Долг зоны (окончание)⁠⁠

— А, Валик, — добродушно пробасил плечистый парень лет тридцати пяти во главе стола, — проходи, присаживайся… Кофе будешь?

— Благодарю, Ром, — Севка поручкался с каждым из присутствующих, — я на пару минут, по делу.

— Ну, если по делу… — Смотрящий по имени Роман и с незатейливой погремухой Ром с усмешкой взглянул на гостя. — Надеюсь, не по поводу вчерашнего?

— А что вчера? — с недоумением спросил Валик.

— Ну, вдруг захочешь, чтобы за тебя заплатил тот пацан, что помешал твоей игре, — продолжал усмешничать тот.

Севка смутился. Уже доложили… Ну, ещё бы! Разве же они упустят возможность.

— Да нагрелся немного вчера, Ром… А тут этот под руку… А у меня головняков куча, а тут ещё масти нету вообще! Здесь он высунулся! Кровь свернул.

— Ладно, ясно, — отмахнулся собеседник и спросил: — Так что хотел?

— Да у меня с матерью плохо, а тут ещё на “кичу” сегодня закрывают, позвонить надо, хоть узнать, как у неё и что… Ну, я же знаю, у тебя труба постоянно на верхах, хотел попросить набрать… Минуту, не больше!

— Мать — это серъёзно… Малой, — повернулся он к одному из сидящих, — дай ему телефон.

Бормоча благодарности, Севка принялся набирать номер… Вопреки ожиданиям, трубку долго не брали, после ряда длинных гудков вызов автоматически сбросился. Пришлось нажимать кнопки снова. В этот раз ответили почти сразу.

— Алло…

— Мам,привет, — зачастил Валик, — еле дозвонился! Как ты? — И только проговорив всё это, он понял, что откликнулся на его вызов другой, совсем не материнский голос. — Это кто? — спросил он.

— Это Сева? — не отвечая, сама задала вопрос его собеседница, а в том, что голос женский, сомнений не было.

— Да, да, — нетерпеливо сказал он. — Я матери звоню. Где она?

— Сева, Севушка! — неожиданно запричитала незнакомая женщина. — Ты только не нервничай, мама умерла… — Она принялась всхлипывать и сморкаться.

Холодная боль в сердце сделалась почти невыносимой, телефон в руке стал весить, словно гранитный. Омертвевшими губами Валик спросил у этой дуры, пытающейся связать будничное “не нервничай” с таким страшным “умерла”:

— Что случилось?.. Как?..

— Сердце, миленький мой, сердце остановилось… А мы только вчера говорили про тебя, она беспокоилась, как ты там… Звонила, да ты что-то не смог ответить… — Она вновь зашлась в плаче.

Севка пошатнулся. Перед глазами снова встало лицо зэка, зовущего его к телефону. Он вспомнил свой истеричный крик и его затошнило. Он нажал кнопку отбоя и, опустив руку, обратил растерянное лицо на окружающих.

— Мать умерла, — бесцветным голосом произнёс он.

— Царствие ей Небесное, братан, — сказал Ром. — Что нужно, говори, поможем…

Не слушая сочувствующих голосов сидельцев, Валик набрал номер тётки, родной сестры матери, с которой поддерживал отношения.

— Тёть Кать, здравствуй, — произнёс он, ещё надеясь на то, что незнакомка просто ошиблась, но родственница, услышав его голос, тихо заплакала, раз за разом приговаривая:

— Ох, мальчик мой, ох, Сева…

Теперь не оставалось никаких сомнений. Валик прервал тётку вопросом:

— Как это произошло?

— Сердце отказало, Сева… Если бы деньги были на операцию, а так… Теперь вот только на похороны собирать… Тебя не отпустят попрощаться?

— Нет, тёть Кать, не разрешат… Вы знаете что? Вы мне номер карты дайте, на которую я могу деньги перевести и на похороны, и на памятник… У вас ведь есть банковская карточка?

— Да, нам зарплату на неё переводят… Ты запишешь?

— Да, конечно… — Севка жестом попросил бумагу и ручку, Ром отмахнулся и сам записал цифры, продиктованные тёткой и озвученные Валиком.

Валик попрощался с плачущей родственницей и протянул трубку Рому, у которого, в свою очередь, забрал обрывок бумаги с номером банковской карты.

— Спасибо, — сказал он и направился к выходу из секции. Вслед ему доносились какие-то слова сидельцев, но он уже не слушал. Выйдя за дверь, он потерянно остановился, бессильно опустив руки, а в голове неотвязно билась одна безжалостная мысль: матери больше нет.

Бумажка выскользнула из его вялых пальцев и спланировала на ботинок, улёгшись там кокетливым бантиком. Он некоторое время тупо взирал на него, потом тяжело, почти по-стариковски наклонился и поднял листок. Зажав его в руке, огляделся вокруг и зашаркал ногами по коридору…

Капота он нашёл в его проходняке играющим в нарды с соседом.

— Привет, Серёга…

— Здорово… — отозвался тот, кидая зарики. Наверняка дружок всё ещё был сердит после их последней встречи, но Севку сейчас совершенно не заботили такие мелочи.

— Мать упокоилась… — потерянно сообщил он и сел на койку.

Приятель охнул:

— Бля, братан… Царствие ей Небесное. — Он кивнул сидящему напротив него зэку на выход, тот понимающе кивнул и, пробормотав положенные соболезнования, вышел из проходняка.

— Сочувствую, родной… — Он приобнял Севку за плечи. — Ты держись давай… А что случилось?

— Сердце, — коротко ответил тот. Горький ком подступил к горлу, мешая дышать. Едва сдерживая подступившее рыдание, он сцепил зубы и, переждав спазм, сказал: — Ты вот что… Меня сегодня на кичу закрывают, похоронами будет заниматься тётка, это номер её карты, — он отдал бумажку с записанными на ней цифрами приятелю. — У кого мои бабки, ты в курсе, пусть все деньги переведут ей.

— Сделаю, братан, не переживай, — твёрдо сказал тот. — Ты мне и номер телефона тётки дай, чтобы я с ней на связи был. Мало ли что… И проконтролировать, что бабки дошли, и в целом, может, какая помощь понадобится…

Валик записал ему цифры родственницы и пошёл собираться в изолятор. Капот ещё пытался удержать его, выпить чая, предлагал дойти до отрядника, пообщаться, чтобы не закрывали, всё-таки умерла мать, но Севке было всё равно, где он будет: в бараке или тесной хате ШИзо. Мать этим не вернуть…

Он дошёл до себя и, сев на шконку, опустил голову. Зэки, проходящие мимо, выражали соболезнования и уговаривали держаться. Несмотря на безразличие к происходящему, у него достало эмоций вяло удивиться тому, как быстро в лагере расходятся слухи. Ведь ещё не прошло и часу, как он сам узнал о смерти матери, а потом поговорил с несколькими людьми и вот, пожалуйста… уже все в курсе.

Мама, мама… Ну, почему он вчера не пошёл поговорить с ней?! Может быть, она осталась бы жива… Вдруг именно из-за того, что она не смогла услышать его, ей и стало плохо?! Какая же он тварь!.. Севка глухо застонал и с силой ударил себя кулаком в лоб. Глаза заволокло слезами. Он ещё ниже опустил голову, не желая, чтобы окружающие видели его плачущим.

Внезапно его ноздрей коснулся запах разрезаемого в соседнем проходняке лука, и сдерживаемые рыдания буквально сотрясли его — так живо в его мыслях встало воспоминание о том, как мать будила его утром в школу, а в их маленькой квартирке вовсю витали запахи картошки, жареной с луком…

На комиссии он появился с красными глазами и безучастным лицом. Получил пятнадцать суток и оказался в камере, где, помимо, него, кантовались всего двое мужиков, которых упаковали вчерашним днём за пьянку на промзоне.

Едва поздоровавшись, он бросил пакет со скудными вещичками на лавку и принялся ходить по хате, меряя её шагами из угла в угол. Соседи, видя его угрюмую сосредоточенность, не тревожили Севку, предпочитая тихое общение друг с другом. Только под вечер сварили чаю и позвали его чифирнуть.

Весь во власти тяжёлых дум, он даже не заметил, как наступил вечер, а в коридоре раздалось громыхание дверей и крики зэков, переговаривающихся с соседними хатами. Кто-то здоровался и с ним, за что-то интересовался, о чём-то говорил… Валик не вникал, отвечал “на автомате”, стараясь сразу же закончить разговор, желая лишь одного: чтобы сидящие здесь, на киче, ещё не прознали за его потерю. Нет, только не сегодня!

Когда дошла очередь до них, он схватил на каптёрке матрац и постарался как можно скорее оказаться в камере.

Вытянувшись на лежаке, он сказал сокамерникам:

— Я спать. Будут на меня малявы, утром почитаю, — после чего накрылся с головой одеялом и предался своим невесёлым мыслям, в которых то и дело всплывало укоризненное лицо матери.

Он не понял, когда это видение плавно перешло в сон… Но вот он увидел её прямо перед собой… Она была закутана в какую-то серую хламиду, как будто сотканную из пыльной паутины. Лицо её было жёлтым и — вне всякого сомнения — мёртвым…

Севка уже видел этот бесстрастный взгляд человека, покинувшего мир живых… У Зарика, дважды говорившего с ним в оглушающем и страшном одиночестве сновидений. И этот сон был словно продолжением прошлых. Только ветер был таким сильным, что почти сбивал с ног. Лампочка, подрагивая больным светом, почти не давала света, едва позволяла рассмотреть знакомое… и в то же время такое чужое лицо матери.

В груди у него сдавило, холод пронизал всё тело и, забравшись внутрь, заставил содрогнуться в приступе дрожи. Мать молчала, безразлично взирая на него, как будто равнодушная ко всему бездна пялилась в ожидании…

Севка разлепил холодные губы и неуверенно произнёс:

— Мама…

— Да, сынок, — ответила она голосом, лишённым каких-либо эмоций. — Вот и свиделись напоследок.

— Почему напоследок? — не нашёл ничего лучшего он, как задать этот глупый вопрос. Ведь он знал, что она мертва! Но её ответ пригвоздил его к месту…

— Да ведь ты меня убил, — буднично сообщила она и одним движением распахнула своё одеяние на груди. — Вот посмотри…

Первым порывом Севки было отвести глаза от её оголённого тела, но тут его взгляд зацепился за дыру под левой обвисшей грудью матери, края которой обрамляли обломки рёбер, а там, где полагалось быть сердцу, зияла чёрная пустота…

— А теперь, — она запахнула свои одежды, — я не могу найти своё сердце, которое он забрал у меня…

— Кто забрал?.. — онемевшие губы едва повиновались ему.

— Я… — произнёс кто-то за её спиной и Севка тут же узнал этот голос, который спросил из темноты: — Хочешь, дам его тебе в долг?..

Ветер яростно взвыл, секанув снежной позёмкой в лицо Валика, отчаянно дзинькнул фонарный колпак… и слабенький свет вверху, дающий хоть какую-то надежду, погас навсегда…

*****

Контролёр, дежуривший в эту ночь в изоляторе, был вырван из сладкой дрёмы в своём кабинете истошными криками зэков и стуком алюминиевых кружек по железу двери. Ничего не понявший спросонья, он побежал по коридору, пытаясь перекричать ор и грохот, обуявший кичу. Наконец выяснилось, что в семнадцатой камере покончил с собой один из зэков, которого закрыли только вчера, некий Вальков. Повесился на канате, сплетённым зэками для того, чтобы “гонять груза”.

Обнаружил его уже под утро один из сокамерников, проснувшийся по нужде и увидевший Валькова висящим на оконной решётке. Хоть он и среагировал сразу, подбежав к висельнику и приподняв его за ноги, которые лишь несколько сантиметров не доставали до пола, а потом криком разбудил второго сидельца, который смог отвязать канат, всё было зря… Самоубийца провисел на верёвке достаточно долго, чтобы ему смогли помочь.

Прапора, проспавшего свои обязанности, уволили, за упокой души Валика кича чифирнула, а в лагере хмурый Капот обмолвился, что никогда не думал, что Севка не сможет пережить смерть матери.

Впрочем, тайну приятеля он сохранил… Никто из сидельцев не узнал про бесчестный поступок покойного Валика, что так и не отдал долговые деньги. Подобное порицалось. Да и в самом деле, разве помогли эти бабки самому Севке или его умершей матери? А мёртвые не должны испытывать стыда, так пусть они и не ведают его…

Долг зоны

Долг зоны 2

Долг зоны 3