня руки все в крови. Помоги.

– Не буду.

– Не будь ссыклом! Стряхни землю и…

– Не буду, говорю!

– Ну и пошел ты, дурак! – я замахнулся лопатой со всей яростью, на какую был способен. Друг испугался и отскочил. Неужели он правда думал, что я причиню ему вред? Я откинул лопату в сторону и жалобно на него посмотрел.

– Ты мне должен.

Он нехотя подчинился. Пощупал, там действительно что-то было, стал вскапывать руками, ухватился за предмет и приподнял его над землей.

Моя дорогая подруга, это было ужасно! Теперь мне кажется бесчеловечным, что я заставил своего юного друга участвовать в подобном. Мы не сразу поняли, что за предмет держал Тимми, а спустя пару секунд одновременно истерически закричали... Друг разжал руку и кинулся бежать в сторону дороги, я ринулся за ним. Мы искренне верили, что если бежать очень быстро, то можно оторваться от кошмара, что нам открылся. Но я могу обогнуть землю сто раз, а перед глазами все еще будет стоять этот образ, как Тимми держит в руках маленькую синюю человеческую ножку, покрытую личинками…»

…

– Дайте мне минутку… нужно передохнуть.

– Значит, это вы обнаружили труп?

– Труп! Какое холодное слово…

– И действительно, когда я изучала материалы дела, мне показалось странным, что тело обнаружили частично вскопанным.

– Вы только послушайте себя: обнаружили тело… Вы о человеке говорите! О ребенке!

– Простите, это было грубо.

…

«Как я уже сказал, мы были в ужасе. Остановились только около велосипедов.

– Что за чертовщина?! – ругался друг. – Это что? Это Робин, да? Это она? Ты узнал ее? Говори же! Что молчишь?

Конечно, узнать ее я не мог, но тем не менее: я знал. Это она. Теперь никуда не деться и не сбежать. Суровая реальность обрушилась на меня и придавила тяжким грузом осознания. Робин мертва. Сколько бы я ни говорил себе до последнего момента, что знаю это, но все-таки верил в чудо. Спрятал надежду где-то глубоко внутри сердца, глубже, чем закопали сестру…

– Что нам делать?! – паниковал Тимми. – Тебе нельзя никому рассказывать! Они решат, что это ты ее убил!

Не успев еще отойти от шока, я, честно говоря, офигел по-настоящему.

– Что…? Почему… кому-то… решать такое? – слова путались в голове.

– Сам подумай: ты был тут ночью, когда Робин пропала, а сейчас еще сам нашел… ну… ее.

На секунду мне причудилось, что и Тимми подозревает меня в чем-то нехорошем.

– Я не оставлю ее здесь, – резко сказал я.

– А как ты вообще понял, что она… там?! Как?! – и тут я понял, друг и правда мне не доверяет. Может, у него были на то причины… В конце концов, как это выглядело со стороны? Теперь нужно было постараться, чтобы исправить плохое мнение обо мне, поэтому я рассказал ему почти все. Как мне стали сниться кошмары, как мама зазывала проверить могилу, как я задыхался в земле, что забивалась в ноздри… Буэ… как вспомню – передергивает!

По мере рассказа взгляд Тимми смягчался. В этом была его главная прелесть: друг готов был поверить в любую фантастику, если ты сам искренне веришь в нее… А для меня это была самая настоящая реальность.

– Значит… – начал он, – ты думаешь, Робин чувствовала все то же самое… там, в земле? И мама хотела, чтобы ты достал ее оттуда?

Я не думал так. Мне казалось, есть какие-то силы, они заставляют меня чувствовать некоторых людей, знать что-то, недоступное для других. Но другу я оживленно закивал.

– Тогда я не знаю, что делать…

Я начал понемногу приходить в себя, силы возвращались, ум прояснялся.

– Нужно вернуться. Мы оставили лопату.

Тимми обезумел.

– НЕТ! НЕТ! НЕТ!!! Это очень плохая идея!

Я решил ударить в самое больное место.

– А если бы там лежала Мишель? Ты бы также боялся? Оставил бы ее одну и делал вид, что ничего не случилось?

Слова подействовали, но не так, как ожидалось: он разозлился.

– Мне надоело, что ты без конца зовешь меня трусом! Я пришел сюда! Я помог тебе! И за это дух Робин вечно будет преследовать меня! Потому что это я – именно я – потревожил ее сон! Прикоснулся к ней! А твоя благодарность – дразнить меня трусом!

Я пожалел о своих словах. Подошел ближе, положил руку на плечо.

– Тимми, прости. Пойми, я не могу оставить сестру там. Мы должны всем рассказать. Но надо решить, как лучше это сделать.

Друг отмахнулся, это означало: «ну ладно, не парься».

– Я заберу лопату, ты отмоешь ее и положишь на место, откуда взял. Дальше я сам.

– Нет. Нельзя. Кто-нибудь меня увидит.

– Может, уже видели.

– Нет, в этом я уверен. Никого не было, – Тимми немного помолчал, затем продолжил: – Ты расскажешь бабушке? – Тимми занервничал, стал переминаться с ноги на ногу.

– Да. Скажу как есть: навещал родителей, а нашел Робин.

Мы оба понимали, что это не совсем как есть, но более безопасный вариант. Неожиданно друг меня обнял, но при этом не стал прикасаться ладонями, видимо, мечтал поскорее их помыть.

– Ты как вообще, Бобби? Не представляю, каково тебе. Хреново, наверно, – сказал он.

– Да… я знал, что она мертва. Но знать и видеть своими глазами, оказывается, не одно и то же.

– Откуда знал?

– Неважно. Просто знал.

Я сходил за лопатой. Старался не смотреть на… сестру, рукой закрывал обзор. Понял, что не выдержу. В смысле, не то, что я испугаюсь, а… расплачусь. А сейчас нужно было вести себя, как мужчина. В общем, мы тепло распрощались с Тимми, он унес лопату, чтобы спрятать ее где-нибудь дальше в лесу (так он решил), а я поехал домой. В голове крутились сотни сомнений. Как же все-таки сказать бабушке? Это разобьет ей сердце. Может, «ба, я нашел Робин»? Нет, тогда она обрадуется. Впрочем, скажу сразу, не тая и не выдумывая лишнего.

Короче, когда я подъехал к дому, меня терзала тоска и безнадега. Я входил внутрь, с таким трудом преодолевая две ступеньки, как будто поднимаюсь на эшафот. Тишина. Дед спит на диване.

– Бабуля? – позвал я. Нет ответа.

В доме ее не было. С окна второго этажа я увидел, как бабушка подливает воду в поилку. Спустился, подошел к забору. Байрон, завидев меня, сразу подбежал и врезался головой в калитку. Затем стал прыгать, как собака, радостно приветствующая хозяина. Нет уж, козел, тебе меня не достать.

– Баба?

Она не сразу заметила. Я крикнул громче.

– Чего тебе, дорогой? Зайди, помоги.

У меня пересохло во рту. Почему именно я должен стать тем, кто сообщить ей о смерти Робин? Разве этим должны заниматься не взрослые?

– Баба, тебе надо пойти со мной. Сейчас. Очень срочно.

Разумеется, она отказалась. Столько дел, а тут мальчишка пристает с какой-то ерундой.

– Баба, очень надо. Пожалуйста, это так важно…

Она долго отнекивалась, и мне пришлось сказать то, чего я так избегал.

– Я нашел мертвую девочку.

Наконец она обратила на меня внимание.

– Где?

– На кладбище.

– Это все твои шутки, Робби…

– Баба, ее нужно забрать оттуда. Мне кажется, ей очень холодно.

Мне показалось, она готова расплакаться.

– Это Робин?

– Не знаю. Тебе надо посмотреть.

Мы дошли пешком до Кэтрин, не знаю, о чем они говорили в прошлый раз, но почему-то бабушка решила довериться именно ей. Кэтрин нашла нам машину. Владелец бара по кличке Билли Боб не раздумывая закрыл бар и повез нас всех на кладбище. Кэтрин снова оставила детей под присмотром своей подруги Аннабель, одинокой вдовы и жуткой сплетницы. На самом деле Аннабель редко выходит из дома, и я увидел ее впервые за много месяцев. На левой щеке красовался глубокий, уже заживающий рубец от уголка рта до уха. Бабушка было ужаснулась, но Аннабель заверила ее, что просто порезалась, с кем не бывает…

Мы с Кэтрин сели в открытый кузов пикапа, и она крепко держала меня за руку. И представьте себе, это было так приятно! Человеческое тепло. Я чувствовал, что меня оберегают. Кэтрин мне нравилась, и если быть до конца честным, ее дочь тоже мне сильно нравилась… Они обе такие сильные, крепкие, как скала, и так любят друг друга!

Короче, мы приехали на кладбище, я проводил всех к могиле родителей и вновь встретился с сестрой… Ее ножка, маленькая хрупкая ножка, также торчала из-под земли. Бабушка вскричала, а Билли Боб бросился копать руками. У него это получалось заметно лучше моего, и уже через несколько минут он освободил тело моей сестры. Мэри ревела навзрыд. И эта любовь, которую она подарила Робин, оплакивая ее, заставила меня простить бабушке все: ее холодность, невнимательность, отсутствие нежности и заботы ко мне. Может, меня она не любила, но зато Робин действительно много значила для нее. Я понял это по горьким слезам Мэри, и мне стало жутко стыдно. Стыдно, что я не уберег сестру, что молчал, когда следовало кричать о помощи, что бесконечно затыкал ее, не желая слушать. Я всех подвел… Внезапно земля стала уходить куда-то вниз, а я оказался парящим в невесомости. Знаете это чувство, будто кто-то резко выбил почву из-под ног? Хм, по-моему, я уже спрашивал… Примерно так я себя ощущал. И словно понимая мою боль, Кэтрин взяла меня за руку и ласково ее сжала, а земля вновь стала прощупываться под ногами.

В деревне поднялся шум. Конечно, Кэтрин тут же сообщила в полицию, и они быстро приехали – поразительно, насколько быстро! Бабушка не успела даже перестать плакать. Огородили территорию кладбища, а любопытные зеваки толпой стояли за лентой и громко переговаривались. Я никогда не видел так много людей сразу! Точнее, не был в центре толпы. Нам запретили прикасаться к Робин, а на Билли Боба накричали за то, что достал ее из земли. Все это было слишком: слишком шумно, слишком громко, слишком злобно, слишком много слез и боли и слишком суетно – слишком много слишком! Констебль Хрен Хренус тоже был здесь, и, когда он подошел к нам, чтобы «собрать сведения», для слишком наступил перевес. Я упал навзничь под громкие вздохи ужаса окружающих зрителей, и проснулся только на следующий день в своей постели. Спал я крепко и долго без сновидений.

Вот так мои вещие сны привели нас к очередному кошмару, что никак не желал заканчиваться…»

…

– Я не верю в эту часть истории.

– Надо же… Почему? Разве я врал вам? Нет. Всегда говорил правду. Все мои слова полны откровения, во всех смыслах этого слова.

– До этого ваша правда не выходила за рамки реальности. Или, по крайней мере, она балансировала где-то между. А теперь вы полностью уходите в мир фантазий. Неужели вы действительно верите, что ваши сны вещие?

– Я знаю, что есть вещи неподвластные нашему пониманию.

– Что ж, вы выбираете верить в это, а я выбираю не верить.

– Вам придется. Если хотите дослушать историю до конца.

– Я верю, что в мире есть порядок, который регулируется кем-то свыше. Но этот «некто» не может справиться со всем, и, когда он не справляется, в дело вступаем мы, слуги закона.

– Какая нелепость.

– В чем дело, Робин? Почему вы верите в Черного Шака, Дьявола, монстров и свои сверхъестественные способности? Но не можете поверить в добро, что участвует в судьбах людей?

– Да что вы понимаете? Я чувствую, что проиграл в этой жизни! Будто Сизиф, так и не смог достигнуть вершины горы...

– По-видимому, зачем-то это было нужно... Может, такова ваша судьба.

– Я убежден, что все это не имеет ни малейшего смысла: смерть сестры, моя разрушенная жизнь… И это осознание меня убивает. Я не могу поверить, что мир так жесток и несправедлив. А люди такие холодные и одинокие, как космос. Разве есть в этом мире место для такого существа, как я?.. Мы просто не должны существовать. Все это огромная ошибка… вы, я, целый свет. Бессмысленная череда случайностей и смертей. Снова и снова. Смерть за смертью... Катим свой камень, пока тот не упадет обратно, так и не достигнув цели. Поколение за поколением. Ничего не меняется. И не изменится никогда…

30 Июля

– Демоны тихо дремлют в ночи…

– …Что?

– Ничего, я напеваю себе под нос…

– Что напеваете?

– Сегодня я хочу побольше рассказать про Амалию.

– Как пожелаете. Видимо, она тоже важный винтик.

– Самый важный. Для меня.

…

«Но сначала пару слов о том, как у нас обстояли дела.

На следующий день пришел констебль Сэм Дерман и его напарник, кажется, его звали… Альфред. Альфред Робинс или Робертс. Как-то так. Они хотели побеседовать нами обоими. Должен признать, Хрен Хренус вел себя достойно, что контрастировало с его недавним поведением. Он выражал бабушке сочувствие, при этом в глазах читалась тоска, и в целом был вежлив и обходителен. Даже со мной. Я рассказал ту же версию, что и Тимми. Мы вдвоем хотели навестить моих родителей, а как пришли… обнаружили вскопанную землю. Я сразу побежал за бабушкой, а друга отправил домой. Дерман решил, что мы, вероятно, спугнули того, кто прятал тело (он так и сказал: «тело», – представляете?), хотя позже их специалисты выяснят, что «тело» провело в земле около двух недель, не меньше. Он повторял, как нам с другом повезло, что убийца убежал и не тронул нас. «Все могло закончиться иначе», – говорил он. Его напарник помалкивал и наблюдал за мной. Я стал вызывающе смотреть ему прямо в глаза, надеясь смутить, но это не помогло. В итоге я первым опустил взгляд. Не стоит даже начинать играть в эту игру, если не уверен, что продержишься достаточно долго.

В общем, полиция активно взялась за поиски убийцы, обследовала окружную территорию в радиусе, наверно, миль ста. Полицейские были повсюду. Иногда к нам наведывались журналисты, но мы старались их игнорировать. А бабушка постоянно плакала. Мне было так жаль ее, несмотря на то, что свой запас слез тоже был на исходе. При этом она продолжала трудиться по дому, периодически прося моей помощи. Она называла меня Робин, и я не смел поправлять ее. В конце концов, не так уж это было и важно, и если ей становилось хоть чуточку легче… Она звала меня так и на людях. Сначала они не понимали, о чем она говорит, кто-то, вероятно, думал, что бабуля рехнулась. Прекрасно их понимаю. Когда слышишь что-то вроде: «дел в доме много, но Робин мне тааак помогает…» или «скоро сентябрь, нужно купить для Робин тетрадки и прочую мелочь…», то никак не можешь догадаться, что речь идет о втором, ЖИВОМ ребенке. Со временем они, конечно, все поняли и, видя, что я не против, стали дружно играть в эту игру… Я превращался в Робин.

А дед не проявлял особых эмоций, разве что в барах произносил тост: «За упокой моей внучки!». И окружающие дружно поднимали кружки. Свою долю внимания он тоже получил. А дома мы были сами по себе. Вот тогда и завяли бегонии. Да-да, хотя в предсмертном состоянии были уже давно. Почему-то именно эти дохлые цветы, а не дедовское безразличие, вынудили меня задать бабушке один вопрос.

– Баба, почему ты не выгонишь деда из дома?

Она удивилась и посмотрела на меня так, будто я ляпнул возмутительную глупость.

– Зачем мне его выгонять?

– А зачем он тебе нужен? Какой от него прок?

Она не сразу нашлась с ответом.

– Ну знаешь, мужчина в доме – покой в сердце.

Я не понял, о чем она, похоже, какая-то типичная взрослая чушь, которую говорят, когда нечем ответить.

Что касается Робин, нам все же вернули ее останки. Мы устроили похороны. Собралось много людей, все хотели проститься и послушать речь епископа над ее печальной судьбой. Мне было противно снова так близко находиться с этим человеком, с этим чудовищем, хотелось вцепиться ногтями в его рожу и выцарапать глаза… лишь бы он не порочил имя моей сестры своим гнилым языком. Но ради бабушки пришлось стерпеть и это. Я был до смерти уставший и плакал вместе с ней. Но в отличие от нее меня мучили вопросы: почему убийца похоронил Робин в могиле родителей? Был ли это акт милосердия, чтобы она покоилась вблизи мамы и папы? Или же просто самый надежный способ спрятать тело, который убийца смог придумать? Эти вопросы мучают меня и по сей день.

Ладно. Все-таки я хотел рассказать об Амалии. Точнее, об одном случае с ней.

Август близился к концу, а новостей об убийце не было. Ребят я видел редко, чувствуя, что нужен бабушке, и все глубже уходил в себя. Двадцать седьмого августа мне исполнилось 9 лет, и никто в доме не вспомнил об этом. Поэтому в тот день мне было особенно тоскливо и одиноко. Я сидел у окна и наблюдал, как ветер колышет качели Робин, когда в дверь неожиданно постучали. Я подскочил и помчался открывать. На пороге стояла Амалия. Раньше я не видел, чтобы она ходила одна, ее всегда провожала мама. Амалия изменилась: вместо детских косичек – распущенные прямые волосы, вместо розового платья – ярко-зеленые шорты и майка, а лицо, ранее полное страха и недоверия, теперь выражало спокойствие. Она улыбнулась, и на душе потеплело. К тому времени мы с Амалией стали хорошими друзьями. Должно быть, она считала, что я более зрелый, чем остальные ребята, и тянулась ко мне, а я тянулся к ней. В конце концов она была настоящей красавицей, и я понимал, что другие мальчишки завидуют мне, даже несмотря на то, что еще совсем недавно Амалия считалась одной из чудачек. Но у детей короткая память, и, когда эта девчонка расцвела, как летняя роза, все вдруг позабыли о ее странностях.

Она позвала меня на прогулку, и я не собирался отказываться. Мы сели на велики и помчались наперегонки до лавки дяди Гарфилда. И да, она так и называлась: «Лавка дяди Гарфилда». Вы, наверно, хотите подметить, что у владельца никакой фантазии, но ведь старикам она и не нужна. Амалия приехала первой, назвав себя самой крутой пираткой северного побережья. Я мог без особых стараний обогнать ее, но боялся, что она упадет и ушибется, хотя и проигрывать мне тоже не понравилось. В лавке она купила две сдобные пышные булочки с изюмом и маленькую коробку смородинного сока. Дядя Гарфилд добродушно подмигнул ей, когда давал сдачу, и Амалия отдернула руку. Мелочь рассыпалась по полу, я сразу же опустился, чтобы ее собрать. Подруга не стала мне помогать, а просто выбежала на улицу. Я был удивлен таким поведением, но слова ей не сказал, лишь молча отдал деньги. Она казалась раздраженной.

– Козел!

– Я? – неуверенно спросил я.

– Нет, этот…

– Да он же пошутил, – заступался я за старика.

– Ничего ты не понимаешь, Бобби.

Амалия очень любила поумничать и всегда заканчивала разговор этой фразой.

– А куда мы едем? – недоумевал я.

Амалия уже спешила оторваться от меня.

– Увидишь! Не отставай! – крикнула она, и я помчался за ней.

Мы летели, словно две пули – быстро, синхронно – на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Волосы Амалии развевались на ветру, как колоски пшеницы. Мне так хотелось доказать ей, что я такой же смелый и независимый, что я знаю больше остальных и мне доступна некая тайна, которую она так бережет. Она привела меня к озеру, тому самому, где нашли Кристи много миллионов лет назад... Мы бросили велосипеды и сели почти у самой воды. Я погрузился в тишину, только стрекотание сверчков и одинокой сороки нарушали покой дикой природы. Такой ли уж дикой? Ну… после инцидента с Кристи здесь никого не бывает. Амалия разулась и погрузила ножки в воду. После того как мы перекусили булочками, она спросила:

– Ты о чем-нибудь мечтаешь?

Я задумался. На протяжении долгого времени моим единственным желанием было повернуть время вспять, чтобы я смог защитить Робин… сделать так, чтобы она вообще не исчезала… или хотя бы вернулась домой. Но Амалия спрашивала не об этом. Я чувствовал это, она хочет услышать что-то личное, связанное лишь со мной. Но я ничего не знал о себе. У меня не было мечты, я не хотел вырастать и кем-то становиться, видеть, как меняется мир. В сущности, все что я знал о мире: здесь царит жестокость… и несправедливость. А сам я был пустой оболочкой несуществующей души… Понимаете? Не думаю! Я был никем и им остался... Впрочем, одна мечта все же у меня была. Мне хотелось, чтобы лето не заканчивалось. Никогда. Так глупо! Но входить в суету жизни, где нет Робин… одна мысль об этом – пытка. Но Амалии я не мог поведать всю глубину своих мучений.

– Не знаю… А ты?

Она легла на траву и направила взгляд к небу. Любопытная сорока поглядывала в ее сторону.

– Когда папа ушел от нас, он забрал все мамины драгоценности. Ну как забрал… украл. Это мне мама рассказала, разумеется. Сама я была совсем крохой. Еще младше Мишель, даже младше, чем Джо… – Джо это один из ее младших единоутробных братьев. Амалия не любила с ними возиться: они вечно пускали слюни и ели козявки, а еще частенько закатывали истерики. Амалии больше нравилось заботиться о Кристи и Мишель, с которыми у нее было много общего. В отличие от мелких соплежуев.

– Так вот, мама всегда говорит мне, что уход отца – это самое большое счастье, потому что он был негодяем и плутом. Что бы это ни значило. И никаких драгоценностей ей было не жалко, кроме одной единственной вещи… У мамы было ожерелье из жемчуга, оно досталось от бабушки, а бабушка умерла молодой. И мама не носила это ожерелье, берегла его, так как очень любила бабушку. Понимаешь, о чем я?

– Конечно, – соврал я.

– У тебя тоже есть такая вещь, которую ты прячешь от остальных?

– Эээ… нет.

– Ну, может, когда-нибудь будет, и ты поймешь. И вот папа украл ожерелье и сдал его в ломбард где-то в Лондоне. Мама очень долго плакала. Оооочень. Так долго, что выплакала весь запас слез на жизнь…

– Так не бывает! – запротестовал я.

– Бывает. Со мной случилось то же самое. Теперь я не могу заплакать, даже если захочу. А ты можешь?

– Что за глупости!? Парни не плачут! Только девчонки.

– А я видела, как папа Кристи плакал, когда она потерялась. Или он не парень по-твоему?

Все эта Амалия знает! Вот зазнайка!

– И я мечтаю… угадай о чем! Ни за что не угадаешь! Спорим?

– Ты хочешь вернуть ожерелье, – не раздумывая ответил я, гордый собой. – Проще простого.

– Когда я вырасту и у меня появятся деньги, то сразу поеду в Лондон, отыщу тот самый ломбард и выкуплю это ожерелье. Только представь удивление мамочки: я войду в дом в шикарном синем платье, а на шее у меня будет жемчуг бабушки, тогда я вручу его маме и мы вместе заплачем… – она закинула ногу на ногу и недовольно сощурилась от солнца, выглянувшего из-за облака.

На меня снизошло озарение, я резко повернулся в сторону Амалии.

– Дело не в ожерелье, – чуть ли не вскрикнул я, – ты хочешь вернуть маме слезы!

Она посмотрела мне в глаза и, вероятно, наконец увидела такую же искалеченную одинокую душу.

– Почему ты грустишь? – спросила она с жалостью и села напротив меня.

Странно, что я сам этого не заметил, но мне действительно стало очень тоскливо. И я выдал ей все.

– У меня сегодня день рождения. Никто об этом не вспомнил и никто меня не поздравил. Бабушка совсем меня не замечает…

Она провела листиком по моей руке. Рука покрылась мурашками, я покраснел.

– А… – ответила она. – Вот в чем дело…

Мы немного посидели молча. Я сдерживал ком в горле, чтобы не расплакаться.

– Тебе исполнилось 9? – спросила Амалия.

– Ага.

– Теперь ты, как я. Будешь понимать гораздо больше…

– Ага.

– Вот как ты понял про ожерелье и про маму…

– Может, я просто умный?

– Нееее, дело не в этом… Бобби?

– Чего?

– Закрой глаза.

– Зачем это?

– Это сюрприз. Давай же. Не бойся.

– Я и не боюсь.

Я дико разволновался от такой просьбы, однако послушно закрыл глаза. Темнота вызвала еще большее беспокойство. Сейчас мне прилетит кулаком по носу…

– С днем рождения, Бобби, – услышал я ласковый голос, а затем ощутил прикосновение нежных губ к своим…

Это мгновение должно было окрылить меня, подарить счастье и свободу, разве не так действует первый поцелуй на человека? Впрочем, откуда мне знать? Но вместо этого я почувствовал… нечто иное. Со мной уже случалось подобное, хоть я и не осознавал. В первые дни исчезновения Робин, когда я вместе с ней ощущал боль и мучения… И сны, где лежал в могиле родителей и страдал от холода и червей, пожирающих меня… Но с Амалией я почувствовал четко и ясно все, что сокрыто внутри: всю ее боль, злость, ненависть, страх, обиду, разочарование, жестокость, жажду справедливости – смесь этих чувств обрушилась на меня градом, и это было гораздо хуже, чем удар в морду…

БА-БАХ! Вот я на земле. Да, я отпрянул и повалился наземь, стоило ей прикоснуться ко мне. Голова закружилась… я не мог справиться с такой ядерной смесью чувств, что кипела в ней! Мир перед глазами расплывался, сознание затуманилось…

– Что с тобой, Бобби? Не понравилось? – печально спросила она.

Взять себя в руки. Дышать. Вдох. Выдох.

Миру снова возвращались краски.

– Я… извини, просто перенервничал.

Я видел, что произошло с ней, и знал, как сильно она страдает. До сих пор.

– Ну… ты застала меня врасплох, а я… извини. Я все испортил.

Поняв, что дело не в ней, Амалия успокоилась.

– Это твой первый поцелуй, да? – сказала она с легкой издевкой. – Ничего, я тебя еще научу.

Мы посмеялись, и паника стала отступать. Где-то за спиной раздался вой сирены. Амалия отмахнулась, вроде как, не наше дело. Некоторое время мы разговаривали. Я отряхнулся от пережитого наваждения, еще не зная, что отныне дар этот – или проклятие – навсегда останется со мной.

С озера мы ушли задолго до заката и неспеша поехали домой. Около церкви нас остановил констебль Хрен Хренус. Он выглядел обеспокоенным. Я понял, что мне за что-то влетит…

– Мальчик, стой, – строго сказал он, – где ты был? Проводи девочку домой и… послушай, сынок… Робби, кажется?

– Да, сэр, – его переживания передались и мне.

Около церкви собрался народ, они перешёптывались и как-то странно на меня поглядывали. Несколько женщин плакали.

– Что же будет с мальчиком… – слышались голоса.

– …дети без отца! Разве так можно!

– Бедная Линда…

– Сынок, прекрасные новости! – воодушевленно сказал полицейский. – Убийцу твоей сестры поймали.

Амалия ахнула. Я не произнес ни слова. Что несет этот придурок?!

– Иди к бабушке, поддержи ее, – приказал он.

– Вы… вы поймали Черного Шака? – смог выдавить я.

Он пренебрежительно отмахнулся.

– Не мели чушь, быстро дуй домой! – развернулся и ушел.

Жители смотрели на меня, как на пугало. А я… ничего не чувствовал. Оцепенел. внутри все заледенело. От меня словно ждали какой-то реакции, а я не был способен дать ее.

И тогда я заметил Тимми, идущего по дороге в нашу сторону, он держал за руку сестру. Линда шла сильно впереди, позабыв детей, она плакала – нет, выла, истерически кричала, разинув объятия для первого, кто кинется ее утешить…»

…

– Значит, эта девочка ваша первая любовь? И правда важный винтик.

– Любовь! Что я мог знать о любви в том возрасте? Амалия значила для меня нечто большее: она была моим близким другом… была нужна мне.

– Она считала также?

– Вероятно, она считала себя моей возлюбленной. Но мальчишки не любят это слово. Мы были похожи. Она мечтала вернуть маме слезы, а я – голос сестре. И ни она, ни я не смогли исполнить желаемое… так, как нам бы того хотелось. А как жаль!

– А как дальше складывались ваши взаимоотношения с Тимми?

– Мы не разругались и не стали избегать друг друга, если вы об этом. Нет такой силы, которая смогла бы разделить нас.

…