Знаток. Нечистая деревня. Часть третья, заключительная⁠⁠

Читать предыдущую часть

***

У Дорофеевны в хате Марфа полоскала в ведре тряпку, пропитанную гноем и человеческими выделениями. Умирающая старуха стонала, не открывая глаз; от кашля у неё на губах выступила жёлтая пена. Дорофеевна бормотала иногда про коней бледных, про смерть; звала давно сгинувшего на войне сына Лёшку.

Бабки внезапно столпились у окна, заохали.

— Марфа, Марфа, подойди, смотри, шо творится-то знова!

Та выглянула на улицу. На поле, в густой полутьме, что-то светилось. Старуха прищурилась, напрягла глаза – и впрямь, как будто светлячок витает вдалеке. И становится всё больше, приближаясь.

Никакой там не светлячок – с суеверным страхом поняла Марфа. Это ж лошадь! Только светящаяся, что твой призрак. Значит, не привиделось Дорофеевне? Ходит лошадь страховидная вокруг деревни, гибель предвещает?

Большая ещё якая, гривой трясёт, а вокруг отсветы бликуют красивыми всплесками мертвенного свечения. Шкура аж переливается вся, движется во тьме, создавая ощущение, будто животное плывёт над землёй, не касаясь копытами.

А навстречу чудовищному силуэту шёл, ничего не боясь, Демьян. Марфа подумала – вот и всё, Дёма, не увидимся мы боле. А потом задёрнула шторы и сказала всем:

— Неча туда пялиться! Бесовщина гэто всё, вот он с ней по-бесовски разберётся.

***

Максимка подумал было, что Демьян рехнулся. Он смело шагал прямо к сияющей зеленоватым светом страхолюдине – не с заговором на губах, а продолжая насвистывать надоевшую песенку Кобзона. Без клюки, без ладана.

А подойдя вплотную, достал яблоко из кармана и сунул кобылице в морду. Максимка осознал, что, несмотря на светящуюся атласную шкуру, сполохи потустороннего света, жуткий ореол близкой погибели, это всего лишь… животное. Которое с удовольствием схрумкало яблоко и понюхало пальцы знатка. Благодарно фыркнуло и покосилось огромным глазом на мальчика.

Демьян, широко улыбаясь, почесал коняшку за ухом. Шлёпнул по боку несильно и показал Максимке ладонь, которая теперь тоже слабо светилась в полутьме:

— Видал?

— Это что же, она… — но Максимка не успел договорить – на тропке в лесу, откуда вышло животное, кто-то зашуршал в кустах и негромко выматерился.

— Стоять! Это, как его… Хэндэ хох! — неожиданно заорал во всю глотку Демьян, отчего лошадь взбрыкнула от неожиданности, встала на дыбы и заржала.

Видимо, поняв, что раскрыл себя, прячущийся в кустах незнакомец ломанулся бежать, и Демьян рванул за ним.

Ученик побежал следом, вглубь леса, вдоль ручья, путаясь ногами в полусгнившем валежнике. Впереди пыхтел Демьян, который ориентировался в темноте, как летучая мышь. Максимка же пару раз чуть не сломал ноги, едва не провалившись в лог — ям тут хватало. Беглец, судя по всему, тоже не избежал этой участи — рухнул в один из оврагов, заверещал, пытаясь выкарабкаться. В сгустившемся полумраке Максимка увидел знатка, который стоял над ямой и почему-то смеялся:

— Ну шо, товарищ чёрт, вот ты и попався!

А в яме ворошился тот самый — со свиной харей, весь в растрёпанной шерсти, здоровый и крепкий. Наклеенные по краям пасти зубья теперь белели среди палой листвы. «Черт» стонал и глухо кричал — из-за накладной морды вопли казались совиным уханьем:

— Не трожь, не трожь, я ногу вывернул, а-а-а!

— Я табе ща не тока ногу выверну, а и шкуру твою наизнанку заодно! — кричал на него Демьян. — Ты чаго тут народ пугаешь, ирод, под трибунал захотел?

— Это председатель всё, не виноватый я, дядько, не бей! Никодим всё придумал!

Максимка подошёл ближе, встал рядом с Демьяном. Упавший в овраг "чёрт" снял маску — обнажилось потное лицо, такое знакомое. Афоня! Тот студент-биолог!

Афоня плакал, как маленький, утирал сопли и жалобно переводил взгляд с знатка на Максимку и обратно. Нога у него лежала под неестественным углом; Максимка присвистнул — да он её не вывернул, а сломал, поди. По лесу як заяц не поскачешь, особенно по такой темени.

— Копыто сраное... — ныл Афоня, снимая и отбрасывая с подошвы закопченную дочерна металлическую кружку. Сейчас он выглядел совсем не чёртом, а просто человеком в нелепом костюме из дешёвой коричневой пакли, местами уже оторванной.

— То-то, уроком тебе буде. Ты какого хрена меня бил, биолух?

— Та испужалсо я, дядько! Я ж не со зла, вот вам крест!

— Крестишься, а сам в церкви мусора накидал и на стенах писал похабщину якую, — назидательно сказал Демьян. — Ты шо, студент, не определился ишшо — с Богом ты иль с коммунизмом?

— Та не я это... То до меня ещё намялякали...

— Ладно, давай выползай. За руку тягай, — знаток протянул ладонь.

Вытащили "студента" наружу. Тот посмотрел на обоих страдающим взглядом, взвизгнул от боли, укладывая ногу удобнее. Почему-то с плаксивыми интонациями сказал Максимке:

— Ну ты-то мне веришь, малой? Не хотел я зла, вот клянусь!

Максимка пожал плечами. Он сам ничего не понимал — но было жутко интересно.

Знаток отвесил "студенту" крепкую затрещину, у того аж голова мотнулась, как у матрёшки. С тихим "ай" Афоня схватился за висок, Максимка ему даже посочувствовал — удар у знатка что у медведя.

— То табе за церкву, — пояснил Демьян. — И мы в расчёте, так и быть. Давай сказывай — ты кто таков, чего тут забыл?

— Курсант я...

— Откуда?

— С военной части, под Гомелем... И парни тоже оттудова. С гауптвахты нас забрали.

— А тут вы как оказались?

— Бак-тер-иологи-чес-кая опасность, — с трудом выговорил по слогам Афоня и в ответ на вопросительные взгляды объяснил: — Мы вроде как эти, санитары-поджигатели. Нас месяц назад сюда спровадили, под ответственность Никодима. Деревню сжечь надо перед затоплением — так делают, когда населённые пункты всякие топят. Ну, когда дамбу открывают. Озеро тут будет вместо низины.

— Та-ак, вот это новости, — протянул Демьян. — И шо дале?

— Ну, на губе вообще хреново жить, — рассказывал Афоня, — жрать нечего, дрочат каждый день, бьют почём ни попадя. Припухали мы там так, что... Эх, Красная Армия, туды её налево... Приехал Никодим, договорился там с наччасти — нас ему в подчинение отдали, выдали смесь горючую, огнемёты и костюмы специальные, шоб деревню жечь. А тут бабки эти уезжать никуда не хотят — ну, Никодим и говорит нам, мол, я за вас, ребят, договорюсь, шо вы тут якобы работу важную делаете, буду вас кормить-поить, а вы, мол, в лесу посидите малясь... Ну и бабок этих надо шугануть, шоб они сами согласились уехать — якобы тут черти всякие живут. Денег дал...

У Максимки будто вспыхнуло что-то в голове. Конан Дойль, «Собака Баскервилей»! Он же читал!

— Вы лошадь фосфором обмазали! — воскликнул он, и Демьян с довольным видом потрепал его по плечу — догадался сам, чертяка.

— Ага, — горестно кивнул Афоня, с гримасой поправляя ногу. — Обмазали... Фосфор для розжига надобен. Никодим коняшку привёл, мы её в лесу держим. Бабок лошадью знатно так шуганули, но они уезжать всё одно не хотят. Упёртые як ослицы.

— А костюм откуда захапал? — кивнул Демьян на чертовскую одежду.

— Дык это, он же в клубе раньше всякие культурные мероприятия вёл. Остались костюмы разные. У меня ещё один есть.

— Так ты полудницу играл! – ахнул Максимка. От всей новой информации голова шла кругом, а Демьян лишь кивал, словно во всём давно разобрался. Ну точно – аглицкий сыщик Холмс!

— Ага, я полуденница… В бабу со страшной мордой рядишься, вниз под одёжку огнеупорный костюм и ранец огненный за спину – ну, которые нам в части дали для работы. Через рукав шланг – шоб огнём пыхать.

— Ну ты, брат, даёшь… Тебе в актёры надо! А трактор кто завёл?

— Да Ванька в нём ездил. Ну, ушастый который. Он малой просто шкет, сховался внутри так, будто трактор сам по себе катался. Стёкла покрасил там снизу. Вооот... Ну а в церкви мы по очереди дежурили. Орали там, бесились. Как сказано было!

— И курей у старух воровали? — строго спросил знаток.

Афоня лишь виновато шмыгнул носом.

— Мда-а, набедокурили вы тут... Давай сюда лапу свою, шину наложим. А потом к твоим пойдём.

***

Двое других курсантов быстро поняли ситуацию, потупили взоры, принялись в два голоса оправдываться. Над костром снова пыхтел котелок; пахло вкусно.

— Никодим скоро придёт, — уведомил лопоухий Ванька. — К полуночи обещался.

— Гэта хорошо. У меня к нему разговор сурьёзный. Сходи-ка за лошадью — она там, небось, в лесу совсем очумела, бедолага.

— Та она привычная.

— Чего готовите? — спросил Максимка, подсаживаясь к костру. Демьян даже попробовать не дал всех вкусностей, что принесли домой Лексевна с Марфой — в лес потащил.

— Та супчик куриный... — ответил Юрка, помешивая в котелке ложкой. — Готов уже. Бери миску, подливай. Вон хлеб, лук, чеснок бери. Сальце есть. Ты кушай, парнишка, не стесняйся.

Максимка налил миску супа, и тут из лесу вышел Никодим. С удивлением уставился на мальчонку. С края поляны выскочил Демьян и так дал председателю по уху ладошкой, что тот скатился мордой вниз, к сапогам Максимки. Председатель замычал и пустил струйку слюны. Юрка, не обращая внимания, продолжил приём пищи — видать, привык к дракам в казарме. В ветвях удивлённо ухнула сова.

— Ну чаго, товарищ председатель, скушал? Кашу заварил — как теперь расхлёбывать будешь?

— Чё?.. — только и смог произнести Никодим.

— А вот чё! — Демьян с удовольствием наподдал ему ногой по заднице, но больше бить не стал — присел напротив председателя на чурбак, свесив руки между колен. — Давай оправдывайся, дурак. Будем думать, чего с вами робить.

Никодим кое-как поднялся, сел на зад. Поднял свою упавшую кубанку, водрузил на голову и с опаской глянул на знатка. Вздохнул горестно.

— Всё уж понял, да?

— А то! Твои солдатики ужо всё доложили по форме, считай.

— Курсанты они...

— Да хоть генералы, мне всё одно. Давай говори, на кой чёрт ты всю эту байду выдумал.

— Я ж всё ради них, дур старых... Ну чего им тут делать, в деревне этой? — Никодим махнул рукой в сторону Сычевичей и помассировал отшибленную голову. — Ох и больно ты мне по уху дал, знаток... Там у них в городе квартиры уже стоят, ждут — не дождутся. С водопроводом, с канализацией нормальной! Пенсию на дом приносят! Все подруги рядом — вышла на лавочку и сиди себе, болтай. Нет, они Дорофеевну всё слушают... Ох, Дорофеевна же…

— А что с ней? — вскинулся знаток.

— Да померла она... Час назад. Сердце не выдержало. Старенькая совсем была.

Максимка подумал, что сейчас Демьян опять ударит председателя, даже руку протянул, чтоб удержать. Но знаток только сжал крепко кулаки и сказал, пристально глядя на Никодима из-под кустистых бровей:

— Ты ж понимаешь, что на тебе грех?

— Он во всём виноват! — неожиданно отозвался Афоня из палатки. Юрка согласно кивнул, не прекращая есть.

— А вы вообще замолкните, курокрады! Ну так шо делать будем с тобой, Никодимка?

Никодим повесил голову. Сказал тихо:

— Моя вина, да... Дорофеевна мне как мамка была, не хотел я этого. Не думал, что её так лошадь испугает. Я ж, понимаешь... Ради них всё, клянусь! Вот хоть в КГБ меня сдай — не хотел я!

И председатель тихо, искренне заплакал. Все молчали — даже Юрка прекратил черпать ложкой в миске. Афоня глухо произнёс из палатки:

— Слышь, дядько… Не хотели мы их насильно тащить, а то их бы всех инфаркт хватил. Прикладами их, штоль, из дому выгонять, як немчура? Еще огнеметы эти. По доброй воле хотели чтоб. Им тут правда не жизнь. Пущай бы жили в городе, в палисадничках там ковырялись. Опять же хозяйство, а им некоторым уж под сотню.

Демьян достал из кармана предмет, найденный в тракторе, бросил тому самому мелкому Ваньке – тот как раз вернулся с лошадью и стоял, слушая разговор:

— Держи папиросы свои, потерял в кабине.

— Вы тогда и догадались? – спросил Максимка.

— Ну, скорее, убедился. Только ума не приложу, чего с этими товарищами делать. В КГБ вас за шкирку, як вредителей и шпионов?

— Не надо… — сказал Ванька и, подумав, добавил: — Пожалуйста. У меня мамка болеет, не выдержит, если на дисбат залечу.

Никодим вновь вздохнул, комкая в руках кубанку. Демьян прищурился:

— В хороших квартирах, гришь, жить будут?

***

Лексевна стояла у окна, прижав к лицу ладони и глядя сквозь раздвинутые пальцы. По полю что-то бежало будто на четвереньках, быстро приближаясь.

— Марфа, гля, это че? Никак человек?

— Ну-ка отойди, погляжу.

Едва она это сказала, как стекло взорвалось сотней осколков — и как только не посекло? Тут же открылась печная заслонка, и по избе заметалось пламя — как живое. Катался огненный колобок, не поджигая, но стреляя во все стороны жгучими искрами. Сорвался с крюка ухват и поддел Лексевну под обширный зад. Колотились в ящике ножи да ложки, просясь наружу, хлопали ставни и тумбы, летало по избе полотенце, скручиваясь в жгут и хлеща во все стороны.

— Наружу, быстро! — сориентировалась Марфа, выгоняя кумушек. В сенях, провожая старух, полопались банки с закрутками на зиму. Огурцы да помидоры покатились за старухами следом до самого порога.

Снаружи и вовсе творилось какое-то светопреставление: на поле закладывал виражи трактор, гоняясь вперегонки со старой телегой без одного колеса. В телегу, конечно же, никто запряжен не был. Дымили трубы давно заброшенных изб, ведро само по себе вычерпывало из колодца воду; трехлапый пес исступленно тявкал на электростолб, хлещущий во все стороны проводами.

— Батюшки-батюшки, да что же это!

— Ильинишна, гля, не твои куры-то?

По огороду внаглую толпились пестрые птицы, средь них гордо вышагивал петух. Лексевна почти ощутила, как последняя темная прядь под платком окрасилась в серый: все как одна куры были без голов. Обрубленными шеями они невозмутимо пытались склевать горох. Обезглавленный петух заквохтал не пойми чем, кое-как взлетел на конек крыши, загородив луну и во все свое кровоточащее горло закукарекал.

Тем временем, бежавшая через поле фигурка приблизилась; в ней Лексевна с изумлением признала председателя. Никодим — голый, в чем мать родила, исходил пеной и перебирал конечностями как заправской скакун, а на шее у него, свесив ноги, сидело что-то маленькое, черненькое, покрытое шерстью…

— Сгинь! Сгинь, нечистый! — замахали юбками старухи.

Но нечистый не сгинул. С веселым гиканьем он пришпорил Никодима своими мелкими острыми копытами, и тот поддал ходу, направляясь прямо на бабок. Чертенок правил «скакуном», тягая того за уши; у самого чертенка головы не было — вместо нее торчал огромный выпученный глаз на тонкой ножке с пальцами заместо ресниц.

— Изыди! Слезь с него, бес! – голосила Агаповна, дальняя родственница председателя.

— Про-о-о-очь, старые! Про-о-о-очь отседа! Моя это деревня, моя! — завыл в ответ председатель, — Всех сгною, всех в Пекло заберу!

— Очте наш, иже еси… — залепетала Марфа.

— На-ка выкуси! — ответил в рифму председатель, встал во весь рост и затряс, чем природа наградила. В глазах Никодима плескался ужас вперемешку со стыдом, красный он был как рак.

— У хату! Назад! У хату! Там иконы! — велела Лексевна, принявшая в отсутствии Дорофеевны командование на себя.

Бабки набились в темную хату, зажались в красный угол, без остановки крестились. Домашняя утварь не унималась, но кое-как удалось ее запереть в сенях; только дергалась придавленная сундуком ожившая скатерть.

Вдруг помытая по православной традиции, жёлтая и усохшая Дорофеевна открыла слипшиеся веки, с хрустом расправила тонкие птичьи ручки; старухи завизжали. Выкрутившись каким-то немыслимым образом, встала в гробу и теперь глядела на старух из-под сбившегося на бедрах савана.

— Ох батюшки… — только и сумела произнести Лексевна.

Дорофеевна расплылась в беззубой улыбке; лицо растянулось так, что того и гляди лопнет. На синих губах выступили черные кровяные пузыри. Еще раз с хрустом провернувшись вокруг себя, Дорофеевна зашлась в безумном, макабрическом плясе, выбрасывая далеко вперед сморщенные свои лодыжки и задирая саван сверх всякого приличия — как распутницы из фильмов американских. Мертвая прокашлялась какой-то желчью, разогревая слипшиеся голосовые связки и запела:

— Из-за леса из-за гор показал мужик топор, да не просто показал…

— Батюшки святы! — грохнулась в обморок Марфа; тут же умывальник заботливо плюнул на нее водицей.

— Вали-и-ите отседова, кошелки старые, пока целы! А кто останется — со мной в могиле плясать будет, покуда черви не сожрут! — веселилась Дорофеевна, — И, запевай! Эндель-мендель-гендель-ду...

Побледневшие старухи прижались к стенам, крестясь и закрываясь иконами от вселившегося в Дорофеевну беса. В посмертном веселье крутилась покойница, расшвыривая предметы, кидалась угольями из печи; наконец, выдрала зубами из гроба два гвоздя и со всей дури загнала себе по одному в каждый глаз; только брызнула в стороны темная кровь.

— Здесь скоренько глаза-то не пригодятся боле! — стращала Дорофеевна.

— Бежим! Бежим отсюда! Знатка отыскать надобно! — осенило Лексевну, и бабки принялись разбирать баррикаду, уворачиваясь от беснующегося трупа.

Будто приглашая спасаться, заиграли в заброшенной церкви колокола. Обрадовалась было Лексевна, да вспомнила — комиссары-то колокол уж лет как двадцать на переплавку пустили.

С высокого стога сена за творящимся шабашем и мечущимися по деревне старухами наблюдали знаток и ученик.

— Курей жалко, — протянул Максимка.

— Все одно — в город их не возьмешь, пришлось бы тут оставить. А так хоть на дело пошли, — махнул рукой Демьян, — А тушки мы потом соберем да биолухам отдадим — им тут еще питаться чем-то надобно, покуда деревню де-зин-фи-ци-ру-ют, во!

— А этот… их не заморит совсем?

— Кто, Анчутка-то? То ж мелкий бес; так, вредитель — молоко там скуксить, али еще чего. Это его вишь, с куриных голов так раздухарило — долго голодный сидел. Щас к рассвету наиграется, устанет, а там и нам выходить можно.

— Мож хоть Никодима отпустим? — жалостливо спросил Максимка, кивнув на гоняющего кругами по полю председателя.

— Та не, пущай побегает ишшо, башку проветрит, чтоб мыслей дурацких меньше в ней рождалось.

Утро наступило незаметно — в какой-то момент черное небо просто сменилось серым; без петушиного кукарекания. Тогда Демьян ловко съехал на спине со стога, помог спуститься Максимке, взъерошил ему волосы, намазал щеки сажей. Сам скривил лицо так, будто его удар хватил, надорвал рубаху, измазал припасенной куриной кровью и оперся на клюку, как глубокий старик.

— Ну як, похоже, что бес нас одолел?

— Похоже, дядько! — засмеялся Максимка.

— Ну тады почапали! Ток морду не такую веселую нацепи.

В таком виде они доковыляли до хаты Дорофеевны. На скамейке — не смея зайти внутрь — сидели бабки бледные до синевы. Конвульсивно скрюченные пальцы сжимали иконы и распятья.

— Простите, матушки, — уронил голову на грудь Демьян, — Не сдюжил я. Больно силен бес оказался. Заломал нас только в путь.

— Как же так, батюшка? — охнула Марфа, — Неужто никак?

— Никак. Силен, собака.

— Что ж нам теперь-то…

— Уезжайте отседова, бесово теперь это место. Будут тут под водой турбины крутить да фараонок за бока щипать. Всех заморят, кто останется.

— Дык чего же, Демьянушка, ничего поделать няможно? — комкая платочек, спросила со слезами Лексевна.

— Та ничаго тут не поделать... Уезжать вам надо. Подальше — лучше в город. Там сейчас эта, как её, урбанизация — нечистой силы нема совсем. И врачи там, медицина… — Демьян кивнул на окна хаты, где еще подергивался труп Дорофеевны. — В город вам надо, всем... А то так каждую ночь буде. Надо только Никодима найти — тут он где-то бегает...

— У меня в Могилёве квартира, — пискнула одна.

— А у меня в Минске, — отозвалась Марфа.

— Ну так и чего вы тут забыли?! Езжайте! Проклята деревня!

***

Максимка и Демьян стояли на пригорке, дожидаясь Фёдорыча. Видно было, как бабки суетятся, выносят из хат пожитки — скоро за ними должен приехать транспорт. А потом из лесу выйдут санитары-поджигатели — жечь хаты, отгонять остатки техники, готовить Сычевичи к планомерному затоплению. Скоро всё здесь станет глубоким озером.

Им навстречу поднялся Никодим, ставший немного пришибленным после знакомства с Анчуткой. Демьян смотрел на него насмешливо, попыхивая самокруткой и крутя в руке трость — врезать, что ли, напоследок? Так, для острастки.

— Это, слышь, колдун... — смущённо обратился председатель, поправляя на голове кубанку. Ему всё казалось, что на шее у него кто-то сидит.

— Не колдун я, никак вы, собака, не научитесь. Знаток я, зна-ток! Чего хотел?

— Ты мне помог, а я виноват... Дорофеевна тебе не заплатила, а я... В общем, денег ты не берёшь, так што держи. Это мне от мамки досталось украшение, вот... Оно бабское, конечно, но мож хоть на толкучке сдашь.

Никодим сунул в руки Демьяну красную бархатную коробочку. Знаток открыл, и Максимка ахнул — изнутри блеснуло искрами нечто красивое, переливалось малиновыми брызгами света. Демьян захлопнул коробочку и посмотрел на председателя.

— От души подарок-то?

— От души. Ну и ты того... Прости меня. Не хотел я зла.

— Раз от души — возьму.

— Спасибо тебе… это… знаток.

— Бывай, товарищ председатель.

Никодим горько усмехнулся и начал спускаться к деревне — помогать бабкам с переездом.

Позади на склоне рыкнул мотор — Фёдорыч явился вовремя. Остановил полуторку на изломе дороги, приветственно высунул татуированную руку в окно и крикнул:

— Ну шо там, товарищ партизан? Бабок ублажил?

— Здорово, товарищ мичман. Ублажил — в сказке не рассказать.

— Ну тады полезайте — домой вас повезу!

Максимка окинул взглядом Сычевичи — опустевшую, сиротливую вёску, даже без плешивого домового. Спросил у знатка:

— Дядько Демьян, а отчего у нас в Задорье так много... нави? И проклятий всяких. И заложных. А тут Анчутка один на всю деревню… Почему так?

Тот пожевал губами, затушил окурок и сунул в карман.

— А вот насчёт этого, хлопче, я и сам задумался. Но сдаётся мне, есть виновник... Разберемся, сынку, — знаток взлохматил ладонью светлые вихры Максимки.

***

Конец главы. Продолжение следует.

Авторы - Сергей Тарасов, Герман Шендеров