А ты любишь классики?
Ага, люблю. Классики, крестики-нолики, кулачки и скакалку, люблю песочные замки, качели и играть в ладушки, люблю кукол и башенки из кубиков, люблю-люблю-люблю-люблю все на свете, только не уходи.
Не уйду, если правда любишь.
Я правда люблю!
Тогда не уйду.
Тогда останусь, буду рядом, шепну на ухо, что мы точно свидимся, что я точно приду, что мы будем вместе, и все вместе пройдем, как реку, вброд, преодолеем, потом вдруг вынырнем – и сон закончится.
И наступит рассвет.
Но рассвет не наступил, только ночь была глубока и темна, а луны на небе больше не было, и ничего вокруг не было, кроме света далеких фонарей, что зажглись над головой белокурой Лизы, что, казалось, дремала, а на самом деле беспробудно спала, прижимая к груди свою игрушку и слабо вздрагивая ресницами, вдыхая и выдыхая в угольной пустоте.
Город ничем не пах, он был холоден и пуст, и когда она проснулась, он не изменился, и только асфальт под боком вдруг показался не мягкой периной, а ледяным скатом, и девочка вздрогнула, оторвавшись от него.
- Что… - она вскинула голову, оглядываясь затравленно, пытаясь что-то разглядеть, но рядом ничего не было, только ветви деревьев словно царапали стекла, а на самом деле это стекла царапали их раскрытыми форточками окон.
Никого.
Девочка прижала к груди игрушку, на несколько мгновений зажмурившись. Все еще никого. Страшно. Непонятно. В голове звенят колокола, шепчут свои же голоса, сплетаются руками тени, которые невозможно разобрать.
Кто ты?
Не знаю.
Кто я?
Не помню.
Где мы?
Молчок.
Гостья города поднялась на ноги шатающейся куклой, почему-то в ночнушке белой, как и она сама, посреди улицы, одна-одинешенька в жгучей тишине и странных чувствах, с игрушкой в руках. Она не знала, что это, но вдруг вытянув перед собой руки улыбнулась, смотря в пушистую мордочку, что глядела в ответ на нее глазами-пуговками.
- Мышонок…
- Мистер Мышонок, - шепнуло плюшевое недоразумение в ответ, не двигаясь и не дыша, такое маленькое и странное, брошенное ей в руки и доселе незнакомое, но, наверное, родное – знакомого здесь вообще не было ничего, и окружение казалось чуждым и неправильным. Девочка трепнула игрушку за ухом, кивнув той, а Мышонок больше ничего не сказал, в воображении ее глядя по сторонам.
- Где я? – наконец спросила вдруг она тихо, оглянувшись.
- Я не знаю, - признался ее юный товарищ, закадычно шепнув:
- Но мне страшно, я хочу уйти.
- И я хочу уйти, - согласилась с ним девочка, и тогда они двинулись вперед, бредя вдоль кирпичных пожухлых домов, будто вычурные странники: невысокая и щуплая, похожая на птичку, девчушка непонятного возраста и ее игрушка.
Это могло бы быть счастливой историей, передаваемой из уст в уста и рассказываемой детям, но опустевший город не был похож на чрево прекрасных сказок, он был по-своему зловещ и всеми покинут, выброшен на берег и оставлен в гордом одиночестве.
Но где люди? Где животные? Автомобили оставлены на дорогах, в окнах нет света, лишь горят фонари, то и дело слабо мигая своими лампочками, вынуждая девочку морщиться, робко вскидывая голову, боясь смотреть на них. Взгляд плывет от ряби, а голова начинает противно гудеть.
Нигде не колышутся от ветра шторы, да и ветра самого нет, вот только дождь начинает крапать с неба, вынуждая ускорить шаг, топая босыми ногами по холодному асфальту, что даже сыростью не пахнет – этот мир словно лишен всего живого. Запахов. Звуков. Даже насекомых здесь нет, ничего нет вовсе, но отчего-то девочку это совсем не пугает.
Потому что она тоже лишена всего, и в полупустой голове дрожат, кучкуясь, только робкие мысли о поисках тепла, крова, чего-то, опережая самый главный вопрос «Откуда я здесь?». Ответа на него ей все равно никто не даст, и даже серый Мышонок промолчит, задумчиво уйдя в себя и помахивая хвостиком из плюша и ниток.
Забавный.
***
Брат, если даже я когда-нибудь проснусь в том страшном месте, ты же найдешь меня?
Опять ты перепил, дурак, спи уже. Слушать еще твои бредни…
Но оно не похоже на сон.
А на что похоже?
На явь. Будто я проснулся совсем один в опустевшем городе и лежал на асфальте, вот что это было. Я лежал долго, очень долго, но не видел ни луны, ни звезд, ничего не видел!
Ты пьян, вот и снится бурда.
Я бываю и трезв, а ты! И знаешь, в том городе все совсем как здесь, но почему-то никто никогда не подходит ко мне. Потому что улицы пусты, понимаешь? И некому ко мне прийти.
Так почему ты не встаешь и не идешь сам?
…я не знаю.
Я не знаю, кто я, что я здесь делаю? У меня кружится голова.
Перекинув голову с затылка на щеку, он вгляделся во тьму полупустого вагона, в котором лежал. Внутри «коробки» было тихо и сухо, а на станции слабо мерцала лампочка, грозясь вот-вот погаснуть и оставить парня в темноте.
- Что за черт… - вытянулось из его рта, и несчастный медленно сел, потирая почему-то ноющую голову. По ней словно щедро саданули кирпичом. – Где я?
Никто на риторический вопрос не ответил, и парень побрел через сидения прочь, придерживаясь за поручни, чтобы не упасть, кутаясь свободной рукой в кардиган, чтобы совсем не околеть – почему-то мертвенный холод пробирал его тело до костей, щупая каждую из них своими узловатыми пальцами.
- Эй! – выкрикнул он, высунув голову на платформу, а после неуверенно шагнув на нее, едва не упав. – Есть здесь кто?
Никого.
А куда идти? И зачем? Желудок неприятно трепал голод, обгладывая стенки, и парень поморщился, после вдруг мотнув головой, пытаясь с собой совладать. Вышло это у него дурно, откровенно говоря, но еще дурнее ему стало, когда вдалеке показался приближающийся огонек, от которого тот тут же юркнул за колонну, затаив дыхание.
- Кто здесь? – послышался голос.
Парень не ответил, стиснув зубы, вдруг напуганный, и вцепился себе в плечо, лишь бы не издать ни звука, проглотить даже дыхание.
Кто пришел? Откуда ему здесь взяться? В сюрреализме происходящего для здравого смысла совсем не осталось места.
- Да что за черт здесь творится… - шикнул кто-то себе под нос, двигаясь дальше, словно ускользая в блаженное небытие, и, казалось, неудачливый засоня выдохнул в рукав, как вдруг увидел перед своим лицом робкое пламя, тут же занеся руку для удара и оказавшись пойманным за запястье.
- Напугал, - буркнул он, глядя прямо перед собой, и русый мужчина посмотрел на него в ответ, закатив глаза и тут же того отпустив.
- Нехрен прятаться.
- Где я?
- Я думал, ты знаешь.
Собеседник его копнулся в кармане белой толстовки, вытащив что-то неопределенное и острое, после вдруг показав это, спросив:
- Ты понимаешь, о чем это?
- Ножик, - ответил он, совсем не поняв глупого вопроса.
- Я понимаю, что ножик, но глянь, - русый крутанул «бабочку» в руке, явив ее гравированную ручку, на которой было написано ровно одно слово. «Помидорчик». – Надпись видишь?
- …теперь я не понимаю, о чем ты.
- Глянь, - мотнул головой неопределенно его собеседник тогда в сторону плаката на стене, после поймав парня за запястье и протащив силком до него, практически ткнув в ламинированную бумагу носом.
Три ветви поездов. «На Завод», «Вниз» и «Вперед». Проведя кончиком пальца по одной из линий он вздрогнул, когда в очередной раз ненадолго погас свет.
- В этом нет смысла. Вот я о чем говорю. Извини, башка гудит так, будто кирпичом по ней ударили, и я едва ли могу думать трезво.
- Я тоже подумал о кирпиче.
Их диалог был странен и нереален, будто прописанный дешевым автором книжного романа, но едва ли ребята это понимали, судорожно пытаясь подыскать слова, что обретали смысл только будучи озвученными. Одному из них было страшно и холодно, а второй, казалось, горел, пытаясь донести свои мысли до собеседника.
- Я уверен, что таких названий быть не должно!
- Но они же есть. И… откуда ты здесь?
- Я проснулся в какой-то каморке, - неопределенно мотнул русый головой куда-то наверх, пока лампочка противно потрескивала над их головами. – У меня в голове ничего, а в карманах только зажигалка и этот режик. Вокруг – никого. И вдруг – ты.
- У меня почти то же, вот только зажигалки нет и ничего нет, - нелепо улыбнулся парень ему в ответ, вдруг спросив нечто сакральное, снизойдя до едва различимого даже в абсолютной тишине шепота:
- Ты свое имя помнишь?
- Нет.
Что и ожидалось, в голове собеседника была такая же черная дыра, поражающая своими масштабами, словно кто-то выдрал из их разумов память, заменив ее папье-маше из сбитых фраз и неловкого общения.
Они были в метро. Это слово вдруг пришло кутающемуся в кардиган в голову, и он нахмурился, вновь вглядевшись в карту, теперь пытаясь понять, откуда приехал сам. Похоже, снизу. Но что же там было такое страшное, вынудившее его забыть? И было ли? Приехал ли он действительно?
- Ты видел кого-нибудь?
- Я же сказал уже, что нет, - русый был непреклонен в своих суждениях, закуривая на ходу, когда оба они уже шагали прочь, а лампочка отпевала свои последние трели над их головами.
Вдруг она щелкнула в последний раз, и наступила темнота.
***
Ты опять смотришь этот канал? Я же просила тебя не включать его, милая, я же просила тебя уже несколько раз. Почему ты меня не слушаешь?
Я хотела увидеть мультики… мы с Мистером Мышонком всегда смотрим мультики в это время!
И о чем они? Что там показывают?
Сегодня ничего не п-показывали, только прогноз погоды, ведущая сказала, что будет дождь. И очень холодно.
Очень холодно… наверное тогда вам обоим стоит закутаться в одеяло. Давай я выключу телевизор, и вы пойдете в постель.
Давай.
***
Быть в плену собственного сознания не было весело или грустно, скорее – никак. А что насчет плена из собственной памяти и выцветшего города? Девочка брела наобум, то и дело ежась, пытаясь не замерзнуть прямо здесь, ведь это было бы неправильно. А что было бы правильно? Хотя бы смотреть по сторонам.
Улица «Моя» без номера, улица «Твоя» без номера, улица «Наша» без номера, с десяток наименований успела она увидеть, пока шла вперед, отвлекаясь лишь на беседы со своей игрушкой, которой, казалось, здесь даже нравилось. Мистер Мышонок советовал не наступать на редкие люки, не смотреть в окна, держаться дальше от темных подъездов, и голос его отдавался в голове светловолосой эхом.
Вдалеке послышался чей-то крик и тут же смолк, и она только прижала к груди свою игрушку, стараясь не слушать.
- Все будет хорошо, продолжай идти, - сказал плюшевый друг.
- Я и-иду, - согласилась с ним девочка, едва не ступив в одну из глубоких луж.
Фонари над головой были похожи на чудные жирафьи головы, а трещины асфальта под ногами на извивающихся змей. Редкие кусты, покрытые сухими цветами, высаженные близ домов, казались вырезанными из картона.
Ей понадобился получас, чтобы наконец добраться до маленького освещенного магазинчика с приоткрытой дверью, что был похож на распахнутый капкан.
- Кажется, там продают цветы, - Мистер Мышонок ладонью своей хозяйки поднял лапку, и она двинулась за ним, повинуясь бездумной указке своего верного друга, которого знала, казалось, целую вечность.
В магазине было так же, как и на улице, только с крышей. Маленький стол, маленький стеллаж, листик на стене с надписью большими буквами «Цветы-ы-ы-ы», широкие окна, сквозь которые можно было наблюдать за усиливающейся бурей.
Девочка опустилась на подоконник, мелко дрожа, поджав ноги в надежде их согреть.
- …почему я здесь?
- Я не знаю.
- А «здесь» - это где? – тогда спросила она, пощупав пальцами холодное стекло.
- Это город. Мы в городе. И цветочном магазине.
- И правда, - светловолосая улыбнулась, ткнувшись виском в окно, пока позади нее скрипела притаившаяся за прилавком дверь, впуская в помещение темноту и едкое ничего, что, казалось, ползло по полу, поедая его.
Свет – это спасение. Свет – это единственное, что может направить, удержать душу в теле.
Коротким щелчком выключателя он погас, и только далекая молния отразилась в глазах вскрикнувшей от испуга девочки, что тут же свалилась с подоконника в объятия собравшейся в магазине ночи, едва не выбив из себя дух – ударилась спиной.
Гром поглотил ее судорожное дыхание, спрятав его внутри собственных отзвуков.
Стало тихо.
Интересно, почему нигде нет цветов? Это же цветочная лавка, в ней точно должны быть цветы, в ней обязательно должны быть цветы. Я люблю цветы. А ты любишь?
И я люблю.
Мне нравятся лилии, они напоминают мне о чем-то важном.
А я не знаю, какие мне нравятся, разве я могу знать?
Темнота стальной хваткой вцепилась в свою жертву, не собираясь больше ее отпускать, собравшись над девочкой в тугой ком, наблюдая за ней провалами опустевших глазниц. Темнота была неправильна и едва дышала, когда молния сверкнула в очередной раз.
- П-привет… - вдруг сказала ей светловолосая, и морок развеялся, отступив, а после вновь собрался, шатаясь и дергаясь из стороны в сторону. – Ты… ты тоже потерялся? – она села, напуганная не тем, что пред ней, а тем, что за окном – буря, скрежещущее безумие, дергающиеся провода, уходящие в небо.
- Привет, - отозвалось эхом нечто, покачиваясь и снова сделав шаг вперед.
Внутри цветочного магазина было мертвенно холодно.
***
- Отвали от нас! – махнул русый лезвием перед своим лицом, гоня прочь выступающую из темноты метро рожу, отчаянно пятясь, пока новый его товарищ ошалело пучил глаза, прячась за спиной еще недавнего знакомого, а теперь словно бы лучшего друга. – Что это за хрень такая, а?!
- Я не знаю, не знаю! – он вдруг дернул его за ворот, оттаскивая назад от вытянутой вперед костлявой руки, пока позади с противным треском гасли и другие лампы.
Город хотел поиграть? Или ему так показалось?
Бежать вперед по освещаемой лишь огнем зажигалки дороге из серых плиток вдруг показалось лучшим решением, когда тьма противно чавкнула, прошипев судорожным голосом:
- Приве-е-ет.
И они побежали, рванули по лестнице вверх, почти спотыкаясь друг о друга, и русый легко обогнал куда более хрупкого знакомца, но все же не оставил его, волоча за собой, будто привязанного, пока тот трясся, все боясь запнуться и встретиться с тем, что отчаянно скрывала в себе местная ночь.
Улица пахла сыростью и дождем, а фонари больше не горели.
- Туда! – поволок один другого через проулок, и оба они словно смешались в единый организм, одного человека, гонимого вперед желанием выжить от этой глубинной глотки метрополитена.
- Быстрее, ну! – подогнал другой одного, все же запнувшись и рухнув в лужу, моча кардиган, перепугано затрепыхавшись, и его тут же подняли за воротник, не давая возможности отдышаться. Дальше. Как можно дальше. Прочь.
Кирпичные стены местных домов сменяли одна другую, и улицы казались перемешанным салатом из букв и одномастных строений, которые словно вырезала из бумаги чья-то неумелая рука и вставила в прорехи пустых десен бесконечной серой асфальтированной равнины.
Только в далеком освещенном переулке они смогли отдышаться, и парень отчаянно закашлялся, устав от изнурившего его бега.
- …что это было?!
- Не знаю я, что это было! – русый отдыхивался рядом, оперевшись о стену, но времени ему на это нужно было сильно меньше – через несколько мгновений он уже вновь был в строю, сжимая ножик в руке и глядя назад, словно пытаясь за что-то зацепиться взглядом.
Мурашки ползали по спине.
Что это за место? Почему на них что-то кинулось там, в метро? Почему оба они испугались? Почему они не помнят, кто они? Почему они вообще ничего не помнят? Почему? На мгновение ему показалось, что он болен, ударился головой и теперь спит где-то в больнице, видя бредовые сны, но холодящая руку рукоять настойчиво шептала: «Ты здоров!».
- Валить отсюда нужно, - прошептал русый, глянув искоса на зябко дрожащего и мокрого своего друга, похожего на куренка. – Как там тебя… никак.
- Согласен, - отрывисто отозвался тот, подняв голову и двинувшись дальше первым, храбро двигаясь вдоль кирпичной стены.
Провода над головами покачивались из стороны в сторону, переплетались друг с другом, будто черные щупальца огромного спрута, опутавшего город и съевшего луну вместе со звездами, будто волк из страшной сказки.
Когда-то, когда он еще мог помнить, ему снился город, полный безжизненных манекенов, стоящих у касс магазинов. Почему-то парень вдруг сглотнул, подумав об этом отстраненно, будто это не происходило с ним, скорее ударило вдруг в голову: «А вдруг здесь повсюду эти твари?» Но он не знал, что именно это за твари, не понимал, видятся они ему или нет.
- …почему мы здесь?
- Я не знаю, - отозвался на его скупой вопрос русый, первым заглядывая за углы, словно проявляя странную, вымученную заботу о безопасности своего боевого товарища.
Вдалеке послышался чей-то отчаянный визг, но тут же смолк, будто намеренно оборвавшись на самой звонкой ноте, и вновь наступила гнетущая тишина, перемежаемая лишь усиливающейся бурей.
- Мы не одни, - сглотнул парень, зачесав с лица свои темные волосы назад, убирая их с глаз. Они были мокры и похожи на дождевых червей на ощупь. – Здесь есть еще кто-то… там. Наверняка такой же, как и мы! Наверняка… - голос его прозвучал лихорадочно.
- …а если это очередная тварь? – остудил его пыл товарищ тут же, двинувшись дальше сквозь пелену дождя.
Укрытие. Дом. Крыша над головой. Все эти слова означали совершенно разные вещи, но были одинаково важны для ребят, вынырнувших из ниоткуда и нырнувших в никуда. Им обоим было страшно и неуютно, но неумолимая погода загоняла их все глубже в самое сердце города, полное гнетущей тишины и дождевых капель.
Ни единой шторы, решетки на окнах первых этажей, водостоки, по которым ничего не текло, приоткрытые двери подъездов, словно приоткрытые глаза.
Что это такое?
А потом ты проснешься, и я снова буду рядом.
А если я не проснусь?
Как это – не проснешься? Ты не можешь не проснуться, я же тебя жду. Но если это случится – значит я засну следом. Помнишь? Я мертв, пока мертв мой брат. Я жив, пока жив мой брат. И рядом – всегда.
Даже там?
Даже там, даже здесь, спи уже, дурень, ночь на дворе, утро почти, я устал тебя слушать, мне на работу завтра с утра.
Хорошо.
Они и сами не заметили, как добрались до единственного освещенного места в округе. Цветочного магазина. Злосчастного, неправильного магазина, в котором еще издали приметили сидящую на окне фигурку, смотрящую совсем в другую сторону.
- Это что – манекен? – спросил у русого его товарищ, сглотнув, когда на горизонте зажглась сухая молния, опалив небо, и странная «кукла» с испуганным криком свалилась вниз.
- Не манекен это, не манекен… ходу! – тогда сорвался вперед парень с ножиком в руке, толкнув дверь плечом, таща за собой напарника, уже зная, что они увидят.
Это было существо, склонившееся над белобрысой девчонкой, что светилась своей излишней белобрысостью, что-то лепеча под нос, будто пытаясь вымученно поздороваться, испуганно распахивая глаза непривычно красные, блеклые, неживые, глядя на своего будущего убийцу, как посчитал каждый в этой комнате.
- А ну! – схватившись за стул, русый замахнулся, огрев угольное убожество, будто сотканное из спиц и лоскутов ткани, по боку, едва не разломав свое «оружие», но сумев тварь оттолкнуть, пока стянувший кардиган напарник его оттащил их живую находку в сторону, не найдя ничего лучше, чем набросить промокшую одежду на ее и без того пропитанную водой ночнушку.
- Вставай, давай! – потянул он девочку вверх, поднимая под плечи, пока та, ничего не говоря, прижимала к груди какую-то мышь, определенно игрушечную.
Сколько лет ей вообще?
Существо вновь получило стулом, но уже по голове, ненадолго оказавшись обезвреженным, но уже начиная подниматься, когда уже целых три человека кинулись прочь – русый первый ринулся на выход, хвостиком уводя остальных за собой из цветочного, в котором за их спиной вдруг зажегся свет, стоило им только ступить за его порог.
Когда девочка обернулась, пытаясь понять, от чего они все же бегут (а оценить масштабы происходящего в полной мере у нее совсем не получалось), то не увидела ни вычурного монстра, столь упорно пытавшегося с ней «познакомиться», ни кого-либо еще, только вновь опустевший магазин, пустые его полки и плакат на стене с гротескной надписью «Цветы-ы-ы-ы», а после судьба уволокла ее в дождь, окончательно скрыв от опасности средь однообразно-неправильных переулков.
***
Ты не боишься?
А чего мне бояться?
Ну, знаешь, всякое может случиться.
Может случиться, а может не случиться. Живу один раз. Наливай.
В аптеке не было ни холодно, ни жарко, скорее уж просто никак, но расстеленные на полу простыни, собранные со склада и полок, дарили хоть какое-то ощущение уюта. Идти в дома ребята побоялись, а девочка и вовсе зашмыгала носом при виде дверей, залепетав себе под нос что-то, словно обращаясь и не к ним вовсе.
Товарищи сразу приметили, что она немного, а может быть и много не в себе.
Сухую одежду отыскать возможности не предоставилось, но она казалась им меньшим из неудобств, обсыхая прямо на телах.
Ночь цвела и пахла лекарствами.
- Я здесь только батончики нашел. Значит, со вкусом помидоров, помидоров, помидоров… и яблок. Сомневаюсь, что это можно есть, - русый, что и занимался изучением окружения, пока его напарник мирно просиживал штаны рядом с девочкой, пытаясь ее хоть как-то разговорить, бросил на одну из простыней несколько упаковок сладостей. Кроме них в его руках также был мармелад, которого здесь была целая отдельная полка.
Ровные плиточки на полу, белые стены, немногочисленные блистеры таблеток без упаковок и колбочки с лекарствами без названий. Аптека была такой же безжизненной, как и все остальное, и в ней тоже было светло до поры.
Город будто изучал их, пока они изучали его, играл с ними, подбрасывая неприятности в начале и вознаграждения в конце.
А может и не было вовсе никаких вознаграждений, и обыденность появления их здесь только придавала уверенности в том, что в этом странном месте, которое, может, на самом деле и не было странным, нужно было быть постоянно готовым к неожиданностям.
- Она тоже не помнит своего имени.
- «Прекрасно». Ну, значит мы будем с ней коллегами, если, конечно, не откинется раньше, мило здоровкаясь со всякими утырками, да? – нарочито оскалился русый, опустившись рядом с ними на все те же простыни, весь отряхнувшись. Он пах мокрой шерстью.
- Кто такие «коллеги»? – невнятно спросила девочка, после вдруг добавив. – А… поняла.
- Товарищи, можно сказать, братья по несчастью, - мотнул головой теперь лишенный кардигана, растрепанный и словно осунувшийся за один вечер парнишка, подперев щеку рукой и протянув руку к одному из батончиков. – Мы или будем есть что дают, или съедем с катушек от голода. Пускай не сегодня, но завтра – точно.
- А кто нам это дал, а? Я вот без понятия.
- Я не думаю, что это так важно сейчас.
Помидорные гематогены совсем ничем не пахли, а на вкус и правда напоминали эту ягоду. Девочка молчала, изредка тыкая своей игрушке в мордашку пищей, а за окнами аптеки лил дождь, изредка вдруг стихая, будто исчезая вовсе, чтобы после вновь начаться, будто запись проматывалась туда-обратно.
- Я хочу домой, - вдруг шепнула светловолосая. – Мы хотим домой.
- А «дом» - это что? – тогда задал ей вопрос один из парней, но она даже не поняла, какой именно – в ее голове оба они почти что слились в одного человека, слишком похожие на лицо, пусть и отличающиеся какими-то малозначительными деталями.
- «Дом» - это «дом»… там мама.
- Ты помнишь ее?
- Я не помню ее. Я… я н-ничего не помню, - шмыгнула девочка носом, тут же помотав головой, робко прощебетав:
- Я ничего не понимаю.
- Мы тоже ничего не понимаем, если честно, да и вряд ли поймем, если будем кукситься, - приободрил тогда ее русый, коснувшись ладонью плеча и неловко улыбнувшись, прикрыв глаза. Он явно не шибко умел радоваться в такой ситуации, но действительно старался это делать. – Доберемся до утра – и двинемся дальше. Уверен, завтра что-нибудь да прояснится.
- Правда?..
- Правда, - заверили они ее внезапно для себя неловким хором, тут же глянув друг на друга, вздернув брови.
Вот оно как, будто мысли читают изредка, начиная с удара кирпичом и заканчивая повторением такого простого слова, которое, конечно, и случайно могло ударить обоим в головы, но как-то сегодня не хотелось верить в случайности.
Спать в эту ночь не хотелось никому, но девочка все же задремала вскоре на своей импровизированной постели, прижимаясь к игрушке. Даже возраст ее узнать не представлялось возможным, но хоть она и была похожа на ребенка, что ростом, что образом мышления, все же был сделан негласный вывод, что светловолосая несколько старше, чем выглядит – об этом говорило разве что чутье, которое, впрочем, могло и допустить ошибку.
О себе парни тоже ничего рассказать на самом деле не смогли, лишь осмотрев друг друга и придя к выводу, что им обоим в районе двадцати с копейкой лет каждому, приложив к собственным словам словесные портреты – зеркал в помещении не нашлось, а потому себя можно было разве что узнать на ощупь.
Так русый с удивлением отметил свою колотую бровь, едко фыркнув, что его товарищ по несчастью вообще крашеный, но очень удивившись, что и сам словно головой макнулся в краску. Почему-то с его представлением о себе это не сходилось удивительным парадоксом.
Город жил. Город утром оказался тем же, что и вечером, вот только при свете солнца он не был столь жуток, да и освещенные квартиры, кажется, теперь не столь пугали. Можно было вновь двигаться дальше, но куда?
Имен для друг друга у них так и не отыскалось, кажется, сам слово «имя» теперь было чужеродно, все равно что принесенное извне. Впрочем, так оно и было в какой-то степени, а потому внезапная идея всплыла вместе с мелком, что патлатый парнишка вытянул из своего кармана, каким-то чудом до этого не заметив и начертив на одной из центральных полок надпись белым по серому, едва заметную, но все же обнадеживающую.
«Здесь были Мышонок, ее верная игрушка и Кот с Вороном. Мы идем на Завод».
***
Мы хотим проснуться.
