После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 20)
Глава 20. Мы не сильные. Мы просто однажды не умерли.
Они не собирались превращать этот вечер во что-то особенное. Просто остались у Юли — потому что на улице шёл дождь, потому что никто не хотел домой, и потому что иногда душа просит не зрелищ, а пледа.
На столе — чай с мятой, остывший, как все их бывшие. В углу — коробка зефира, которую Ася притащила «на случай нервного срыва». А на всех — носки, как у детей: один выше, другой потерянный, третий вообще Юлин.
— Девочки… — начала Юля и положила руки на стол, как будто вела спиритический сеанс. — У меня идея. Маленький эксперимент.
— Если ты сейчас скажешь «поиграем в откровенность», я уйду, — сразу буркнула Ольга, обняв подушку.
— Почти, — не сдалась Юля. — Только не игра. Серьёзно. Давайте — каждый говорит что-то. Что обычно прячет. Без шуток. Без «у меня всё норм». Без иронии. Просто. Как есть. Хоть одно. Настоящее.
Катя приподняла бровь.
— С чего вдруг эти посиделки превращаются в «Судьбу человека»?
— Потому что мы всегда сильные. Даже здесь. Даже между собой. А мне кажется — уже пора признать: мы не сильные. Мы просто живы. Всё ещё.
Ася потянулась за подушкой, села по-турецки.
— А если станет страшно?
— Тогда обнимем, — ответила Ольга, глядя в чашку. — Погнали, ведьмы?
Юля вздохнула. Посмотрела на них всех. И вдруг стала тише. Ни одной шутки. Ни одной маски. Только голос, чуть дрожащий от честности.
— Я психолог. Учу людей принимать себя. А сама ненавижу свои бёдра.
Никто не хихикнул. Никто не вставил «ну и дурра». Они просто слушали.
— Боюсь, что меня любят только за мозги. Что, если вдруг я не «глубокая», а просто… женщина, просто тело — меня бросят. Я сама себя иногда бросаю, когда в зеркале вижу живот. Бёдра. Складки. Я не даю себе быть телом. Даже в сексе. Даже в оргазме я анализирую. И если честно — это уже не возбуждает. Это изматывает.
Ольга кивнула. Ася потянулась к ней ближе, как будто теплом можно закрыть чужую боль.
— Иногда я мечтаю, чтобы кто-то просто налил чай и сказал: «Не думай. Просто поспи». Без анализа. Без чакр. Без «проговори это вслух».
Ася выдохнула:
— А ты красивая, когда просто дышишь. Без смысла. Без философии. Просто — живая.
Юля впервые за долгое время не ответила словами. Только опустила глаза. И позволила себе — промолчать.
***
— Ну охуеть теперь, — сказала Ольга, почесав затылок. — Я, значит, пришла нажраться и обсудить, как мой бывший завёл фитоняшку, а вы тут в «Глубинные воды души» играете.
— Не хочешь — не говори, — спокойно сказала Юля.
— Да не в этом дело. Просто… — она замолчала. Протянула руку за остывшим чаем. Выпила, сморщилась. — Холодный, как моя личная жизнь.
Катя усмехнулась.
— Оль, ну ты можешь и не… — начала Ася, но Ольга её перебила.
— Нет. Давайте уж. Вы же просили. Без доспехов.
Она откинулась на спинку кресла, как будто собиралась лечь на операционный стол — не как врач, а как пациент.
— Я врач. Я видела смерть. Не одну. И не случайную. А ту, которая приходит после сотни попыток. Когда всё сделано, всё вычищено, всё спасено — а человек всё равно уходит.
Юля перестала дышать. Буквально.
— И после каждого ухода, — продолжала Ольга, — у меня внутри вырастает очередной «не спасла». Даже если я ничего не могла сделать. Даже если это не моя вина. Оно всё равно въедается, как запах в белый халат.
Она посмотрела на них — впервые без того бульдожьего взгляда.
— Я не сильная. Я просто… функциональная. Я научилась работать на фоне боли. На автомате. Я могу утешать родственников, шить тело, шутить с санитарками — и при этом внутри быть абсолютно пустой. Не потому что я монстр. А потому что я не могу позволить себе развалиться.
— А дома? — тихо спросила Ася.
— Дома? — Ольга усмехнулась. — Дома я плачу. Но не как в кино. Я плачу шёпотом. В душе. Между сменами. Чтобы никто не слышал. Даже я.
Катя молча положила руку ей на плечо. Ольга напряглась, будто от прикосновения к ожогу, но не отодвинулась.
— А ты когда-нибудь пробовала не быть сильной? Хоть на минуту? — спросила Катя.
— Никто не спрашивал, можно ли. Ни в больнице. Ни в жизни. Ни в постели. Всегда одно и то же: «Ольга, ну ты же справишься». Как будто у меня выбора нет. Справлюсь или не проснусь.
— А теперь слышишь, — шепнула Катя. — Ты не обязана.
На лице Ольги не дрогнул ни один мускул. Но по глазам стало понятно — это было первое «ты не обязана», которое она услышала за десять лет. И она его услышала.
Ася теребила край подушки, как будто выщипывала из неё слова, которые не хотели идти.
— Я, типа, «лёгкая», — начала она. Голос — как в начале спектакля, когда ещё не знаешь, сколько боли в роли. — Весёлая. Ироничная. Знаешь, та, которая «да ты офигенная, с тобой весело». Та, у которой сторис, смех и новый сериал, даже если внутри пожар. Или пепел.
Ольга кивнула. Медленно. Не как врач — как женщина, уставшая от чужих иллюзий.
— Я шучу, когда страшно. Флиртую, когда пусто. Снимаю видео, когда хочется исчезнуть. Я привыкла спасать себя интересностью. Потому что тишина... тишина — это место, где говорит мама.
— Что она говорит? — осторожно спросила Юля.
Ася усмехнулась. Горько.
— «Ты неудобная. Ты слишком громкая. Ты не для семьи. Кто тебя такую возьмёт?» Это было как утреннее радио — каждый день. Детство с этим голосом — как жить с комментатором, который постоянно говорит: «не та, не так, не туда».
Юля сдвинулась ближе, дотронулась до её плеча.
— Я не выбираю хороших мужчин, — продолжала Ася. — Я убегаю от них. Ухожу от тех, кто внимателен. Кто не орёт. Кто хочет узнать, как у меня дела на самом деле. Потому что думаю: «Он увидит, что за смехом — дыра. И бросит». А если бросит — значит, любил не меня. А маску. А без маски — я пустая.
Она замолчала. Потянулась за вином, потом передумала. Уперлась локтями в колени, лицо в ладони.
Юля прошептала:
— Ты настоящая даже в молчании. Твоя тишина — не дыра. Это место, куда можно лечь. Где можно дышать.
— Я боюсь дышать. — голос Аси дрожал. — Потому что если вдохну — могу разрыдаться. А если разрыдаюсь — не соберусь обратно.
Ольга протянула ей одеяло.
— Так и должно быть. Мы не пластик. Не обязаны быть обратноскладываемыми.
Катя, молча, поставила перед Асей чашку с чаем. Без слов. Без комментариев. Только чай. И тепло. И взгляд: «я с тобой».
Ася закрыла глаза. Не потому что устала. А потому что впервые за долгое время — можно было просто быть. Без кадра. Без текста. Без сторис.
Катя допила чай, как водку: с лёгкой гримасой, без удовольствия, но с ясным пониманием, что так надо. Поставила кружку на стол с резким звуком — почти как печать на судебном решении.
— Ну что, — сказала она. — Пора и мне.
Юля потянулась было приободрить, но Катя подняла руку: «не надо». Она была спокойна. Но это было то самое спокойствие, которое бывает у солдата за секунду до выхода из окопа.
— Я — закон. Контроль. Расчёт. Всё по плану. Всё под контролем. Мне всегда говорили: «Катя, ты надёжная. Ты собранная. Ты умная». И я стала такой. Как нужно. Чтобы не бросили. Чтобы не ушли. Чтобы не сказали: «С тобой сложно».
Она посмотрела в бок, туда, где никто не сидел. Как будто смотрела в прошлое.
— Но внутри… внутри — девочка. Которая ждала, что папа уйдёт. И однажды он ушёл. И больше не вернулся. Ни звонка, ни письма, ни «прости, дочь». Просто исчез. И я решила: больше никогда. Больше никто не уйдёт, потому что я не позволю себе зависеть.
Ася шмыгнула носом. Ольга опустила взгляд.
— Муж... — продолжила Катя, — никогда не спрашивал: «Ты в порядке?» Его волновало, есть ли еда, выглажены ли рубашки, и что скажут коллеги. Я даже в разводе всё делала сама. Он не боролся. И это было самое страшное — не что он ушёл, а что даже не заметил, что теряет.
Она вздохнула. Не театрально — как будто впервые разрешила себе воздух в полной груди.
— Я боюсь любви. Не потому что не умею. А потому что любовь — это зависимость. Это «держать за руку». Это «ждать ответа». Это быть уязвимой. А я построила себя как крепость. Неуязвимую. Но, чёрт возьми, одинокую.
Юля накрыла её ладонь своей. Катя не отдёрнула руку.
— Анатолий… он пришёл и не спасал. Не спрашивал: «Как тебе помочь?» Он просто был. Варил рагу. Ставил чай. Не требовал. Не оценивал. Не боялся, что я неидеальна. И я испугалась. Больше, чем всех криков, всех скандалов, всех угроз.
— Потому что он был настоящим, — прошептала Юля.
— Потому что он ничего не хотел. Он просто хотел меня. Не победителя. Не сильную. Не яркую. Просто — меня. Даже с трещинами. Даже с бетонной стеной вокруг.
Ольга встала, подошла, обняла сзади. Молча. Крепко.
Катя закрыла глаза.
— Я сильная не потому, что не падала. А потому что падала — и поднималась в одиночку. Без рук. Без плеч. Без помощи. Потому что тогда никто не был рядом.
— А теперь — мы рядом, — сказала Ольга. — Даже если снова упадёшь. Мы — подставим руки.
И это было не «мотивационный цитатник», не «бабская поддержка». Это было обещание. Из тех, которые не дают легко — и не нарушают.
Они сидели молча. Не потому что нечего было сказать — а потому что всё уже было сказано. И теперь каждое слово было бы лишним.
Плечо к плечу. Носки — разного цвета, вино — давно остыло, чай — давно выпит. Только свеча, что поставила Юля, всё ещё горела. Медленно. Упрямо. Как будто тоже держалась за тепло.
Ольга потянулась за одеялом. Укрыла всех, как могла. Потом плюхнулась рядом. Никто не возразил. Все только теснее придвинулись.
— Помните, — тихо сказала Ася, — как раньше мы говорили «я справлюсь»?
— Ага. А потом шли и не справлялись, — усмехнулась Катя.
— А теперь… — Юля села ровнее, посмотрела на них всех. — А теперь мы не обязаны. Не каждый день. Не в одиночку.
Ася потянулась за блокнотом. Открыла чистый лист. Взяла ручку.
— Письмо. Себе. Не той, что будет, не идеальной. А той, что уже есть. Чтобы запомнить.
Они писали вместе. Молча. По слову. По строчке.
Мы не сильные. Мы просто однажды не умерли. От предательства. От молчания. От секса, после которого не хотелось близости, а хотелось — одеяла и тишины. Мы не сломались. Хотя могли. Мы не сдались. Хотя устали. Мы не исчезли. Хотя было страшно. Мы — настоящие. Не идеальные. Не железные. Просто живые. И если завтра будет снова тяжело — у нас будет плед, чай и трое, кто скажет: «Я с тобой. Даже если молчишь».
Они отложили ручку. И снова — тишина.
Но это была другая тишина. Не та, в которой прячут обиду. Не та, в которой слышен голос матери, бывшего, начальника или внутреннего критика. Это была тишина, в которой впервые было… легко.
— Мы не сильные, — прошептала Юля.
— Мы просто не умерли, когда могли, — добавила Катя.
— И выстояли. Даже если внутри всё обуглилось, — сказала Ася.
— А теперь можно не держать спину ровной, — усмехнулась Ольга, укрывая их плотнее. — Можно лечь.
Они легли на пол. Все вместе. Как дети в летнем лагере. Как солдатки после боя. Как женщины, которые устали быть символами, и просто хотят быть собой.
Юля посмотрела на потолок.
— А знаете… иногда я думаю: если бы у нас был культ, я бы не отказалась.
— Только если без диет и манифестов, — хмыкнула Ольга.
— И с правом на слабость, — добавила Ася.
Катя улыбнулась, уже засыпая:
— И с подушками. Мягкими. Как мы внутри. Даже если снаружи бетон.
Ольга закрыла глаза. И подумала:
"Если я завтра проснусь и всё ещё буду чувствовать тепло от этих трёх женщин — я победила. Пусть не в бою. Пусть без героизма. Но по-настоящему."
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 1. Часть 1)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 1. Часть 2)
После Секса жизини нет. Глеб Дибернин (Глава 2)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 3)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 4)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 5)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 6)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 7)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 8)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 9)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 10)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 11)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 12)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 13)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 14)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 15)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 16)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 17)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 18)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 19)
Книга. После Секса жизни нет.
