russiandino

— Как я хочу собаку! Я так хочу собаку!

И смотрит на него долго, до тех пор, пока ему не становится неловко и неприятно.

Она ему нравится, и кота из мультика она изображает отлично, ей идёт, она вообще красивая, и есть в ней что-то детское, но она всегда перегибает палку.

Её зовут Лика.

Вчера они были в зоомагазине. Она специально его туда завела. Там продают собак элитных пород. Лика ходила вдоль стендов с выражением крайнего умиления на лице, закатывала глаза, ахала, хлопала в ладоши и подпрыгивала.

— Ой, Витя, смотри какая прелесть! Смотри, какой маленький! Какой милый! — сюсюкала она. — Он такой же маленький, как я!

Лика в самом деле невысокая.

Она хочет вызвать в моём друге желание её жалеть, подарить ей собаку, вести себя с ней как отец с дочкой.

Но Вите становится неприятно. Она продолжает эту сцену слишком долго, и ему не нравится, что его взрослая подруга изображает из себя маленькую девочку. Он бы и не против, но она делает это как танк, идёт напролом, не обращая внимания ни на какие знаки и препятствия.

По ходу этого действия лицо у Вити вытягивается всё сильнее, он краснеет и уже не может улыбаться, даже не по-настоящему. Но она как будто не замечает его состояния.

— Боже, Иван, — говорит он мне, — я думал тогда, что упаду в обморок…

Мы сидим с ним в ресторане, Лика давно просила его познакомить нас. Он много обо мне рассказывал, потому что мы давние и близкие друзья. Она должна прийти с подругой, почему-то она уверена, что мы с её подругой прекрасно подойдём друг другу.

Когда Лика выпивает, а она любит выпить иногда вечером, она включает одну и ту же музыку. Эту музыку слушал её бывший муж, который часто напивался, а потом бил её. Она сидит напротив Вити с трагичным пепельным лицом, опустив уголки губ, и слушает по кругу унылые песни, мрачнея всё больше и больше. Витя прекрасно понимает, что эта демонстрация специально для него. Она рассчитана на то чтобы задеть его — вот, она слушает музыку ужасного бывшего мужа, и у неё ностальгия по тем временам, и он, несмотря ни на что, должен пожалеть её.

Он пытался как-то предложить свою любимую музыку, но она отреагировала очень резко.

— О боже! — воскликнула она. — Как ты слушаешь это дерьмо?

И засмеялась гортанно с ноткой нарочитого смущения, показывая, что она в шоке и ей немного неловко за него. И опять ставила своё, чтобы пить с печальным видом.

Больше всего Витю раздражает её неизменная театральность во всём. Ему кажется, что, должно быть, она считает его полным идиотом, раз не понимает, что он видит всю эту её наигранность и демонстративность.

— Недавно ходили покупать ей вещи, — рассказывает Витя. — Она просто взяла меня с собой. Не для того, чтобы я ей купил что-то, она сама хотела купить.

Лика долго, чересчур долго ходила между рядами и говорила не своим голосом с детскими интонациями:

— Тут ничего нет на меня! Тут всё такое большое! Ну мне что, в детский отдел идти?

Она повторяла это вновь и вновь, ожидая какой-то реакции от Вити, но он чувствовал только растущее раздражение.

— О боже, я такая маленькая! — насмешливо разочарованным тоном опять сказала она.

Неловко стало даже консультанту, который, чуть порозовев, тихо сказал Вите:

— Не понимаю, почему ваша девушка говорит, что она маленькая? Она обычного роста…

Думал так и Витя, только он, в отличие от сотрудника магазина, отлично понимал, почему она так себя ведёт, и именно из-за того, что понимал, не мог вести себя, как хотела она.

Ему было тяжело изображать из себя то, что она ждала, не потому что он не хотел бы сделать ей приятное, а потому что это было мучительным лицемерием. Он уже пробовал подыгрывать ей, но это выходило у него так плохо, с такой натугой и кислотой в лице, что она не чувствовала удовлетворения.

— Она совсем не дура, — говорит он. — Она очень умна и начитанна. И когда забывает о своей роли, что случается очень редко, становится совершенно очаровательной — именно такой, какой я её полюбил. Но ей самой почему-то не нравится такой быть.

Как-то она решила порадовать его вкусным ужином, который приготовила сама. Она поставила перед ним тарелку, села рядом впритык, уперевшись в него локтем, и стала смотреть, как он ест. Каждые десять-пятнадцать секунд она спрашивала:

— Милый, тебе вкусно? Тебе нравится? Вкусно, милый?

— Да, очень, спасибо, — отвечал он.

Но она не унималась и, как будто залезая в него, продолжала спрашивать, наседая, вкусно ли ему. Наконец, впервые за время общения, он не смог сдержать своего раздражения, перестал есть и отложил вилку.

Разозлился он потому, что понимал, почему она так себя ведёт, — её не столько интересовало, вкусно ли ему на самом деле, сколько её роль влюблённой девушки, и желание, чтобы он заметил это, обратил на это внимание и оценил, какая она.

В тот момент она кажется впервые поняла, что ему неприятно.

— Я слишком лезу, да? — спросила она, засмеявшись смущённо.

— Да.

— Ну я просто хочу, чтобы ты меня похвалил…

— Я уже похвалил раз десять. Можно просто поесть теперь?

Иногда, выпив больше обычного, она изображала из себя смертельно больную. Она падала вдруг на кровать, начинала стонать, закрывала глаза и пускала слюну, делая вид, что это пена от припадка. Всё это было до того неумело, что Витя начинал чувствовать себя ужасно неловко. Не умея подыграть, он зажимался, становился угловатым и тупым.

Её отец пропал без вести, когда ей было пять лет. Мать умерла от лейкемии два года назад.

Когда Витя впервые пришёл к ней в гости, он увидел в гардеробной фотографию женщины с чёрной полосой по диагонали. Он сразу понял, кто это.

— Только я тебя очень прошу, — сказала тогда Лика, состроив жалобные глаза, — пообещай никогда не говорить ничего плохого про мою мать!

Он очень удивился такой просьбе, потому что, естественно, у него и в мыслях не было говорить что-то плохое про умершую, совершенно ему не знакомую маму своей девушки.

Если Витя начинал с ней говорить о том, что ему интересно, увлекался вдруг, и она замечала, что он увлечён, она сразу его прерывала. Ей не нравилось, что он говорит не о ней, что его может увлекать нечто иное, не связанное с ней. Поэтому она переводила разговор на себя. Эти беседы о ней, о её мнимых болезнях, маме, бывшем муже, вызывали у него настойчивые приступы дурноты и желание бежать. Но сменить пластинку было нельзя, центром должна была быть она, постоянно. Ему отводилась роль слушателя, желательно стоящего на коленях и с готовностью принимающего всё, что от неё исходит.

Однажды она пригласила свою подругу, ту, с которой я должен был сегодня зачем-то познакомиться. Она заранее предупредила Витю, что подруга считает, что они с ним не спят, хотя это было неправдой, Витя и Лика спали с первого свидания.

Они сидели в ресторане втроём. В какой-то момент разговор зашёл об интимных отношениях. И вдруг Лика со своим особенным смехом, смущённо-демонстративным, сказала громко, на весь ресторан:

— Но у нас, Виктор, никакого секса до свадьбы!

Её подруга умным долгим взглядом посмотрела на Виктора, и он увидел, что она всё понимает. И более того — он заметил, что она понимает, что и он понимает, что она понимает, и опять странно ему стало, что Лика так не уважает его, что позволяет с ним, даже при других, эту нелепую игру.

— Знаешь, Лика, — ответил тогда Виктор, — я думаю, что и после свадьбы нам не стоит.

Подруге очень понравилась эта шутка, и она искренне и громко засмеялась. А Лика не оценила. И потом подруге пришлось ехать домой ночью на метро.

Их отношения с подругой были не совсем обычными, Лика поддерживала её деньгами и водила по ресторанам. За это подруга платила тем, что делала вид, что принимает за чистую монету Ликину игру. Но Виктору ничем не платили, и он не понимал, почему, с какой стати должен играть по её правилам. Может быть, из-за секса?

Как-то она захотела удивить его новой причёской.

Он ждал её в ресторане. Было лето, тепло, он пришёл в майке, шортах и шлёпанцах. Он уже успел хорошо загореть и регулярно ходил в тренажёрный зал — в общем, тоже всё для того, чтобы нравиться Лике.

Она задержалась сильно. Наконец она пришла, бледная, с большими настороженными глазами, готовая вот-вот заплакать. Новая причёска ей не особо шла, и цвет она выбрала не совсем удачный, какой-то каштановый, но ему она нравилась в любом виде.

— Отлично выглядишь! — сказал он бодро.

Она затравленно посмотрела на него и ответила зло:

— А ты вообще на педика похож!

От неожиданности он не знал, что ответить, и некоторое время просто молча смотрел на неё. Спустя минуту она попросила у него прощения.

Она часто ездила в командировки. Когда она приезжала, он её встречал и они ехали к ней отмечать встречу. В один такой приезд, уже поздно вечером, когда они собирались в постель, он заметил большой синяк у неё вверху груди, очень похожий на засос.

Она последила его взгляд и испуганно сказала, со своим характерным гортанным смешком:

— Витя, это не то, что ты думаешь! Я упала на конференции!

Но Витя знал, это было именно то, что он думал. Но ревности почему-то не было. Наверное потому, что он был готов к этому — с того самого момента, когда в их первую ночь она в порыве страсти назвала его Максиком.

Вообще из каждой командировки она приезжала в синяках. Чаще на коленках, но и на других местах они тоже были.

— Ты же знаешь, — говорила она доверительным тоном, как будто они обсуждают что-то такое интимное, что их связывает, — какая я неуклюжая из-за болезни!

Он этого не знал, потому что никакой болезни у неё не было и она была вполне ловкой. Но он сдержано кивнул, понимая, что это часть игры, без которой она не может.

Они никогда не ссорились. Только один раз было что-то похожее на ссору, да и то не совсем. Они пришли в кино и ждали начала сеанса. Витя накануне ходил в тренажёрный зал и теперь пожаловался на боль в спине.

— Милый, — сказала Лика, — я бы тебе массаж сейчас сделала. Как, помнишь, позавчера? Хорошо же было?

Витя долго и задумчиво на неё посмотрел. Она смотрела в ответ, чувствуя, что совершила ошибку. Вид у неё стал очень жалкий.

— Ну я же делала тебе, было же…

— Слушай, давай не будем? Ясно же всё.

Она решила, что это конец. Но он стоял рядом как ни в чём не бывало и ждал начала сеанса. Никаких выяснений, вопросов, требований с его стороны не последовало.

— Ну и что дальше? — спросила она робко. — Как мы дальше будем?

— Как раньше, — с улыбкой ответил он.

И всё же он решил отомстить ей. Он тоже поехал в командировку — для неё, а на самом деле ко мне на дачу. Когда она услышала от него, что он уезжает, ей поплохело — причём по-настоящему. Как-то вдруг постарев и подурнев, она спросила его слабым голосом:

— Витя, куда?

— В Иваново! — с ходу придумал он.

— В город невест? — криво усмехнулась она.

Он кивнул.

В первый же вечер его пребывания в «командировке» она стала ему звонить. А он сидел напротив меня совершенно пьяный и делал вид, что у него очень плохая связь и он её не слышит.

— Витя, — кричала она, — я хочу знать, в какой гостинце ты остановился!

— В хорошей, — ответил он.

— А как она называется?

— Нормально называется… Ты что, никогда не видела, как гостиницы называются?

— Витя, скажи название!

— Лика, ты что не доверяешь мне? — он изобразил возмущение.

— Как называется?! — настаивала она.

— Называется «Х–й!» — крикнул он и выключил телефон.

Это история с командировкой была ошибкой. Потому что в отличие от него, Лика очень сильно ревновала. Если он не отвечал на звонок, опаздывал или просто вёл себя, как ей казалось, подозрительно, она сразу начинала думать, что у него другая женщина. Недавно она призналась ему, что хотела бы чтобы у него случился инсульт, в результате которого он потерял бы мобильность. Тогда она смогла бы ухаживать за ним и уж никакие другие женщины не смотрели бы на него.

А женщины смотрели. На улице, в кафе, в транспорте, повсюду Лика ловила на Вите их липкие взгляды. Они смотрели с интересом, и некоторые даже с улыбкой — и это несмотря на её присутствие.

— Представь. Пришёл к ней. Болтаем, я на кровати лежу, она сидит рядом. Она нервная, напряжена, вижу что-то не так. Замечаю — в руке у неё зубочистка, она её в пальцах вертит и всё как будто ко мне примеряется. И бледная ужасно, так ей не по себе.

Я её спросил в шутку: ты что, в глаз мне хочешь её воткнуть?

Она засмеялась так по-своему, как будто что-то неприличное обсуждаем, а потом ответила серьёзно:

— Знаешь, да. Ты одноглазый никому, кроме меня, не будешь нужен.

Витя с кровати встал и в кресло пересел, от греха подальше.

А она осталась на кровати. Взяла его майку, в задумчивости прижала её к лицу и стала вдыхать.

— Ой, что я делаю, — спохватилась она. — Нюхаю твою майку, и мне кажется, что от неё пахнет персиками…

— После этой истории, — говорит он мне, пока мы ждём, — я боюсь с ней встречаться. А вчера вообще был край. Она решила угостить меня коктейлем собственного приготовления. Я выпил бокал, и мне резко так поплохело, что я упал на кровать и заснул. Ночью проснулся весь потный, сердце колотится, слабость. Встать не могу. А она сидит напротив в кресле в полутьме, смотрит на меня печально и пьёт вино. И музыка эта опять…

В общем, я решил с ней расстаться. Можно я у тебя поживу пока? Мне кажется, если я скажу ей, что мы больше не будем встречаться, они наймёт киллера…

В кафе она пришла с опозданием. Она подошла торопливым шагом, смеясь и сияя (Витя сказал бы, что театрально), и громко поздоровалась. За ней шла её подруга, крупная, с грубыми чертами лица, на вид значительно старше Лики.

— Привет, милый, — звонко воскликнула Лика, поцеловала Витю, села рядом с ним, взяв его за руку, и обратилась ко мне, — О! Я так наслышана о вас! Витя мне все уши прожужжал!

И она засмеялась тем смехом, о котором так часто говорил Витя — как будто она говорит что-то неприличное и потому извиняется за это.

— А это моя подруга Ксения! Прошу любить! — и с тем же странным смехом она указала двумя ладонями на подругу.

Ксения протянула мне руку, я её пожал, и сразу понял, что между нами ничего не может быть, она была не в моём вкусе. Но Лика нарочито держала себя так, как будто мы с Ксенией уже пара.

Мне понравилась Лика. Она была очень мила и в самом деле чем-то похожа на маленькую девочку. Особой наигранности в её поведении я не замечал, наверно, потому что совсем не знал её, а может потому, что Витя сильно преувеличивал. Она вообще производила приятное впечатление. Легко и умно говорила на любые темы и казалась совершенно нормальной. Уже через несколько минут я стал подозревать, что всё это были Витины болезненные фантазии. Он вообще любил приврать и мог насочинять невесть что про самые обычные вещи.

Появилась официантка с заказом: бутылкой шампанского и закусками.

Пока она расставляла на столе, Витя довольно демонстративно рассматривал её.

— Шампанское хорошее? — спросил он вдруг с эдакой мужской улыбкой.

И добавил, прочитав имя на её бейдже:

— Мария?

Она улыбнулась ему в ответ.

— Я сама не пила, — простодушно ответила она, — но это просекко, у нас часто берут! Что-нибудь ещё желаете?

И она игриво посмотрела Виктору в глаза.

— Я подумаю, — с усмешкой ответил он. — Кстати, приятно познакомиться, меня зовут Виктор!

Пока происходил этот их разговор, мне стало неловко за друга, и я даже покраснел, видя, что творится с Ликой. Она уже не слушала меня и, криво улыбаясь побелевшими губами, отвечала мне невпопад: «А, да-да, да…».

Я сильно толкнул Витю под столом коленом, он непонимающе оглянулся на меня, не меняя обольстительного выражения, а я сделал выразительные глаза.

— Ой! — вдруг звонко воскликнула Лика. — Я поранилась случайно! Ну что это за ножи у них?!

Я увидел в одной её руке тупой столовый нож и длинный порез на ладони другой.

Сразу выступила кровь. Я предложил ей салфетку, официантка в недоумении смотрела на Лику, Ксения вскочила и стала кого-то звать, а Витя торопливо, как голубь, озирался по сторонам.

Лика протянула ему свою руку, уже сильно кровоточащую, и сказала надрывающимся голосом, как будто вот-вот заплачет:

— Витя, смотри, что случилось! Поцелуй! Бо-бо!

Тут прибежали другие официанты, и управляющий, и все в ресторане устремили свои взоры на нас. Лика не опускала руку и настойчиво держала её у лица Вити, и красные капли падали на белую скатерть. Витя растерянно глядел на неё и не знал, как быть, а она жалобно на него, а мы все на них двоих, замерев в тихом ожидании, что будет дальше. Наконец, под всеобщим вниманием, он взял её ладонь в свою и стал целовать, пачкая губы в крови.

Редактор Анна Волкова.

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Для этого они поселились на даче, где целыми днями занимались тем, что душили мышей и нахваливали друг друга.

Однажды старший философ сказал:

— Друзья! Много где я успел побывать, многие книги я перечёл и во многих диспутах поучаствовал, но нигде не встречал мужей учёнее вас.

Два других философа кивнули в знак согласия, и тогда старший продолжил:

— И если бы даже довелось мне обойти всю землю, прочесть все книги до единой и принять участие во всех диспутах, кои только возможны, то и тогда, твёрдо верю в сие, не смог бы я признать, что есть на свете люди прозорливее и мудрее вас.

Слушавшие старшего философа снова кивнули в знак согласия, и только тогда, убедившись в полном взаимопонимании, возобновил он свою речь:

— И если нигде, кроме этой благословенной обители, не побывал бы я, был бы неграмотен и не прочёл бы ни единой строчки из великого наследия мысли, да в придачу не ведал бы о просветляющем чудодействии философского диспута, то и тогда, нисколько не сомневаюсь в том, напитался бы лишь от вас, верных друзей моих, столь великой мудростию, что не было бы мне равных во всей земле по учёности и рассудительности.

Закончив, старший философ погрузился в многозначительное молчание.

Промедлив должное время, слово взял средний философ:

— О прекрасномудрый наш друг! Сколь справедливы речи твои! Сколь изобильны они истиной живоносной, сколь чисты и крепки правдой своей. И всё же, позволь мне в кротчайшем смирении кратчайше возражать тебе, уповая лишь на умножение истины.

Выслушав среднего философа, старший сдвинул брови и решительно кивнул в знак согласия, устремив взор свой к небу и ощущая присутствие великой истины, снисходящей на них. Помолчав немного и набравшись духу, средний философ молвил:

— Пусть был бы обездвижен ты и камнем лежал на дне студёного моря, пусть был бы ты навеки разлучён с нами, а все трактаты, написанные древними мудрецами и блаженными старцами, были бы сожжены и прахом сделались бы, лишая тебя возможности питать свой разум их мудростию сладчайшей, и тогда, верю я, был бы ты первейший философ среди всех — людей живых и мёртвых, тварей родившихся и неродившихся, существ земных и небесных.

Заканчивая своё рассуждение, средний философ икнул. Старший философ, желая расшифровать глубинный смысл этого жеста, обратил на него тот исключительный взор, коему всегда и сразу открываются сущность явлений и природа вещей. Тогда средний философ в знак таинственной неизъяснимости происходящего прикрыл ладонью рот и кивнул в сторону младшего, передавая тем самым черёд свершения истины. Младший же, почувствовав всю важность наступившего момента, пробормотал что-то столь герметичное, смысла чего ни старший, ни средний философы не сумели уразуметь вопреки всей своей премудрости. После этого он завалился на бок, всхлипнул и захрапел, а из рук его выскочила и убежала мышь, которую он не успел задушить. По младости лет и слабости аскетического тела он переносил спиртное хуже своих товарищей и теперь спал крепким сном пьяного человека.

Посмотрев на него взглядом, исполненным редкой силы понимания, старший философ поднял палец и рёк назидательно, для пущей основательности перейдя на язык древних римлян:

— In vino veritas!

После этого философы почтительно склонили головы и погрузились в длительное размышление, сопровождая его глубоким носовым сопением.

Тем временем сбежавшая мышь, достаточно придя в себя, почувствовала благоуханное дыхание истины, наполнившее одинокий дачный домик, набралась наглости и вылезла из своей дырки. Она осмотрелась, проворно вскочила на стол и вцепилась зубами в куриную кость, которую за обедом тщательно обглодали совершенномудрые философы. Завладев добычей, она спрыгнула на пол и навсегда оставила пристанище мудрости, юркнув навстречу животным сомнениям, грызуньим заблуждениям и мышиным угрызениям в бездноподобное око злобночернеющей норы.

Поезд Липецк — Петербург, 31 мая 2022 г.

Редактор Алёна Купчинская

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Не надо думать, что надеть: майку, шорты да сланцы. Дождь? И что? Дождик же летний, тёплый, ласковый. Лето — это ещё и свобода: каникулы, отпуск, путешествия. И, конечно же, лето — это море! Море — нежное, бурное, игривое.

Артур любил летние дни. Обожал. И пусть теперь, по вступлении во взрослую жизнь, забот у него прибавилось, а каникулы стали лишь сладким воспоминанием, он не унывал. Ведь есть такое волшебное слово: выходной.

Артур проснулся ранним утром. Город за окном был тих и прохладен, солнечные лучи ещё не коснулись его каменных углов. Хотя, конечно, прохлада эта была весьма относительна.

Артур нырнул во влажный, горячий дух летнего утра. Утра, каким оно бывает в южном приморском городке, где даже ночью термометр не опускается ниже 30 °C. Полюбовавшись на свисающие с виноградника пока ещё зелёные гроздья, Артур отправился на прогулку. Улицы в этот ранний час были тихи и уютны. Не пели песни цикады — их концертная программа начинается лишь с наступлением зноя. Зато в кронах деревьев щебетали птички, коих днём уже не слышно сквозь шум города. То тут, то там свисали с заборов цветки, очень похожие на гранат, усыпая тротуары опавшими ярко-оранжевыми лепестками.

Дворники, вооружённые лохматыми мётлами, заканчивали свою работу, редкие прохожие неспешно шагали к морю. Да-да, Артур был из числа тех счастливчиков, коим не было необходимости покупать билеты и трястись сотни километров пути в предвкушении ласкового моря. Море у него было под боком. Пять минут пешком, и ты на пляже. Но Артур шёл до пляжа намного дольше: он наслаждался тишиной и прохладой. Спокойствием утренних улиц. Однако пляж и в столь ранний час был далёк от тишины и спокойствия.

— Явился, пропажа, дай пять, догоняй давай! — насмешливый возглас заставил Артура вздрогнуть, едва он ступил на золотистый песок. Это был дядя Миша, хозяин его любимой чебуречной, сухощавый старичок далеко за семьдесят. Дядя Миша пробежал мимо, не сбавляя ходу. Артур собрался было присоединиться, благо бегунов на пляже было предостаточно, но его окликнули с другой стороны:

— Артурский, лови!

В следующее мгновение мяч со всего размаху ударил Артура в плечо. Не удержав равновесия, он неуклюже плюхнулся на песок под общий хохот игроков в пляжный волейбол.

— Эх ты, мешок! — послышался чей-то возглас.

«Сам ты мешок», — подумал Артур и, вскочив, точным пасом отправил мяч говорившему — Маге, пацану, с которым когда-то познакомился здесь, на пляже. В следующую секунду Артур уже стоял в кругу играющих.

Городской пляж — место весьма демократичное: можно присоединиться к любой команде. Даже если это совершенно незнакомые тебе люди. И точно так же покинуть круг игроков. Артур увлёкся, благо половину команды составляли девушки, было кем полюбоваться. Любоваться можно было и Артуром, весьма стройным и подтянутым молодым человеком. Цвет его кожи, правда, был бледный этим летом. Всему виной были работа и всякие прочие заботы, отвлекавшие его от ежедневного посещения пляжа. А ведь все предыдущие годы Артур был пляжным завсегдатаем и уже к середине июня красовался бронзовым загаром.

Игра закончилась неожиданно: мяч улетел в воду. Все бросились за ним да так и остались в воде, выбросив на берег лишь мяч.

— А ты неплохо пасуешь, метко, и совсем ты не мешок, — услышал Артур девичий голос за спиной. Обернувшись, он попытался понять, кому принадлежал голос, но не смог. Вокруг было много парней и девушек. Все болтали, плыли, ныряли, били руками по воде, обдавая друг друга мириадами брызг.

Бросив бесплодные поиски, Артур поплыл. Выросший у моря, он плавал как рыбка. Мог часами лежать на воде, наслаждаясь бездонным небом и шумом прибоя. Только сейчас он осознал, как соскучился по морю. По коварному, неспокойному седому Каспию. Затянула работа, а вечерами, уставшему, лень было бежать на пляж.

Артур не знал, сколько пробыл в море. Долго. Когда он выбрался из воды, в волейбол играли уже другие люди. Бегали тоже другие. Оно и понятно: рано утром на пляж приходят те, кому необходимо быть на работе примерно к восьми. Да, сегодня был выходной, но ведь многие работают и в выходные. А кто-то по привычке просыпается рано в любой день.

Девушка, одарившая его комплиментом, тоже, видимо, ушла. Но Артур не расстраивался, ведь он может её встретить и завтра.

Не без труда найдя свои вещи, Артур с размаху плюхнулся на раскалённый песок. Мириады песчинок впились в него, обжигая кожу. Жар волнами пошёл по телу — солнце и песок словно соревновались в искусстве прожарки.

Близился полдень. Казалось бы, самое время сбежать от этого всепроникающего зноя в прохладное, кондиционированное чрево стен. Но не тут-то было. Артур, пробежав по пляжу, отправился в переплетение улочек старого города. Немногочисленный в выходной день поток спешащих на работу горожан давно схлынул, и здесь, как и ранним утром, было безлюдно. Не было лишь утренней тишины: цикады пели свои песни, стараясь во всю мочь. В детстве Артур всё пытался увидеть, какие они. И никак не мог поймать. Когда же наконец рассмотрел, всё изумлялся: как такое маленькое существо создаёт столько шума? Хотя это всё же не шум, а песня. Песня, без которой Артур не представлял себе лета.

Асфальт был липким, местами чёрным от срывающихся с веток перезрелых ягод тутовника.

«Удивительно, цикады шумят посильнее автомобилей, но при этом убаюкивают», — размышлял Артур, неторопливо набирая полные пригоршни спелого тутовника. Чёрного и белого. В детстве мать не раз выговаривала Артуру за перепачканную чёрным тутовником одежду. Вот и сейчас он довольно быстро измазюкался. Но это его не беспокоило, ведь он уже взрослый, просто на один денёк вернувшийся в детство.

Поодаль виднелось абрикосовое дерево, перезрелые плоды которого сиротливо валялись на асфальте. Раньше такого себе невозможно было представить. Артур вспомнил, как охранял дерево дедушка Шапи, хозяин дома, перед которым рос абрикос. И как они, ватага друзей — шпана мелкая, всё равно таскали из его сада всё что угодно. Всякое бывало, но чтобы, перезрев, абрикосы просто так падали на асфальт, такого в детстве Артур предположить не мог. Однако дедушки Шапи уже давно не было на этом свете, дети же его разъехались кто куда, и дом пустовал. Летом они приезжали, но окна были закрыты: видимо, не наступил ещё отпуск. Поэтому Артур без опаски забрался на забор и набил себе полный живот абрикосов.

«Э-э-эх, в детстве так спокойно не получалось собрать», — вздохнул Артур.

Спустившись, он принялся ломать косточки абрикоса, ни одну из которых он не выбросил. Из-за этого, кстати, он любил абрикосы больше персиков, коих тут тоже было немало. Проделывал он это, как в детстве, — первым попавшимся булыжником.

Наевшись, Артур отправился далее, гулять по раскалённым кварталам. Всё его детство прошло здесь, на этих кривых улочках, застроенных обветшалыми от времени особняками, прежняя роскошь которых ещё угадывалась сквозь наросты пристроек. Они были похожи на спившегося красавца атлета, облачённого в одежду не по размеру. Во дворе старинного трёхэтажного дома Артур краем глаза заметил замысловатую чугунную водопроводную колонку, возможность поплескаться под которой они, пацаны, никогда не упускали. Окатив себя с ног до головы, смыв всю сладость тутовника, Артур уселся на не менее древнюю, чем сам дом, скамейку. На ней вечно заседали местные «смотрительницы двора». Но то вечером, в данный момент она была свободна, раскалена и источала ароматы разогретого дерева. В послеполуденные часы дворы обычно бывали пусты, народ выходил после четырёх пополудни, когда жара начинала спадать.

Передвинув скамейку в тень виноградника, Артур улёгся на неё.

«Удивительно, всю свою жизнь знаю эту скамейку, а пахнет как новая», — подумал Артур, в блаженстве закрывая глаза.

— Ты что, следил за мной? — послышался откуда-то сверху знакомый голос.

— Да нет, когда? — вздрогнул Артур.

— Вот шпион, — голос был полон задора.

— Да не-е-е, — Артур вскочил, пытаясь разглядеть хозяйку голоса. Два верхних этажа были скрыты от него завесой виноградника. Лучи солнца слепили сквозь прорехи в листве, не давая возможности присмотреться. Оставалось загадкой, как незнакомка в свою очередь разглядела, кто именно лежит на скамейке.

— Засо-о-ня, — издевательски пропел голосок незнакомки.

— Я, вообще, случайно забрёл сюда, — словно оправдывался Артур, не оставляя попыток разглядеть, где же затаилась говорившая.

— Ага, случайно, — в том же тоне продолжала незнакомка. — На бабуличью скамейку улёгся, шпион.

— Сто лет не видел эту скамейку пустой, вот и улёгся, — улыбнулся Артур.

— Спи, спи дальше, — хихикнула незнакомка.

— Спускайся, поболтаем, — предложил Артур.

— Дурак, да? — голос незнакомки стал строгим. — Бабульки, сам знаешь, какие глазастые.

— Да я ща поднимусь и найду тебя, — Артур шагнул к подъезду.

— Смешно, не найдёшь, знаешь, наверное, какие тут дебри, — голосок звенел где-то там, над виноградником, обжигал подобно лучикам солнца.

— Да уж, дебри, эт точно, — согласился Артур.

Дом представлял собой облепленную пристройками коммуналку, основой которой был старинный особняк какого-то раскулаченного господина — вензеля с его инициалами красовались на фасаде дома.

— На море ищи, завтра, может, и найдёшь, — смилостивилась незнакомка.

— Договорились, — Артур, на радостях подпрыгнув, на лету оторвал зелёную виноградинку и запустил её в сторону, откуда доносился голос.

— А теперь спи дальше, — усмехнулась незнакомка.

Артур так и сделал, благо скамейка была длинная. Песни цикад, шуршание редких автомобилей да щебетание неизвестных птичек, перескакивающих с ветки на ветку, убаюкивали.

«Сиеста», — подумал Артур, закрывая глаза.

Артуру снились ребята, с которыми он дружил. Снилась незнакомка, которую он не видел. Но тем не менее она ему снилась: заплывала всё дальше и дальше в море, а он никак не мог догнать её. Выйдя на берег, они с разбегу плюхнулись на раскалённый песок, впитывая в мокрые тела солнечный жар.

— Смотри, лежит… — послышался откуда-то сверху голос. Кто-то, стоя над Артуром, громко возмущался. Он нехотя открыл глаза.

— Ишь ты, разлёгся! — сердитый возглас окончательно вернул Артура в реальность — судя по всему, это была одна из «смотрительниц двора».

— И на бомжа-то не похож, — рассуждал третий голос.

— Куда скамью-то оттащил! — возмутился второй голос.

— На Динкиного сына похож, не? — предположила третья.

— Да все они хулиганьё! — безапелляционно заявила вторая.

Продрав глаза, Артур огляделся. Солнце, пока он спал, ушло за дом, и тень властвовала в большей части двора. Именно поэтому постоянные обитательницы двора покинули прохладное нутро своих квартир. Отныне и до самой ночи эта скамейка была в их распоряжении.

Артур, лениво зевнув, встал, вернул скамейку на место. Не обращая внимания на ворчащих бабулек, умылся у колонки и вышел со двора. Артур не знал, который был час, — судя по всему, близился вечер. В животе что-то урчало: желудок требовал срочного пополнения запасов.

Можно было пойти домой и пообедать, но Артур категорически отверг эту мысль. Сегодня он желал быть тем пацаном, что, выйдя с рассветом из дому, не возвращался до заката. Но если в детстве они с друзьями всегда находили, что перекусить: угощали детвору часто, то сейчас на это рассчитывать не приходилось. К счастью, в кармане Артур нащупал пару купюр — завалялись каким-то образом. И он знал, где их потратит.

Чебуречная дяди Миши была на своём месте. Одно время горожане даже думали, что всё, не выдержит старый добрый чебурек соревнования с новомодными шаурмой и бургером. Но не тут-то было.

— Дядь Миш, с вас чебурек! — воскликнул Артур, заходя в наполненную ароматами кипящего масла чебуречную.

— Один, что ли? — дядя Миша заглянул за плечо Артура. — Где банда твоя? Что, постарели все?

— Работа, учёба, у кого и семья, заботы всякие, — словно оправдываясь, объяснил Артур.

— Один ты лоботряс? — улыбнулся дядя Миша.

— Ага, — согласился Артур, протягивая купюру.

— Молодёжь нынче не та, эх не та, — ворчал дядя Миша, — не видно их, в телефонах по домам сидят. Нет вам смены.

— Я из протеста вышел из дому сёдня без этой шайтан-машинки, — улыбнулся Артур.

— Молодец! Слушай, — обрадовался дядя Миша, — с меня тебе дополнительный чебурек за это.

— Бонус, — Артур уселся на колченогую табуретку, что стояла тут сколько он себя помнил.

— Оставь да эти словечки, бонос-понос, — дядя Миша состроил гримасу, — подарок!

— Эх, сколько вы нас так задаривали.

— Поэтому и ворчу, нет сменщиков вам, хулиганам, — дядя Миша, ловким движением достав золотистый чебурек из кипящего масла, положил его в тарелку на столике перед Артуром.

— Будет, всё будет, — ответил Артур и, зажмурившись в предвкушении, надкусил чебурек.

— Будет, из осла ишак будет, — продолжал ворчать дядя Миша.

«Надо, надо пацанов вытащить, как в детстве, на весь день», — думал Артур, направляясь к морю. Куда же он ещё мог пойти после ударной дозы чебуреков. В детстве они так всегда поступали: купались до полудня, потом лазали по подворотням, по пути опустошая чужие сады, а после, примерно к четырём–пяти часам, вновь бежали на море.

Пляж был забит под завязку. Народу было так много, что Артур некоторое время искал место, где бы мог пристроить свои вещи. Определившись, с размаху плюхнулся в набегающую волну. И поплыл как можно дальше. Ему хотелось плыть, плескаясь в тёплой, прогретой за день воде. Утром на рассвете море прохладное, бодрящее. Сейчас же оно напоминало парное молоко. Артур любил в такое время, отплыв подальше, нырнуть на глубину и, поймав донное течение, насладиться прохладой. Охладившись, вынырнув, лежал на воде, любуясь бездонным, синим небом. Продолжаться так могло бесконечно долго. В детстве Артур несказанно обрадовался, когда узнал, что по гороскопу он рыбка. Да, он действительно был рыбкой — настолько любил море. И корил себя сегодня за то, что пропустил немалое количество дней, замотавшись на работе.

«Каждое утро, каждое! До работы на пляж. И после!» — пообещал он себе.

Улицы были залиты красноватым закатным солнцем. Воздух был сухой, горячий, перегретый. Ни дуновения ветерка. Стены источали зной. Артур прислонился спиной к старой, сложенной из больших, необработанных камней стенке. Солнце старательно пыталось ослепить его сквозь листья тутового дерева, но сил уже не хватало, да и красноватые закатные лучи не могли ослепить, так как это делали лучи полуденного, полного сил солнца. От закатных же становилось лишь уютно и тепло. Жар волнами шёл от стены и, словно массируя, ласкал тело. Артур наслаждался. Провожал жаркий летний день. Провожал солнце, что скрывалось за горой. Провожал, но не желал упускать ни секунды, ни единого мгновения.

Последние багряные лучики исчезли за тёмной массой горы. Казалось, что всё вокруг погрузилось во тьму, но зрение быстро адаптировалось. На мгновение стало немного прохладнее. Артур не торопился, знал: сейчас с гор пойдёт поток воздуха. Покатится вниз перегретый, напитанный ароматами трав, горячий поток. И лишь тогда Артур отправится домой, подставляя лицо обжигающему ветерку, предвкушая завтрашнее утро. Ведь там, на рассветном пляже, его будет ждать незнакомка, и он не собирался её упускать. Он знал, что найдёт её, узнает по голосу, познакомится.

Редактор Алёна Купчинская

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Смутно-дышащими листьями

Чёрный ветер шелестит,

И трепещущая ласточка

В тёмном небе круг чертит.

Осип Мандельштам

В романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» нет ничего беспричинного, все, даже небольшие и на первый взгляд совершенно неброские детали играют свою роль. Есть герои, которых мы, впервые читая роман, не замечаем, и это объяснимо: они не определены автором как действующие лица. Тем не менее и эти второстепенные персонажи важны для общего понимания той или иной сцены. Начну с очень маленькой героини — ласточки. Интересно, что эта птичка вызвала среди булгаковедов нешуточные споры. Г. А. Лесскис и К. Н. Атарова считали: «Образ ласточки, появляющейся во время допроса Иешуа, при всей очевидной символике не просто поддаётся объяснению». С этим я, конечно, согласиться не могу. В «Евангелии от Воланда» её появление только кажется обыкновенным, но если приглядеться к её полёту, то становится заметно, что она летает в прямой зависимости от мыслей, а впоследствии и действий Пилата. Более того, можно сказать, что во время Пилатова судилища эта птаха даже «высказывалась» о происходящем, хотя и довольно необычным способом.

Напомню, что в библейских текстах образ ласточки нередко употребляется как символический образ [1]. В русском фольклоре с ласточкой связано много примет. Одна из славянских пословиц об этой птичке именует её вестницей: «Ко мне ласточка прилетит, ко мне весточку принесёт». Ласточка считается вестницей добра, счастья, надежды и возрождения. Не исключаю, что, описывая первый прилёт птицы, писатель опирался на этот символизм. Она прилетела на балкон прокуратора, и в этот момент Иешуа избавил Пилата от головной боли. Вместе с её прилётом прояснились мысли Пилата. «В это время в колоннаду стремительно влетела ласточка… В течение её полёта в светлой теперь и лёгкой голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа по кличке Га-Ноцри, и состава преступления в нём не нашёл».

Писатель Вера Бегичева в своей статье о ласточке предполагает, что в образе этой птички к Пилату прилетает душа его покойной жены — Клавдии Прокулы, чтобы предотвратить опасное решение, которое собирается принять супруг. Свою мысль Бегичева подкрепляет тем, что в ранних редакциях романа упоминалось о Клавдии. Поначалу мне показалось, что эта идея не лишена логики, но впоследствии я отказалась от неё, несмотря на всю её мистическую таинственность и красоту. Перечитав это место в нескольких ранних вариантах романа, я обнаружила, что ласточка и жена Пилата всегда вместе присутствовали в тексте. Отмечу, что у каждой из них свои, отличные друг от друга роли. Ласточка выполняла функцию символической крылатой вестницы, а Клавдия через адъютанта прокуратора «велела передать его превосходительству супругу, что всю ночь она не спала, видела три раза во сне лицо кудрявого арестанта… и умоляет супруга отпустить арестанта без вреда» [2].

Здесь стоит заметить, что между булгаковскими Клавдией и Пилатом были неоднозначные отношения. На просьбу жены отпустить арестанта прокуратор ответил: «Передайте её превосходительству супруге Клавдии Прокуле… что она дура» [3]. Текст о Клавдии носит ярко выраженный бытовой характер, не лишённый острого юмора. Всё, что касается крылатой вестницы, никак не встраивается в бытовое повествование, а скорее имеет аллегорический подтекст и мистические мотивы. Впоследствии Булгаков отказался от образа Клавдии, а роль ласточки не единожды им уточнялась и расширялась.

Образ ласточки обладает широкой символикой, и, в частности, она иногда символизирует грядущую опасность. Кстати, согласно легенде, эта птичка предупредила Александра Македонского об опасности. Так, в первой полной рукописной редакции «Великого канцлера» о втором прилёте ласточки было сказано: «Пилату показалось, что она шуршит и кричит: "Корван-корван"» [4]. В переводе слово «корван» означает «жертвенный дар», следовательно, по мысли писателя ласточка играла ещё и роль предвестницы возможных трагических событий.

В рукописи «Князь тьмы» птичка произносит слова, но уже другие, мысль в них более завуалирована и лишь отдалённо напоминает прежнее предсказание о будущей гибели Иешуа: «В зале с золотым потолком остались вдвоём Пилат и арестант. Было тихо, но ласточка влетела с балкона и стала биться под потолком — вероятно, потеряв выход. Пилату показалось, что она шуршит и кричит: "Караван-караван"» [5]. Замечу, что писатель оставляет в тексте намёк: ласточка, возможно, потеряла выход, то есть иносказательно у Иешуа как бы нет выхода и смерти ему не избежать.

В другом варианте романа птичье щебетание опять меняется по смыслу: сразу несколько ласточек «шуршали в портике и покрикивали: "Искариот-Искариот"» [6]. Налицо чёткий намёк на предательство Иуды и, как следствие, последующую гибель Иешуа. В самом последнем варианте романа писатель снимает с образа ласточки всю смысловую конкретность, оставляя лишь общепринятую символичность. Но зато мысли самого Пилата обретают некую птичью полётность: они не приходят в его голову, а именно прилетают и потом улетают.

Я полагаю, что многогранную символику образа ласточки Булгаков использует как своего рода художественный приём, который помогает с наибольшей выразительностью передать авторскую мысль, так как содержит дополнительную мистическую информацию и тем самым придаёт экспрессивно-эмоциональную окраску всему эпизоду.

Итак, крылатая вестница прилетела на балкон, «снизилась, чуть не задела острым крылом лица медной статуи в нише и скрылась за капителью колоны». Прокуратору осталось продиктовать секретарю, что «приговор Га-Ноцри, вынесенный Малым Синедрионом, [Пилат] не утверждает». Но Воланд не дремал: он вновь напустил на Пилата свои чары, но только посильнее, чем в прошлые разы, и, видимо, это спугнуло ласточку, и она покинула балкон: «Крылья ласточки фыркнули над самой головой игемона, птица метнулась к чаше фонтана и вылетела на волю». Она улетела, и тут же всё изменилось: Пилата обуяли тёмные роковые думы…

Считалось, что раз эта маленькая пичуга прилетает из-за далёкого моря, то её образ связан с иным миром, а посему её называли посредницей между жизнью и смертью. Размышляя над этим, я соглашусь с мнением Бегичевой, что булгаковская ласточка — не простая птичка. Своё предположение исследователь романа обосновывает интересным фактом: во время суда над Иешуа шёл месяц нисан, все перелётные птицы, в том числе и ласточки, должны были давно покинуть Ершалаим и быть в северных краях, значит, скорее всего, «это не настоящая птица, она — гостья из иного мира». Однако я думаю, что под иным миром следует подразумевать не потусторонний (откуда по мысли Бегичевой могла явиться Клавдия Прокула), а горний мир. Известно, что в христианстве ласточка считается одним из символов Иисуса Христа и часто символизирует жажду духовной пищи. В какой-то степени подобную жажду испытывал Пилат: поначалу он хотел отправить Иешуа к себе в Кесарию, где находилась его резиденция, чтобы вдали от посторонних глаз беседовать с ним на различные философские темы. Позже он тосковал целых две тысячи лет о том, что не договорил с Га-Ноцри.

Повторюсь, что, когда ласточка прилетала, у Пилата менялся характер мыслей с отрицательного на положительный. И вот, когда Пилат совсем уж было собрался продиктовать заключение о том, что не предаст Иешуа смерти, птичка упорхнула. Как только она покинула дворец, прокуратору подали пергамент, который не оставил никаких надежд на спасение Иешуа. И в этот момент произошло странное событие: рядом с Иешуа «столбом загорелась пыль». Оговорюсь, что в этот момент Иешуа стоял в тени, и никакие солнечные лучи не могли быть заметны. Думаю, это шалил Воланд или кто-то из его свиты. Этим огненным фейерверком он поставил эффектную точку, как бы завершая свою коварную работу над прокуратором. В результате чего Пилат «нахмурился», «ещё более изменился в лице»: «Тёмная ли кровь прилила к шее и лицу или случилось что-либо другое, но только кожа его утратила желтизну, побурела, а глаза как будто провалились». После этого прокуратору стали мерещиться страшные видения, напускаемые сатаной. Дальнейшее для Воланда было уже в деталях, и подвластный ему прокуратор, не справившись со страхом, отправил Иешуа на казнь.

Примечания

[1] Символический образ ласточки часто употребляется в Библии: Пс.83:4; Притч.26:2; Иер.8:7; Ис.38:14 и т. д.

[2] «Копыто инженера». Черновики романа. Тетрадь 1. 1928–1929 гг. М. : Вагриус, 2006. С. 43.

[3] Там же.

[4] М. А. Булгаков. Великий канцлер. Первая полная рукописная редакция.

[5] М. А. Булгаков. Князь тьмы. Рукопись 1936 года.

[6] М. А. Булгаков. Мастер и Маргарита. Роман. 1928–1937. Полная рукописная редакция.

Редактор Алёна Купчинская

Читайте предыдущую часть «Булгаковских шарад».