– Михаил Иванович Комаров, – представился мужчина, зачем-то приглаживая курчавые тёмные волосы, в которых поблескивала седина. – Начальник станции. А это Луиза Карловна Эстебан, старший научный сотрудник и моя супруга.
– Здравствуйте, – женщина кивнула, тряхнув собранными в хвост огненно-рыжими волосами, будто подтверждая, что да, она действительно Луиза Карловна Эстебан, старший научный сотрудник и супруга.
Представляться им, конечно же, не было нужды, поскольку передо мной в дополненной реальности уже висели их фотографии вместе с краткой выжимкой из личных дел и предложением узнать больше.
– Проводите меня на место, – потребовал я.
– Прямо сейчас? – почему-то удивился Комаров.
Луиза едва заметно пихнула его локтем в бок.
– А вы подготовили приветственный банкет? – я взглянул на учёного так, чтобы у него впредь не возникало желания задавать глупые вопросы.
– Нет-нет, что вы! – засуетился тот. – Идёмте! Мы сразу же сообщили в Центр о происшествии.
Станция Марс-17 смотрелась футуристично даже по меркам 2104-го года. Огромная и светлая, как дворец, она поражала моё видавшее всякие виды воображение. Всюду хромированная сталь, стекло, стерильно-белый пластик, мигающие тут и там лампочки на странных устройствах, крутящиеся в дополненной реальности модели и дисплеи…
Я рос на советской космической фантастике и не мог отделаться от ощущения, что архитекторов этого великолепия вдохновляли те же фильмы, что и меня. Казалось, из-за угла вот-вот выйдет Алиса Селезнёва с миелофоном или подростки из экспедиции Москва-Кассиопея.
Впечатление портила разве что навязчивая наглядная агитация: в просторном белом холле с зелёной стеной из живого мха парила голографическая голова Ленина, а в коридорах при нашем приближении появлялись лозунги, среди которых я с удивлением заметил «Развивайте свиноводство!»
Комаров, видимо, чтобы побороть нервозность, не переставая болтал и сыпал цифрами. Вот тут, мол, у нас исследовательское крыло, где разработали уже четыреста видов модифицированных растений, а вот тут мы храним четыре тысячи образцов с Земли, а вот здесь работают наши учёные, оборудовано более ста пятидесяти рабочих мест, а это лифты на нижний уровень, там всякая машинерия, а в прошлом году мы увеличили площадь станции на сто двадцать процентов.
– В сравнении с каким годом? – строго спросил я, вызвав у учёного приступ потливости.
Ему на помощь пришла Луиза:
Я не ждал, что кто-то поймёт шутку, и оказался прав.
Мы свернули в сводчатый стеклянный туннель. Над нами светило тусклое марсианское солнце, а по обе стороны раскинулся безрадостный бурый пейзаж – сплошь песок, заваленный острыми каменюками.
– Эта галерея как раз ведёт к теплицам! Нам нужна восьмая!
Мы миновали семь прозрачных герметичных дверей, за которыми зеленели буйные заросли, и остановились у восьмой.
Комаров провёл рукой, створки бесшумно разъехались, а я шагнул внутрь и чуть не ошалел от ударивших мне в нос запахов сырой земли, травы, древесной коры и тонкого аромата цветов. Верней, ошалел я не столько от самих запахов, сколько от лавины воспоминаний, которую они у меня вызвали.
Передо мной раскинулся райский сад, где росли хоть и корявые, но такие родные яблони. Деревья буйно цвели – у многих даже листья нельзя было рассмотреть из-за целых гроздьев маленьких белых цветочков.
В детстве – настоящем детстве, то есть детстве человека, чью личность почти сто лет назад скопировали и пересадили в клонированное тело, – я часто бывал в деревне, и имплантированная память напомнила мне, каково это было: гонять на велосипеде, купаться, есть неспелые кислые яблоки, разжигать костры, строить шалаши…
На обожжённой ядерным огнём Земле такого детства больше ни у кого не будет.
Комаров заметил моё состояние.
– Наша гордость! – скромно улыбнулся он. – Таких нигде нет! Геном воссоздан здесь, в лаборатории.
– Впечатляет, – признался я. – А что это за сорт?
– Антоновка, – учёный хохотнул и тут же прикрыл рот.
– Что такое? – удивился я.
– Простите, глупый старый анекдот.
– Ничего страшного, – я немного размяк от воспоминаний и не стал кошмарить несчастного начстанции, пусть тот и был одним из подозреваемых. – Я его знаю.
В густой траве под одной из яблонь лежало тело без головы. Рядом с ним валялись окровавленные садовые ножницы – самое вероятное орудие убийства. Голова укатилась в сторону и изумлённо смотрела в пыльное марсианское небо.
Сладковатый смрад разложения быстро вернул мне рабочий настрой.
– Почему вы его не убрали? – поморщился я, запоздало активируя носовые фильтры.
Доставшаяся мне модель работала через пень-колоду и не всегда давала достаточно воздуха, но дышать с ощущением заложенного носа было куда лучше, чем вдыхать полной грудью миазмы недельного трупа.
– Нам сказали ничего не трогать, – ещё немного и Комаров вытянулся бы по стойке «смирно». – Я законсервировал теплицу сразу же, как нашли тело.
– Ладно... Сейчас я всё осмотрю, а вы распорядитесь, чтобы тело всё же убрали. На станции есть морг?
– Конечно! Самый вместительный на Марсе! – с непонятной мне гордостью ответил учёный.
– Очень предусмотрительно, – буркнул я.
– Ничего. Выйдите из теплицы, но дверь не закрывайте. Увижу хоть что-то подозрительное в вашем поведении – сюда прибудет спецназ. Ясно?
Луиза нахмурилась, но промолчала, а вот Комаров быстро закивал, убеждая меня в том, что всё будет в полном порядке и любые мои прихоти будут выполнены.
Я присел на корточки перед головой.
– Ну здравствуйте, коллега.
Система снова повесила у меня перед глазами личное дело и фото убитого.
Сходство живого лица и мёртвого, распухшего, синюшного и одутловатого, было заметно далеко не сразу. На всякий случай я провёл сравнение несколько раз: лицо покойного покрывалось зелёной сеткой сканирования, будто его оплетала светящаяся радиоактивная паутина, после чего программа выдавала результат – совпадение на 78%.
Что ж, значит, паранойя ошиблась. Передо мной действительно лежал полковник госбезопасности Дохтуров, станционный «особист».
Я отогнал навязчивую песню «станционный особист – непростое украшенье» и продолжил осмотр.
Несложно было догадаться, что голову заслуженного чекиста, ветерана войны и орденоносца, отчекрыжили садовыми ножницами. Я осмотрел срез и не сдержал одобрительного «хм»: чистая работа, убийце хватило всего одного нажатия, чтобы разрубить шею вместе с кабелями, шлейфами и армированным позвоночником.
Ножницы были, конечно, не простыми – космический сплав, заточенный до бритвенной остроты. Обычной сталью полковника можно было ковырять часов пять, не меньше.
Надев предусмотрительно взятые с собой перчатки, я перевернул тело, чтобы убедиться в отсутствии других ран, – и убедился. Смерть действительно наступила от садовых ножниц. Тщательно осмотрев полковника, я не нашёл, за что зацепиться, и перешёл к голове.
Трава рядом с ней была испачкана бурой кровью – чёрной, запёкшейся, уже успевшей разложиться. Я сперва удивился, почему здесь не летают целые тучи мух, но затем вспомнил, что нахожусь не на Земле.
Достав тонкий провод из-за уха, я положил набок голову мёртвого коллеги и, поморщившись в предвкушении неприятных ощущений, соединился с его мозгом.
От подключения к памяти мертвецов у меня всегда возникало ощущение, словно я беру голыми руками то, что обычно берут в плотных перчатках, при этом стараясь задерживать дыхание. В комплекте шли головокружение, тошнота и опасность повредить собственную психику, копаясь в содержимом сгнивших нейронов и повреждённых имплантатов.
Через несколько секунд после установки соединения оказалось, что волновался я напрасно: в мозгах Дохтурова не было ничего. Ноль байт, не осталось даже системной информации и мусора.
Этот поворот меня озадачил, хотя и был в целом ожидаем: за неделю, пока космический грузовик на всех парах нёсся к Марсу, я успел обдумать разные варианты развития событий, так что у меня в запасе был не только план “Б”, но также и планы “В”, “Г” и так далее.
– Товарищ Комаров! – я вошёл в местную подсеть и позвонил начстанции, который маялся за дверью.
– Кто-нибудь входил в теплицу после убийства?
– Робот, который обнаружил тело?
Я выпрямился, хрустнув коленями, и отряхнул брюки от земли и травинок – к огромному сожалению, у меня не было модного серебристого комбинезона-скафандра.
– Проводите меня в центр управления.
В принципе, я мог бы подключиться к нужному серверу прямо здесь, но подозревал, что в удобном кресле и с чашкой синтетического кофе дело пойдёт значительно быстрей.
Я шёл к выходу, то пригибаясь, то отодвигая руками ветки, с которых на меня сыпались белые лепестки. Не удержавшись, я отломал маленький, не длинней большого пальца, отросток, который понюхал и улыбнулся воспоминаниям.
– Товарищ Иванов! – учёный, увидевший это, моментально преобразился. У него заалели щёки, кулаки сжались, а лицо окаменело, будто у памятника Ленину.
– Что-то не так? – я благоразумно (кто сказал “трусливо”?) остановился за несколько шагов от Комарова.
– Зачем вы это сделали?! – повысил он голос. – Каждое дерево – экспериментальное! В каждое вложен многолетний труд! Каждое стоит миллионы рублей! Любое вмешательство, кроме запланированного в журнале экспериментов, не просто недопустимо, а преступно!
– Простите, – я миролюбиво поднял ладони. – Это было автоматически. Я не хотел причинить вреда.
– Но причинили! – продолжал учёный. – Это варварство!
Луиза снова молча ткнула его локтем под рёбра.
– Вы вправе написать рапорт и отправить моему руководству, – я развёл руками и привычно отгородился канцелярскими выражениями, от которых разило пыльными шкафами и просиженными чиновничьими креслами. – Увы, я не могу прирастить ветку обратно. Приношу свои извинения. Надеюсь, мы можем вернуться к расследованию?
Комаров тряхнул головой, успокаиваясь.
– Простите, товарищ майор, я не буду направлять рапорт. Просто поймите, любое влияние недопустимо, в нашем деле важна каждая мелочь!
– В нашем тоже, – брякнул я, не раздумывая, но лицо учёного вдруг исказил испуг. – Центр управления, – напомнил я. – Ведите.
В круглом зале, где поместился бы пассажирский самолёт, стояла абсолютная тишина, лишь негромко, почти неслышно, шелестела вентиляция. Перемигивались диоды, мерцали голографические дисплеи с показаниями, покрывались пылью массивные кресла, обвитые кабелями и усеянные разъёмами.
За панорамным окном я видел стеклянные купола теплиц, построенных на бурой марсианской земле.
Вытерев ладонью пылинки с ближайшего кресла, я удобно устроился в нём и нашарил нужный кабель.
– У вас есть кофе-машина? – поинтересовался я перед тем, как приступить.
– Конечно, – кивнул Комаров. – А что?
Начстанции обменялся с Луизой долгим взглядом, но проиграл и скривился:
Запустив сознание в несколько потоков, я принялся за просмотр видео с камер, обращая особое внимание на теплицу с яблонями.
Дохтуров появился там примерно в 9:57 по Московскому времени.
Он ходил туда-сюда между деревьями, время от времени пригибаясь, чтобы что-то рассмотреть.
Это продолжалось пару минут, пока в теплице не появилось новое действующее лицо – робот.
В таком же серебристом комбинезоне, как и у остального персонала станции, похожий на манекен с пластиковой кожей и светлыми синтетическими волосами, словно произведёнными на фабрике кукол.
В руках железяки я увидел будущее орудие убийства.
Вот он подходит к Дохтурову со спины. Полковник замечает его в последний момент, оборачивается и гневно спрашивает: «Чего тебе?», но в следующую секунду лезвия молниеносно рассекают его шею, и голова катится по земле. Тело ещё стоит пару мгновений, но затем падает, фонтанируя яркой алой кровью.
А робот бросает ножницы рядом с телом и спокойно идёт прочь по коридорам станции, чтобы спуститься на десяток этажей вниз, в литейную и там прыгнуть в чан с раскалённым металлом. Разве что большой палец напоследок не показал.
Я просмотрел дополнительно несколько дней из жизни станции и не заметил ничего подозрительного.
Кофе, принесённый Комаровым, успел остыть. Голова кружилась, а сознание, собранное в один поток, понемногу успокаивалось, лишь изредка взбрыкивая и посылая в мозг цветные вспышки и подёргивания, будто от электрических разрядов.
Я просидел с полминуты, барабаня пальцами по подлокотнику кресла и гадая, не допросить ли повторно Комарова и Луизу, но решил, что хватит и записей первого допроса, проведённого удалённо во время моего полёта.
Вместо этого я проделал пару рутинных вещей – чисто для галочки и формирования необходимых документов, а также в очередной раз пробежал глазами материалы дела. Затем открыл виртуальную доску.
На ней уже висели фото и стикеры с записями, объединённые разноцветными нитками.
Первым делом я убрал версию с антисоветчиной: персонал станции на 100% состоял из убеждённых коммунистов, даже более идейных, чем среднестатистический КГБ-шник.
Терроризм тоже смахнул в корзину: было проще и логичнее взорвать станцию целиком. Да и подполья на Марсе никогда не было. После захвата пещерного города, пленения президента США и капитуляции остатков НАТО капитализм на Марсе закончился, так и не начавшись.
К версии личного конфликта я присмотрелся повнимательней, но доказать её пока не мог. По идее Дохтуров должен был упомянуть о подобном в отправляемом на Землю отчёте, но нет. Секретной корреспонденции он наплодил целую гору, но вся она оказалась совершенно бесполезна. Похоже, мой коллега исповедовал старое-доброе правило “больше бумаги – чище жопа” и понимал, что за любое отклонение спросят в первую очередь с него. Так что, судя по последним донесениям, все сотрудники базы были вежливы, корректны, верны линии партии и жизнерадостны до лёгкого идиотизма.
Но я знал способ проверить, так ли всё обстояло на самом деле.
– Консервация пока не отменена? – спросил я у Комарова, который не знал, куда деть руки.
– Нет, – быстро откликнулся он.
– Значит, сотрудники у себя?
– Конечно, – кивнул он. – Заблокированы в личных кубриках с запасами пищи и воды.
– Хорошо. Где находится кубрик… – нужный файл долго открывался, и я сделал паузу, – Натальи Гайдуковой?
На секунду по лицу Комарова и Эстебан пробежало хорошо знакомое мне выражение: “Я так и знал!”
– Кубрик восемнадцать, – ответил начстанции. – Вас проводить?
Жилую часть станции можно было назвать уютной, но при этом она до ужаса напоминала гостиницу времён совсем позднего СССР.
Ковровые дорожки прикрывали паркет, возле стен, отделанных деревянными панелями, стояли цветы в кадках, то тут, то там глаза натыкались на перегородки из стеклоблоков – как будто я не на Марсе был, а где-нибудь в Воронеже. Этому впечатлению не давали укорениться только мониторы, диоды и голограммы с вездесущими лозунгами.
– Вот, пожалуйста, – Комаров остановился у стальной гермодвери с нарисованной через трафарет цифрой “18”.
У меня был необходимый софт для разблокировки замков, так что сим-сим послушно открылся, впуская меня внутрь.
– Чёрт! – я пожалел, что несколько минут назад успел отключить фильтры в носу. Передо мной был небольшой коридорчик с дверью в ванную. Я преодолел его в два шага, уже зная, что увижу.
На узкой казённой кровати, стоявшей среди такой же казённой обстановки с инвентарными номерами на каждой вещи, лежало обезображенное тело нашей осведомительницы.
Эстебан побледнела и выскочила наружу, Комаров оказался более стойким и продержался на пару секунд дольше.
Я же глубоко вздохнул (не забыв перед этим активировать фильтры) и понял, что на Марсе придётся задержаться.
Быстро осмотрев тело, я заснял на видео всё, что смог, и набросал черновик протокола.
Наталью забили насмерть во сне: несколько раз ударили по голове чем-то тяжёлым. Скорее всего, это был огнетушитель, который валялся рядом с кроватью: на нём осталась запёкшаяся кровь и волосы. Я просканировал его, но не нашёл никаких отпечатков.
Смутное предчувствие заставило проверить мозг осведомительницы, верней, его уцелевшие сегменты.
Личный компьютер на покрытом пылью белом пластиковом столе тоже ничего не дал: его сбросили до заводских настроек, и диск был девственно чист, как леса Амазонки до того, как их накрыло тучами радиоактивной пыли.
В коридоре меня встретили два встревоженных взгляда.
– Ну что там? Что там? – обеспокоенно закудахтал Комаров.
– До сих пор мертва, – огрызнулся я. – Возвращаемся, мне нужен доступ к серверу!
Я прыжками помчался в обратном направлении, а начстанции и его супруга семенили сзади.
Едва гермодвери открылись, мне навстречу шагнул робот – точь-в-точь такой же, как тот, что убил Дохтурова.
– Ваш кофе! – он держал в руках пластиковый поднос. Малюсенькая чашечка из белого фарфора смотрелась на ней как муха на столешнице.
Неприятно удивившись, я повернулся к начстанции, чтобы отчитать его за нарушение режима консервации, но в следующий момент моё удивление стало ещё более неприятным.
Этот чёртов робот Вертер швырнул в меня поднос, а потом, пользуясь секундным замешательством, прыгнул и сбил с ног.
Пол встал на дыбы, перед глазами мелькнули разноцветные огоньки, и в следующий миг мне в лицо прилетел удар страшной силы.
Я буквально почувствовал, как кожа и плоть съезжают набок, а внутри черепа от столкновения с костяшками робота раздался такой лязг, словно я угодил в колокол в самый разгар литургии.
К счастью, в этот момент активировалась боевая программа, и я перестал принадлежать сам себе.
Процессор полностью переключился на решение задачи моего выживания, мгновенно просчитал кучу траекторий и комбинаций и сообразил заслониться рукой от третьего удара, который грозил вмять мои лицевые кости глубоко в череп. Второй, как вы можете догадаться, он пропустил.
Дальше я закрыл роботу глаза ладонью, извернулся так, что бионические мышцы затрещали, и попытался взять его голову в захват, но не тут-то было: чёртова машина продолжала молотить по мне, будто кувалдами.
Боевая программа вовремя поняла, что борцовские приёмы не помогут. Пока левая рука продолжала заслонять железяке обзор, правая скользнула к кобуре, выхватила пистолет и разнесла Вертера в клочья тремя крупнокалиберными пулями. В лицо брызнули осколки, в нос ударила вонь горелой изоляции вперемешку с пороховым дымом, и боевая программа ушла в спячку, посчитав, что я вне опасности.
Робот рухнул на меня всей тяжестью, отчего я чуть не кончился на месте.
Лишь придя в себя, я увидел, что над нами стоит с бешеными глазами Эстебан, сжимающая в руках огромный разводной ключ.
– Вы целы? – Комаров, казалось, не сдвинулся с места.
– Не совсем… – я ощупал лицо, которое прямо под моими пальцами набухало и пульсировало. — Какого чёрта ваши роботы шляются где попало?! – рявкнул я, когда поднялся. – Приказ о консервации для кого был отдан?!
– Мы провели её по всем протоколам, роботы были деактивированы!
– Да что вы говорите!.. – я усилием воли успокоил себя и заставил сосчитать до десяти. Нельзя срываться на всех подряд. Лучше делать дело.
Плюхнувшись в кресло, я подсоединился к серверу и запустил редактор реестра.
Пришлось повозиться, взламывая пароль, но недолго: весь софт в Советском Союзе разрабатывался с учётом пожеланий Конторы Глубокого Бурения, так что в каждой системе был свой чёрный ход.
Открыть записи, найти адрес терминала Гайдуковой в подсети, отфильтровать входящие подключения…
– Рыбаков Виктор Валерьевич, – произнёс я задумчиво.
– Наш главный техник, – тут же откликнулся Комаров.
– Сам знаю… – буркнул я. – Так, а ну-ка…
Я вытащил кабель, подошёл к поверженному роботу и поискал наклейку на затылке. Затем вернулся.
Поиск, автономная роботизированная единица 144-ЗИЛ-М. Снова фильтр…
Удовлетворение от сложившейся головоломки смогло затмить даже боль в избитом теле.
– И здесь Рыбаков, – я не смог скрыть торжествующую улыбку. – Последнее подключение – семь минут назад. Где он?
Я покосился на глазок камеры наблюдения и подавил желание помахать рукой.
– Должен быть в кубрике, – неуверенно ответил Комаров.
К моему удивлению, голос подала Эстебан – чуть ли не впервые за всё время.
– Его нет, – она помотала головой. – Он за день до убийства собирался проверять кабельные трассы. Взял краулер и уехал.
– Как же так… – захлопал глазами начстанции, думая, видимо, что я опять буду на него орать. – Но зачем ему было убивать их?
– Надеюсь, скоро узнаем. Значит, так… – я помассировал лицо и поморщился от боли. – Мне нужна машина и координаты краулера. А вы соберите весь персонал и запритесь где-нибудь. Есть надёжные места?
– Да, я знаю одно, – кивнул Комаров.
– Отлично. Забаррикадируйтесь там и никуда не выходите. Сейчас скину файл, перешлите его на Землю. Если я не выйду на связь – сообщите об этом моему руководству.
Машина, которую мне выделили, здорово смахивала на старый-добрый “уазик”. Форма кузова, характерные фары и решётка радиатора, но самое главное – тряска. Я чувствовал задницей каждый марсианский камешек и проклинал красную планету. Забавно вышло: в юности я бы отдал сколько угодно правых рук, лишь бы попасть сюда. Но стоило очутиться здесь – и вот я уже ворчу, что мне досталась неудобная машина. Впрочем, Марс сам виноват: никакой инопланетной магии тут и в помине не было, просто бурый песок, пересыпанный острыми каменюками и валунами, которые приходилось огибать, а над всем этим – унылое жёлто-коричневое небо с тусклым, будто больным, Солнцем.
Краулер успел отдалиться на приличное расстояние – я увидел его спустя пару часов тряски.
Он был похож на плод любви фуры и дома на колёсах – огромный, обтекаемый и серебристый, как ракета, с восемью рядами чудовищных колёс, утыканный антеннами, тарелками, манипуляторами, бурами и щупами.
Остановившись в отдалении, я присмотрелся. Видимо, машина долго стояла без движения. Следов не было видно, а колёса немного утонули в грунте: совсем недавно прошла небольшая песчаная буря.
Сканирование ничего не показало. К сожалению, единственным способом заглянуть внутрь краулера было подойти, открыть дверь и посмотреть собственными глазами. Возможно, после этого в меня прилетела бы пара пуль, но ничего не поделаешь – работа такая.
«Хотя, стоп, – одёрнул я себя. – На Марсе нет оружия. Так что это я со своим боевым железом и пистолетом – высший хищник».
Но спокойней почему-то не стало. Дурное предчувствие зудело в ладонях и заставляло перебирать в памяти факты и догадки. Я словно забыл что-то сделать и теперь пытался вспомнить.
В конце концов я вздохнул, пристегнул к комбинезону шлем-капюшон и вылез наружу. Слабый ветер перебирал песчинки под ногами.
Взяв пистолет наизготовку и нацелившись на дверь в боку краулера, я принялся медленными шагами подходить ближе. Сердце стучало в ушах, а боевая программа – я чувствовал – отожрала себе кусок оперативной памяти побольше, чтобы включиться как можно быстрее.
Дыхание внутри шлема звучало раздражающе громко: я сипел, как простуженный Дарт Вейдер, и очень из-за этого бесился.
И тут песок вокруг меня взорвался.
Боевая программа не подвела и через микронную долю секунды сократила мышцу на моём указательном пальце. Тяжёлая пуля разнесла в клочья голову перемазанного марсианской пылью Вертера. Куски металла и пластика вперемешку с клочьями синтетических волос брызнули в разные стороны.
В моей голове орудовал невидимый и немой генерал, отдающий быстрые команды, а я, будто зритель, наблюдал за их исполнением.
Перенести руки с пистолетом левее и снова нажать на спуск – вторая металлическая башка разлетается в клочья. Опять левей – выстрелить в колено и, когда робот с кувалдой в руках припадёт на раненую ногу, добить контрольным в башку.
Не глядя занести пистолет за плечо и пальнуть себе за спину. Получить тяжёлый удар по голове, упасть, но тут же подскочить (“Надо же как легко! Марсианская гравитация – шикарная штука!”) и ударить робота наотмашь рукоятью пистолета, а когда тот выронит гаечный ключ и отшатнётся, что сделать?.. Правильно, пальнуть прямо в лицо.
Я математически точно метался между роботами, подпрыгивал, как мастер кунг-фу из древних фильмов, бил и стрелял без промаха.
Впрочем, точность и результативность не означали неуязвимости: меня несколько раз ощутимо приложили всякими железками, заехали по хребту лопатой (если б тот не был армирован, тут бы мне и пришёл конец) и вдобавок чуть не насадили на вилы. Но, к счастью, подкожная броня оказалась эффективна, и вскоре всё было кончено. Последнему Вертеру досталось больше всех: три тяжёлых пули превратили беднягу в бесформенную кучу пластика и металлолома.
На песке валялся почти десяток уничтоженных машин, а в моём комбинезоне зияло несколько дыр, сквозь которые проникал жуткий инопланетный холод.
Пришлось вернуться в машину и, нашарив в бардачке алюминиевый скотч, хоть как-то заклеить отверстия.
Дверь краулера открылась, впуская меня в шлюз, маленький и тесный, как лифт в старом фонде Петербурга. Мрачные мысли о поджидающих меня внутри роботах я старался отгонять. Перезаряженный пистолет был прижат к груди, а боевая программа чуть ли не подскакивала от нетерпения.
Наконец двери разъехались в стороны, впуская меня в краулер.
Внутри он выглядел как часть станции: всё тот же белый пластик, те же диоды и голограммы, те же мебель и оборудование неизвестного назначения. Всё скучено и размещено максимально компактно. Лишь в самом центре был узкий проход, где два человека смогли бы разойтись только в случае, если бы один забрался на стол с терминалом.
И в этом самом проходе на спине лежал несвежий труп с размозжённой головой.
– Вот же… – я выругался, когда сканер подтвердил, что это Рыбаков, старший техник станции Марс-17.
Почерк тот же: голова разбита тяжёлым предметом, в то время как сам тяжёлый предмет – кислородный баллон – лежит рядом. Отпечатков нет, цифровое содержимое мозга уничтожено.
Я вышел на минутку из краулера и вернулся обратно с варварски оторванной башкой робота – единственной уцелевшей.
Ещё до подключения и проверки реестра я понял, что увижу, и не ошибся: судя по последним записям, машину два часа назад перепрограммировал Рыбаков, безнадёжно мёртвый уже дней пять-семь.
Я осмотрел краулер – не затаился ли где-нибудь особо хитрожопый робот – и прошёл в кабину.
Взревел двигатель, мощные колёса взрыли марсианский грунт, и тяжёлая машина с неотвратимостью носорога поползла обратно к станции.
– Какая же сука! – выругался я и вызвал Комарова. Он один, пользуясь служебным положением, мог получить доступ к учётке Рыбакова и творить от его имени весь этот ужас...
От автора: всё не влезло, концовку докину в комментарии
