Жду новый пост

Серия «Боль, знакомая, как глазам — ладонь…»

***

Папку с результатами обследования я спрятала. В сейфе, в рабочем кабинете. Ключ ношу с собой. Я не знаю, как сказать родным. Сама ещё не всё осмыслила, не прошла положенные стадии, застряла на отрицании, там и оцепенела. Не могу поверить. Но приговор — максимум полгода. На море, значит, не полетим. А он так любит море. Мне жаль, правда. Я не специально.

— Женька? Ты чего притихшая? Замышляешь хулиганство?

— Нееет, что тыыы…

— У тебя такие же честные глаза, как у Алешки маленького, когда его заставали за шалостями.

— Угу. Мы родственники. Дальние.

Обнимает, сгребая в охапку. Сопит в макушку. Люблю тебя, мой родной.

То, что раньше было просто обыкновенной жизнью, сейчас вызывает почти физическую боль. Это не навсегда, это скоро закончится. Вот и ношу себя теперь хрустальной вазой, симулирую радость. Понимаю, что любой вздох может оказаться последним. От этого липкого страха совсем невыносимо. Твержу таблицу умножения, чтобы занять мысли. Мои любимые стихи поэтов Серебряного века уже не помогают. Осталось только лепетать из Тарковского: «Я жизнь люблю и умереть боюсь…»

Боюсь, конечно, боюсь. Дела привожу в порядок, завещание готово. Этой весной мне бы исполнилось 52. Я всегда хотела на юбилейные 55 улететь в резиденцию Деда Мороза. Бессонница теперь неотступно со мной. Он спит, а я смотрю, любуюсь, запоминаю. Говорят же, что венчанные супруги там встретятся. Опасаюсь, что не смогу его узнать, ведь пройдёт столько лет до встречи… «А! Этот сон! Малютка-жизнь, дыши…»

— Он не малохоооооольный…

Продолжаю вдохновенно рыдать.

— Точно, не малохольный. Юродивый!

— Ну Мааааааааш!

Новый виток слез и всхлипов.

— Надежда! Бросай дурить!

Если назвала полным именем, значит, совсем рассвирепела моя Марусенька.

— Мань, вот если бы мы с тобой могли пожениться, то у нас была бы прекрасная семья, мы так хорошо понимаем друг друга.

— Да я б такого мужа, как ты, так давно убила, что уже выпустили бы!

Умеет припечатать подруженька. Уже и не жалко себя, брошенку несчастную. Уже смешно. Но нет сил даже хихикнуть. Страдаю, рыдаю, убиваюсь. По всем правилами. Со вкусом.

Пройдёт время, я отрыдаю, отболею. И однажды, случайно столкнувшись с ним где-то на улице, даже не узнаю. Он будет очень злиться и даже снова обидится на меня. А мне внезапно станет всё равно, пусто и тихо.

— Надежда? Ты?

— У тебя больше нет надежды. Прошу прощения за каламбур, не со зла.

— Прости меня…

Пожимаю плечами. Простить — это понять. А я уже ничего не понимаю. Давно. Иду, любуюсь набухающими почками, слышу удивительный запах. Весна. Совсем скоро. Весной я беспричинно счастлива, внезапно и безоглядно. Руины в душе потихоньку обовьет плющ, не будет видно огромной дыры, из которой могильным холодом веет моё одиночество.

Начинаю смеяться, он умеет поддразнить так, что сразу становится весело и спокойно. Надёжно.

Где та тонкая грань между так необходимой каждому заботой, поддержкой и — невыносимой удушающей опекой? Когда хочется сбежать на край света и на всякий случай поменять имя в паспорте. И пол. Для надежности. Мне посчастливилось жить в заботе. Спасибо тебе, мой хороший.

Провожаю его на работу, рефлекторно поправляю шарф. Чтобы тепло. Зима у нас вечно сырая и ветреная. Целует в нос, как маленькую.

У меня есть ещё час, чтобы собраться. Брожу, раскладывая по местам разбросанные вещи. Торопился, одевался, пока доедет по этим пробкам.

Счастье пахнет земляникой. Да, я явственно слышу аромат крохотных ягод, их мало, он собрал для меня все в свою ладонь. Ем прямо из его рук. Целуемся до остановки дыхания, любим друг друга, как в первый день творения, забыв обо всём — траву из моих волос потом выбираем в четыре руки и счастливо смеемся.

Мы вместе всю жизнь, я не помню себя без него. Как родились, так не разлучались — правда. Вот уже почти 40 лет.

— Как день прошел? Я даже не смогла позвонить — работки привалило с горкой.

— Штатно. Колесом.

Смеемся. Это уже шаманский ритуал — встречать друг друга этими словами. За долгие годы мы стали, кажется, слышать мысли и понимать всё без слов. Магия. «И будут двое плоть едина…»

Что-то изменилось, разладились. Я не смогла понять, потому что жила честно и верила ему. Но как-то постепенно я перестала чувствовать родной запах спелой земляники. Я предпочла не доверять своей интуиции, ему я верила безоговорочно. Беды никто не ждёт, а дождавшись — не знают, что со всем этим делать. Плакать — бессмысленно, кричать — не услышат. Маленькая, никому не заметная смерть. Смерть души. Моей.

— Я думаю, ты должна знать. Я люблю другую.

— Да… Понимаю… Уходи.

Больше мы не виделись. А мои дети, мои друзья и родные ни разу не вспомнили о нём при мне. И тогда я поняла, чьи имена вычеркивают из семейных помянников, густо замазав чернилами. Предателей.

— Ребята, вы меня заморозить решили?

Ворчит, натягивая толстовку с капюшоном и ещё плотнее заворачиваясь в одеяло. Вот. Симпатичный рулетик получается, толстенький. Жалуюсь:

— Нам жарко. И не спится.

— Иди спинку поглажу.

Утром проспала, завтрак сочинить уже не успеваю.

— Ничего. Я кофе на работе попью, а на обед заскочу.

Целует мой уже круглый живот, потом меня.

А мы ложимся досыпать. Мне снится, что где-то далеко звонит телефон. Такой, старый, советский, с витым шнуром и диском. Громко звонит. Не могу очнуться. Мы спим. Что непонятного? Но приходится просыпаться, звонок не замолкает. Ох, это же входная дверь. Уже обед?

Распахиваю, не спрашивая.

— Здравствуйте, вы Анна?

— Да. Здравствуйте. Что случилось?

— Мы с Костей любим друг друга, у нас будет ребёнок.

— Ничего не понимаю…

— Отдай мне Костю! Он любит меня!

Тихо закрываю дверь. Ничего не поняла. Ерунда какая-то.

***

Моему мальчику было всего 22 недели, мы собирались на второй скрининг. Я не справилась, я не смогла, я виновата перед ним. Доктор, пряча глаза, объяснила, что шансов не было, слишком маленький срок.

Я не стала ждать развода, после больницы сразу уехала к своим. Все мои примчались и выхаживали меня, неуклюже бродя по родительскому дому на цыпочках, опасаясь меня тревожить. Братья собирались идти убивать, кажется. Племянники по очереди вслух читали мне свои книжки, им велели развлекать и отвлекать.

Высоцкий меня бы не одобрил, моё бессилие. Моё безволие. Я и сама себя не одобряла. Я всё пыталась почувствовать шевеления своего малыша. Я очень старалась. Правда.

— А что у вас дверь всё время по ночам хлопает?

И почти с надеждой:

— Что-то случилось?

— Всё в порядке, простите нас за беспокойство.

Стащить насквозь мокрую одежду в прихожей — тот ещё квест.

— Знаешь, я вполне могу называть тебя зайкой.

— Неееет, господи, что за пошлость!

— Не пошлость, а весь до ниточки промок.

Смеемся, на цыпочках спешим греться в душ. Уснуть не получится, совсем. До утра. Мы счастливы, как-то безусловно и незаслуженно, кажется. С нашего самого первого раза не покидает изумление — так бывает? это точно со мной?

— Сварить кофе?

— Да, пожалуйста…

— Не засыпай только!

— Нет, что ты…

Ворчит:

— Мне достался прямо какой-то бесчувственный мужик. Боюсь теперь даже подумать, кто я тогда…

Снова смеемся, всегда смеемся.

Кофе я не дождалась, уснула. Ничего не могу поделать, я сразу засыпаю после. Слышу, что собирается на работу, старается тихо, но выходит шумно. Наклоняется и целует в макушку:

— Поспи и за меня, родная.

— Мммм.

Дверь тихонько, ни в пример нашим ночным шатаниям, захлопывается. Ключ поворачивается трижды. Привычные мирные звуки, тысячу раз их слышала. Каждый день. Сегодня я не знала, что слышу всё это в последний раз.

— Не ворчи! «Ты сахар положил и себе, и мне? Да, и себе, и мне». Я старался. Держи конфету.

— Я не люблю конфеты.

— Ешь. Вкусные.

— Можно мне бутерброд с салом?

— Можно. Сластена моя.

Выдели бы вы тот бутерброд! Двухэтажный, умопомрачительный.

— Как мало человеку нужно для счастья?

— Угу.

— Люблю смотреть, как ты ешь…

Хихикаю. Всё время удивляюсь, как он умеет видеть мелочи и радоваться им. Мне ещё учиться и учиться, как завещал великий кто-то.

Мы так давно вместе, что я почти и не помню свою жизнь без него.

— Ты далеко сейчас?

— Скоро буду.

— Жду. На дорогу гляжу.

А вы замечали, что фраза «нам нужно поговорить» — предвестник беды? Раньше не задумывалась как-то. Пока сама не услышала её.

— Нам нужно поговорить.

— Угу. Говори.

— Подожди, не до шуток.

Настораживаюсь:

— Что-то случилось?

— Головной офис банкротит филиалы. Наш тоже. Теперь я без работы.

— Мне больно это слышать, как же так?

— Так.

Я никогда не думала, что потеря работы может сломать человека в одночасье. На моих глазах происходила катастрофа, которая похоронила всё, что до этого казалось монументальным. Ему никто и ничего не были нужны. Я честно старалась быть стойкой, как наши под Сталинградом.

Кто не справился — сказать теперь сложно. Но виновата, по его словам, во всём я.

— Я ухожу. Ты мне больше не звони.

— Ничего не понимаю… Хоть объясни…

— Это всё из-за тебя.

Больше мы не виделись, но своё свидетельство о разводе я никак не могу забрать. Не могу. И всё.

Какой-то звериный вой учительницы слышал весь квартал. В коридоре, заслонив собой входную дверь лежала погибшая Настенька, один удар ножом в сердце — худенькой девочке больше и не потребовалось. Она пыталась выбежать из квартиры. Очевидцы говорили, личико было белое и нежное, как у ангела. Ольгу убивали долго, вся комната была залита липкой кровью, мать сопротивлялась и кричала дочери: «Беги!».

Всем миром провожали замученных. Настеньку хоронили в том самом белом воздушном платье. И в фате.

Убийцу нашли. Ноутбук тоже.