palnom666

Когда дом только строился, Гробовски жили неподалеку, нанимая скромную квартирку у очень приличных хозяев. К сожалению, на время своего пребывания в гостях, чтобы никто никого не стеснял, хозяев пришлось обратить в экзотических аквариумных рыбок, за которыми Луна очень тщательно ухаживала и дважды в день меняла им воду. Рыбки очень забавляли девочку, но и с ними приключилась одна ситуация, о которой никто не любит вспоминать...Как-то Лука вбежал в дом, позвал Луну с собой, чтобы показать ей нечто, о чём он, задыхаясь от восторга, не мог сообщить сразу. Луна, конечно, согласилась и ушла с братом. Оставшись без присмотра, одна из рыбок, оказавшаяся хищной, без какого-либо сожаления проглотила вторую...

Несмотря на то, что отец пытался приучить Луку работать руками, мальчик-непоседа очень редко присутствовал во время строительства, предпочитая исследовать новую, не виданную ранее местность. Он целыми днями пропадал в дикой роще, которая колючими кустами, высокими деревьями и глубокими ямами неизвестного происхождения расположилась на севере от строившегося дома. Там Лука обнаружил старое кладбище. Он стоял, прислушиваясь и удивлялся неестественной тишине вокруг этого места. Войти он так и не решился. Был он слишком маленький и не полностью ещё осознавал свою сущность и присущую ей силу. Как все маленькие дети, он боялся мертвецов, даже не догадываясь, что мертвецы сами его боятся. Именно отсюда такая тишина. Они тихо лежали в своих могилах, боясь даже пошевелиться, чтобы не привлечь внимание Луки. Молчало всё кладбище, но откуда-то из глубины всё равно пробивался детский плач. Плакала девочка. Часто, когда Лука почти был готов войти, чтобы отыскать эту самую девочку, издалека звучал голос отца:

— Лука, где ты там бродишь? Иди сюда!

Лука подходил к стройке, но ничего его здесь не привлекало, не считая запаха свежей древесины. Посидев пять минуточек, он снова удалялся и продолжал исследовать местность, где ему вскоре придётся жить. Как-то он наткнулся на толстое дерево, которое, судя по всему, было очень старым дубом. Лука больше для шутки спросил:

— Уважаемое дерево, а сколько вам лет?

К его удивлению, дерево ответило:

— Я не помню...

Лука не испугался, но сильно удивился, посматривая по сторонам, думая, что это чья-то шутка. Обойдя дерево кругом, он понял, что голос принадлежит не дубу, даже не постороннему шутнику, а существу, которое голым черепом выглядывало прямо из ствола дерева. Существо это, конечно, громко сказано. На самом деле это был скелетик, принадлежавший какому-то мальчику, который каким-то фантастическим образом врос непосредственно в дуб. Дерево оплело его тельце, обездвижив ручки и ножки, отчего бедный скелетик мог только пошевелить челюстями.

— Что же с тобой случилось? — спросил Лука, пытаясь ухватиться то ли за ручку, то ли за ножку, чтобы вытащить бедолагу, но кости казались такими хрупкими, и тянуть их на себя он не решился. — Давно ли ты здесь?

— Ох, я не помню...— отвечал скелетик.

Тогда Лука задумчиво ходил вокруг дерева, стараясь изобрести, как же ему освободить скелетика, но ответ пришёл сам по себе. Он попросил его не говорить ни с кем, кто бы сюда ни пришёл. Пленник дуба согласился, и Лука убежал на стройку. Придя к отцу, он рассказал тому, что наткнулся в роще на старый дуб, из которого можно было бы сделать отличный стол. К высказанному отец отнесся скептически, но Лука горячо заверил, что с таким столом учиться на пятёрки будет сущим пустяком, и вот это отца, хоть и не без сомнения, но подкупило. Тогда тот послал с мальчиком двух лесорубов, и это было страсть как удачно. Лесорубы эти были родом из очень набожной страны, поэтому, увидев скелет, они деликатно отделили его от дерева, не повредив ни одной косточки. Рабочие предали скелетик земле, помолились за упокой неизвестного, потом срубили дерево и оттащили его к стройке. Скелетик, как и было условлено, не проронил ни одного слова, к тому же в рот ему набилась земля и даже если бы он хотел что-то возразить, то не сумел бы. Пока лесорубы делали свою работу, Лука побежал в их временный дом за сестрой, которую застал нависшую над аквариумом. Так много в нём было эмоций, что он ничего толком не мог объяснить, но Луна поняла, что нужно идти с братом. Тогда-то она и оставила рыбок, и тогда-то и произошло несчастье, о котором не любят вспоминать, но мне бы хотелось, чтобы память о хозяине (или хозяйке) продолжала жить по крайней мере в голове моего читателя. Прежде, чем вернуться к скелетику, Лука забежал в свою комнату, взял штанишки, свитер и ботинки, которые давно не носил. Луна наблюдала непонимающим взглядом.

— Сейчас сама всё увидишь! — наконец, сказал Лука.

Они пришли к свежему пню, от которого приятно пахло древесиной, и Лука осмотрелся. Найдя свежее захоронение, он кинулся рыть яму. Луна пожала плечами и начала помогать. Наконец, на фоне чёрной земли проявились белые косточки. Когда они зашевелились, Луна отпрыгнула в ужасе, но Лука успокоил её:

— Я нашёл его в дереве, - сказал он. — Ну, расскажешь, как ты там оказался? - спросил Лука, обращаясь уже к скелетику.

Тот выплюнул всю землю, отряхнулся, принял от Луки одежду и, одеваясь, начал рассказывать:

— Плохо помню...Но вроде бы мы с сестрой играли в прятки. Наш дом был где-то рядом, я видел его крышу с этого дерева... теперь-то от него, наверно, даже пыли не осталось. Ну, в общем, пока сестрёнка моя считала до десяти, я убежал далеко-далеко и забрался на это дерево, уселся поудобней и давай ждать, пока она меня найдёт. Прошёл час - не нашла, два часа - всё равно нет её... А дуб этот был совсем не такой, каким был сегодня. Тогда он был молодой, свежий, быстро рос, буквально на глазах...На третьи сутки до меня начало доходить, что так она меня никогда не найдет, и я хотел было слезть, но не тут-то было. Гляжу, а дерево, подрастая, незаметно оплело мою ногу, а я и не почувствовал. Пока разбирался с этой ногой, пытаясь выбраться, дерево оплело вторую ногу...Начал кричать, но никто не отзывался, а потом и кричать перестал, так как и грудь тоже оплело и дышать трудно было...Так и лежал здесь, считая, сколько раз день сменяет ночь и сколько раз зима сменяет лето. Четырнадцать тысяч двести сорок пять ночей насчитал, а сегодня утром услышал голос: "Уважаемое дерево, а сколько вам лет?", и это был первый голос за все четырнадцать тысяч двести сорок пять ночей...

Надев предложенные ему вещи, скелетик перестал походить на скелетик и напоминал обыкновенного ребёнка, конечно, не считая, голого черепа и кистей, но и те он спрятал в карманы.

— Что же ты теперь будешь делать? — спросила Луна. — Может быть, пойдешь с нами?

— Нет-нет, - запротестовал тот. — Мне нужно сестру искать...я ведь её постоянно слышу. Слышу, как она плачет где-то вдалеке, но сколько бы я ни кричал, она не приходит. Значит, не может...мне нужно ей помочь. Нужно хотя бы рассказать, куда я пропал, а то она ведь и не знает...

Они обнялись, скелетик плакал бы от благодарности, но плакать ему было нечем. Когда попрощались, он двинулся в свою сторону, но, сделав шаг, споткнулся о свежий пень и упал на землю. Лука и Луна подбежали к нему, помогли встать. Лука спросил:

— Что же ты так?

— Я ведь ничего не вижу, - ответил скелетик. — У меня ведь нет глаз.

У Луки защемило сердце, и он, ни минуты не раздумывая, сделал то, что подсказало ему это самое щемящее сердце. Лука отдал ему свой глаз.

Когда дети вернулись домой, их ждала сцена, знакомая, наверно, каждому ребёнку, который хоть раз в своей жизни терял шапку или перчатку. Отец не кричал, но корил, мол, как можно было потерять глаз? Нового ведь не будет больше. Лука молча выслушивал, совершенно не обижаясь, так как чувство, жившее в нём тогда, перекрывало любую обиду. На следующий день отец смягчился, потому как Луна в тайне от Луки по секрету рассказала ему, как всё было. Лука же очень быстро привык к одному глазу и спустя пару дней совсем о нём не вспоминал. В том, что он поступил правильно, Лука убедился совсем скоро. Когда он снова бродил по местности, он опять вышел к кладбищу и прислушался. Девочка больше не плакала. Значит, он всё-таки нашёл её.

Было это давно, в те далёкие времена, когда их отец в одиночку занимался воспитанием маленьких Луки и Луны. К тому же, было в другом доме и, возможно, даже на другом континенте. В той же книге, где Лука и Луна прочли значение имени своего отца, они нашли немало других преинтереснейших вещей. К примеру, именно там они отыскали рецепт порошка, который, будучи распыленным на природе, ровно на минуту даёт человеческий голос всем живым существам. Тогда их впервые обматерил обыкновенный соловей, потому как порошок попал ему не только в дыхательные пути, но и в глаз, отчего тот резко покраснел и начал слезиться. Однако, наиболее интересными главами детям показались те, в которых описывалось взаимодействие с некими духами, живущими на границе реального и вымышленного. То есть, понимать это следует так: всё описанное в книге не существует в реальности до тех пор, пока в это искренне не поверят. Это показалось им очень интересным. Они ткнули наугад, и выбор их пал на загадочную женскую сущность, в описании которой было сказано только то, что она питается маленькими детьми. Окинув друг друга взглядами, Лука и Луна решили, что они уже не маленькие, а значит не представляют питательного интереса, и принялись за дело.

Они дождались, пока отец уедет по делам, а сами разместились в гостиной. Выбрали эту комнату, потому как здесь было самое высокое зеркало и сквозь него могла пройти не то, что хрупкая женская сущность, но и целый слон. Они расставили 13 свечей около зеркала таким образом, чтобы самим находиться в кругу. Первой к зеркалу подошла Луна. Она взяла красную помаду, встала на цыпочки и нарисовала на зеркале лестницу. Зеркало задрожало, несколько свечей задуло неизвестно откуда взявшимся сквозняком. Далее помаду взял Лука. Он так же аккуратно подошёл к зеркалу и нарисовал на нём дерево...Зеркало задрожало и пошло трещинами. Дети отскочили назад, опрокинув свечи, и застыли в ужасе...Из зеркала показалась тонкая женская ножка, обутая в красную туфлю на высоком каблуке. Лука схватил Луну за руку, и они попятились назад. Спустя секунду перед ними стояла высокая дама в чёрной одежде. Она вздохнула, затушив перевернутые свечи, и укоризненно взглянула на обнаглевших детей, посмевших беспокоить её по пустякам.

— А вы хоть знаете, что я ем детишек? - спросила дама.

Дети кивнули.

— Вот поэтому я такая худая...- с грустью сказала она и замолчала, заметив, что комната разительно отличается от тех, куда её обычно вызывают. — А вы, детишки, похоже, не из бедных?

Она бродила по гостиной, не обращая внимания на испуганных детей, жавшихся к стене. Дама с восторгом прикасалась к мраморным стенам, перебирала золотые и серебряные кубки, восхищённо гладила дорогую мебель из африканского чёрного дерева. Она привыкла, что в основном её вызывают в больничные палаты, где детишки не могут заснуть и страдают глупостями. Чаще всего она бывала в детских лагерях и вынуждена была пугать малышей в убогих комнатах, где и посмотреть не на что. Это было совсем другое дело. Такой роскоши она не видела с тех пор, как её вызвали дети французского короля Генриха Первого. Она тогда ещё удивилась, как такие богатые и властные люди могут быть настолько невкусными. Дама скинула свои туфли, отбросив их в сторону, улеглась на мягкий диван и закинула ноги на столик.

— Ну же, идите сюда, - ласково сказала дама, глядя на детей.

Дети подошли и сели рядом с ней, испытывая больше неловкость, чем страх.

— Вы же не одни здесь живёте?

— Нет, - ответил Лука. — Скоро вернётся наш отец, а вам следовало бы вернуться в зеркало...

— В это, что ли? — спросила дама и щёлкнула пальцами. Зеркало тут же накренилось вперёд, упало и с грохотом разбилось, осколками разлетевшись по комнате. — Ну уж нет, я туда ни за что не вернусь...Когда, говорите, возвращается ваш отец? А где у вас ванная? Мне бы хотелось привести себя в порядок...Ну, чего вы? Я буду хорошей матерью, вы меня полюбите...и, если вы хотите это услышать, то так тому и быть... я перестану есть детишек.

Отец был человеком своеобразным. Его история состояла из тайн, противоречий, недосказанностей, секретов, но больше всего из мистики, которая сопровождала его до самого конца, который, к слову, формально так и не наступил. Его имя никогда не произносилось вслух, и это никогда не удивляло ни Луку, ни Луну. Из древних книг, найденных в доме, они узнали, что имя отца дословно переводится как «проклятый» и сулит беды всякому, кто произнесет его вслух. Прежний почтальон, служивший ещё в прошлом столетии, однажды принёс письмо и на свою беду прочёл имя адресата. Так как письмо адресовалось хозяину дома, то есть отцу, у почтальона тут же отвалился нос, а спустя несколько минут осыпались и остальные части тела, образовав на пороге дома Гробовски груду нестыкующихся человеческих деталей. Пока взрослые были заняты решением этой проблемы, Лука незаметно умыкнул почтальоний глаз и попытался примерить его на себя. Глаз не подошел, и тогда Лука спрятал его во дворе на всякий случай. Вполне возможно, глаз по-прежнему находится где-то там, с ужасом продолжая наблюдать за жизнью этой семьи.

Отец был человеком строгим. Однажды Лука, совсем забывшись, посмел нагрубить родителю, и тот убрал из анатомии своего ребёнка такую незаменимую вещь, как рот. Три дня он проходил с отсутствующим ртом, не в силах ни есть, ни пить, ни острить, после чего отец, наконец, сжалился и вернул Луке уста. С тех пор Лука стал больше ценить свои губы и язык, поэтому перестал переговариваться, но и целовать отца тоже перестал. Как-то раз к ним во двор пожаловал наглый коммивояжёр, который, не дождавшись приглашения, вошёл в дом и стал предлагать свои товары для похудения. Увидев, что хозяин имеет парочку лишних килограммов, коммивояжёр прибодрился и отколол неуместную шутку. Бедный агент не успел толком отсмеяться, как бесследно исчез, растворившись в воздухе. Больше его никто никогда не видел, хотя однажды в газете была заметка об одном альпинисте, который надеялся первым покорить Килиманджаро. Забравшись на вершину, он обнаружил там несчастного, промерзшего до костей человека, который сидел у нищего костра и сжигал в нём остатки своего чемодана. Человек пытался что-то объяснить, но за стуком его зубов было невозможно что-либо разобрать. Его посчитали сумасшедшим и отправили в ужасную африканскую психбольницу, где он и по сей день рекламирует своим соседям по палате средства от жира.

Когда отец сильно постарел и почувствовал, что силы начинают его покидать, он дал объявление в газету. В объявлении он пообещал озолотить того художника, который напишет портрет, от вида которого у всякого человека будет замирать сердце. Откликнулись тысячи художников – великих и бездарных, нищих и знатных. С утра до вечера художники слонялись по дому, запечатлевая на своих картинах отца Гробовски во всех возможных позах. Подвал наполнялся картинами, на которых отец был изображён улыбающимся, плачущим, смеющимся, разозленным, подавленным, грустным. Некоторые писали его молодым, другие зрелым, третьи писали его таким, каким видели в тот момент, но ни от одной этой картины не содрогалось сердце. Разочаровавшись в силе искусства, он выставил посреди комнаты огромный сундук, наполненный золотом, и разрешил всем художникам взять столько, сколько они смогут унести. Люди искусства тут же бросились к сундуку, сбивая друг друга с ног, наполняя свои карманы, пазухи и даже полости своих тел. Сколько бы они ни брали, сундук не пустел и продолжал ярко светить чистым золотом. Лишь один художник оставался на своём месте, глядя на хозяина и продолжая делать наброски на грязном пергаменте. Когда у него спросили, почему он не берёт деньги, он ответил, что прежде всего хотел бы закончить работу.

Прогнав всех остальных, отец распорядился, чтобы художнику дали все необходимое, а сам с большим трудом взял стул и с облегчением уселся напротив творца. Художник писал портрет весь день, и всё это время отец не сдвинулся с места, понимая, что это и есть тот самый. Все в доме были поражены талантом творца. Лука и Луна не могли оторвать взглядов от холста и ловко двигающейся кисточки, которая с каждым штрихом наполняла жизнью человека, изображенного на бумаге. Работа была закончена поздней ночью. Какой-то магический туман рассеялся, и семья бросилась к стулу, где сидел их отец. Голова его была склонена вниз, руки безжизненно лежали на коленях, а грудь больше не вздымалась. Кожа утратила розовый оттенок и теперь казалась серой, несмотря на большое количество зажжённых свеч. Хозяйка кинулась на художника, намереваясь убить его месте, но её остановил голос хозяина:

— Дорогая, всё хорошо. Я здесь.

Голос исходил из только-только законченного портрета. Она посмотрела на него и увидела своего мужа, здорового, помолодевшего, крепкого и живого..

Прежде, чем уйти, художник оставил свою подпись на всех картинах, написанных другими, и от этого они все ожили, после чего были развешаны в каждой комнате. Закончив работу, художник попросил воды, а затем, как и все остальные, подошел к открытому сундуку. Он взял оттуда только две монеты, сказав, что больше никогда не будет писать, а монеты понадобятся ему в скором путешествии, к которому он готовился всю свою жизнь.

Очень давно, когда у семьи ещё не было собственного дома, они много путешествовали по миру. Матери нравились океаны, отцу – пустыни, Луке нравилось всё, созданное человеком, а Луна была без ума от горных видов. Так как Луна была самая маленькая, потакали в основном ей, и семья много времени проводила в горах. Однажды они подошли к горному хребту, который звался Эль-Асира. На скалах виднелись древние рисунки и надписи, которые Луна с легкостью читала и переводила всем остальным. На скалах она прочитала много интересного, но больше всего её впечатлила легенда, написанная на большом сером камне, который лежал в песке, как будто отколовшись от остальной горы. Легенда была о двух сёстрах, которые встретили бога времени по имени Хонсу. Он часто ходил по земле, наблюдая жизнь, и то продлевая кому-то отведенное время, то забирая обратно. Однажды Хонсу шёл по пустыне и встретил двух прекрасных молодых девушек, которые держались за руки, стараясь не отходить друг от друга ни на шаг. Он попытался с ними заговорить, но те только посмеялись над ним, потому что Хонсу выглядел старым и немощным. Девушки сказали ему: «Старый дурак! Тебе осталось не так много времени, чтобы тратить его на разговоры с молодыми девушками!». Хонсу согласился с этими словами и совсем не обиделся. Только сказал: «Да, ваша красота и молодость сводят с ума…вы, наверное, отдали бы всё, чтобы остаться такими навечно?». Девушки согласись с этими словами, и тогда Хонсу превратил их в камень, соединив их тела и оставив им вечную молодость. Прочитав легенду, Луна большими, умоляющими глазами посмотрела на мать и сказала:

— Мам, пожалуйста…я не буду просить подарков целый год!

— Ни за что! — ответила мать.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — умоляла Луна, и спустя тысячу «пожалуйста» мать, наконец, сдалась.

— Только учить этикету, языку и приличиям будешь их сама, — сказала она и дотронулась до камня, на котором была написана легенда. — Они же наверняка дикарки…

Тут же камень треснул посередине, рассыпался и перед семьей Гробовски предстали две прекрасные молодые девушки.

Лука вспомнил эту историю, сидя на диване. Рядом сидела нахмуренная мать и виноватого вида Луна. В дверь позвонили.

— Почтальон, — сказал Лука, встал и направился к двери.

— А я тебе говорила, — сказала мать, грозно глядя на Луну, — говорила ведь, что ничего хорошего из этого не выйдет.

За дверью действительно оказался почтальон. Он отдал письмо, свежую газету и сказал, указывая на статую молодой девушки, стоящую у порога:

— Очень красиво…Как живая.

Не получив ответа, почтальон ушёл. Лука взял газету, сел у ног окаменевшей Марии и прочитал заголовок: «Новая актриса бродячего театра превратилась в статую». На фотографии было изображение окаменевшей Игны, вокруг которой собралась толпа зевак. Лука выкинул газету под дверь, спрятал письмо в карман, а затем прикоснулся к каменному платью Марии и тихо заплакал.

Мария с Лукой шли впереди. Она держала его под руку, всю дорогу привыкая к туфлям на высокой платформе. Она не доставала их уже почти полвека, поэтому держалась довольно неуклюже, впрочем, с каждым шагом исправляясь в лучшую сторону. Они молчали, и молчание было естественным, как бывает у людей, которые уже обо всём поговорили и теперь без неловкости могут наслаждаться совместной тишиной. Сзади, немного отстав, шли Луна и Игна. По пути Игна с большим энтузиазмом рассказывала о спектакле:

— Бродячая труппа путешествует по всему миру, зарабатывая на жизнь искусством. Главный их спектакль - это пьеса о Чёрном Принце, который попал в темницу за убийство своего отца. Несмотря на преступление, народ требовал свободы будущему королю. Долгие годы принц сидел в темнице, питаясь насекомыми, которых находил в телах других узников, а когда темница рассыпалась от времени, принц вышел на свободу и направился в своё королевство...

Лука, краем уха слышавший рассказ, повернулся и спросил:

— Зачем же ты идешь, если уже видела этот спектакль?

— Я никогда не видела, только сотню раз слышала. Мария ненавидит театры…

Они остановились, так как единая дорога под их ногами в этом месте уходила в разные стороны.

— Значит так, - сказал Лука, смотря на Игну. — После спектакля встречаемся здесь. Если мы сильно увлечёмся танцами и не придём вовремя, скажи ему, и он слетает за нами.

Игна повернула голову и увидела сидящего на дереве ворона. Он громко каркнул, как бы подтверждая слова Луки, и от этого звука с дерева осыпались предпоследние листья. Игна поцеловала Марию, крепко обняв, поклонилась брату и сестре, а затем побежала вверх по улице. Остальные направились вниз, откуда уже доносились звуки живой музыки.

Базарная площадь превратилась в танцевальную. Энтузиасты и любители музыки соорудили из досок нечто, похожее на сцену, где и расположились скрипачи, трубадуры и флейтисты. Между ними, дожидаясь своей партии, сидел слепой старик, держащий в руках колёсную лиру. Так как его инструмент умел производить исключительно трагические звуки, его партия была в самом конце. В центре площади было не протолкнуться. Люди танцевали, обнимая свою пару, совершенно забыв обо всём за пределами площади. Когда Луна, Мария и Лука подошли к центру, музыка внезапно прекратилась, люди немного расступились, соорудив вокруг них круг, и все взгляды направились на них. Мария крепче сжала руку Луки.

— Зачем вы пришли? — вдруг спросил слепой с лирой.

— Мария хочет танцевать.

— Здесь нет костей, вам будет непривычно, — крикнули из толпы.

— Но ведь ещё не полночь! — улыбнулся Лука и незаметно для всех щёлкнул пальцами.

Внезапно все музыканты, не считая слепого, снова заиграли, толпа задвигалась, и праздник возвратился. Люди, не контролируя самих себя, танцевали несколько часов к ряду, флейтисты и трубадуры посинели от напряжения. Люди кружились, задыхаясь от усталости, но не могли остановиться. Многие падали в обмороки, но даже в таком состоянии продолжали двигать ногами, будто псы, которым снятся кошмары. И только Лука, Луна и Мария танцевали, светясь от радости. Прекратилось это ближе к полуночи и только потому, что музыканты попадали без сознания. К этому моменту многие из толпы лежали на земле, остальные, шатаясь, старались как можно быстрее покинуть площадь. Вокруг слышался храп, стоны, мольбы о пощаде, слабые крики. Наконец, слепой начал крутить ручку своей лиры, и площадь наполнилась низким гудением. Танцы подошли к концу.

Вернувшись к тому месту, где они расстались с Игной, они обнаружили, что девушка ещё не вернулась. Ворон сидел на том же месте и виновато смотрел на Луку.

— Где она? — спросил Лука. Вместо ворона ответила Мария:

— Она не вернётся. Она сбежала с труппой.

Луна хотела было бежать в сторону театра, но Лука схватил её за руку:

— Пусть идёт.

Помолчали. Ворон каркнул, и последние листья осыпались на землю. Лука сказал:

— Ты тоже можешь идти. Я не скажу, где ты.

На ужин были поданы пустые тарелки. Хозяйка сидела в торце длинного стола, покрытого темной скатертью и с упреком смотрела на еще один портрет, висящий на стене справа от нее. Мужчина, изображенный здесь, был гораздо моложе того, портрет которого висел в прихожей, однако при детальном рассмотрении, в нем угадывались те же черты лица. В комнате царила тишина, только Лука, раздражая сестру, легонько водил вилкой по пустой тарелке. Ожидая ужин, Луна была занята чтением письма. За её спиной находилась кухня, на которой суетились две молодые женщины. Луна начала читать вслух, не спрашивая, интересно ли кому содержание письма:

— Он пишет, что у них испортилась погода. Его уволили с работы и теперь он ищет новую.

— Очень интересно, — отвечала хозяйка, бросая дикие взгляды в кухарок, которые от этого начинались суетиться еще больше. — Что еще пишет?

— Говорит, обещают землетрясения.

— Надеюсь, это последнее письмо от него…— сказал Лука и добавил, глядя в сторону кухни: — Милые мои, я умираю с голоду…

— Одну секунду! — послышалось оттуда.

И действительно, спустя мгновение в зал вошли женщины с подносами. Выйдя из кухонного мрака на свет, из двух женщин они превращались в одну. Судя по всему, у них был общие тазовые кости, но конечности и головы у каждой были свои. Обе были необычайно красивы, хоть и немного напоминали бабочку на тесте Роршаха. Четыре руки ловко расставляли подносы с разнообразной, но явно очень дорогой снедью, а две головы успевали улыбаться и Луне, и Луке, и хозяйке, и хозяину, мрачно глядевшему с портрета.

Гробовски принялись за трапезу, пожелав друг другу приятного аппетита, но кухарки не уходили, виновато стоя у стола.

— Чего нужно? — строго спросила хозяйка, с хрустом откручивая лобстерову клешню.

Обе головы опустились вниз, но та, что была справа, тут же подняла взгляд на хозяйку и робко спросила:

— Не могли бы вы разъединить нас хотя бы на сегодня?

Хозяйка удивленно подняла брови:

— Это с чего вдруг?

Первая голова опустилась и заговорила вторая:

— Мне очень хочется посмотреть новый спектакль, а Марию пригласили на танцы…

Вмешался Лука. Его еда оставалась нетронутой:

— Сегодня будут танцы?

— Да! — закивала Мария, по инерции заставляя кивать и голову Игны тоже.

— Мам, пожалуйста, пусть они погуляют! Они так давно никуда не выбирались… — просила Луна.

Игна смотрела на Луну с благодарностью, Мария же смотрела на хозяйку и смотрела с надеждой. Хозяйка тем временем взяла щипцы и пыталась выволочь наружу белое мясо из клешни. Вытащив большой кусок, она разрезала его на тарелке, наколола на вилку маленький кусочек и осторожно положила в рот.

— Так и быть, сегодня вы это заслужили, — сказала она, принявшись за оставшееся мясо.

Мария, радуясь обретенной, хоть и временной свободе, подбежала к Луне и обняла ее со спины. Игна осталась на месте и учтиво поклонилась перед хозяйкой, а затем и перед портретом хозяина. Женщины побежали одеваться и готовиться к предстоящему вечеру. Лука подмигнул пробегавшей мимо него счастливой Марии, заставив ее раскраснеться, а затем и сам принялся за ужин. Сегодня он тоже пойдёт на танцы.

Глава 1

О доме семейства Гробовски говорили, что он одиноко стоит на отшибе, напоминая миниатюрный готический замок, каким-то образом проросший из глубин холма, на котором и стоял. Сами же Гробовски ничего на этот счет не говорили, но в семействе существовало молчаливое уважение и такая же гордость за человека, сумевшего со вкусом построить этот дом. Его портрет висел в прихожей, и редкие гости обязательно встречались взглядом с древней картиной в рамке из дерева, откуда на них недовольно смотрел глубокий старик. Обычно гости не задерживались надолго. Вот буквально недавний случай. В доме оказался почтальон, в очередной раз принесший письмо из Филиппин. Хозяйка – статная дама неопределенного возраста была недовольна: и письмом, и почтальоном, как обычно, наследившим грязными ботинками на желтой плитке, где можно было увидеть собственное отражение.

— Я же просила, не приносить эти письма! — говорила она так, будто отчитывает ученика, впрочем, не срываясь на крик.

Почтальон отвечал ей спокойно, не отрывая глаз от портрета со стариком:

— Я же вам тоже говорил…я не могу не доставить письмо, это моя работа. Напишите им ответ, что они ошиблись адресом…

Всё еще не отрываясь от гипнотизирующего портрета, он сунул руку в сумку с письмами и тут же крикнул от боли, выдернув руку обратно. Лицо его тут же раскраснелось, как от первого поцелуя, дыхание стало тяжелым, а на руке, между большим и указательным пальцем, виднелись две кровоточащие точки. Почтальон упал без сознания, уронив сумку, откуда высыпались письма, а следом выползла тоненькая, как шнурок от кроссовка зеленая змея с непропорционально большой головой…Лицо хозяйки тоже раскраснелось, но не от укуса, а от злости, и она крикнула:

— Лука! Сколько раз тебе повторять, не трогать почтальона! Не трогать молочника! Не трогать кого бы то ни было, пришедшего к нам в дом! — она повернулась к портрету: — Чего ты молчишь?! Ты не видишь, что творит твой сын?! Можно хоть как-нибудь поучаствовать в его воспитании?

Старик на портрете так же мрачно всматривался в смотрящую на него хозяйку, а затем внезапно его губы раскрылись, оторвав засохшее масло на холсте, и он ответил утробным голосом:

— Посади его на цепь.

—Это меня на цепь? Меня-то? —кричал мальчик, который стоял на куче высыпавшихся писем. —Папа, ты помни, что у тебя нет рук, и я могу перенести тебя в подвал или на чердак, где жуки с радостью съедят твое лицо и тебе нечем будет сыпать мудростями.

— Молчу…— тихо ответил портрет и застыл в прежнем положении.

— Не смей так говорить с папой, Лука!

— Что за шум? — на ступеньках стояла девочка. Она медленно спускался вниз. — А…снова почтальон.

Луна подошла к телу, сладко спавшему на полу, присела на одно колено и взяла его кровоточащую и стремительно опухавшую руку. Она накрыла ее ладонью, а когда убрала ее, рука почтальона избавилась от раны и постепенно спухала, приобретая прежний вид.

— Не переживай, мамочка. Он ничего не вспомнит, как не помнил предыдущие 42 раза, когда приносил письма. — почтальон начинал приходить в себя, а Луна перебирала письма, выбирая адресованное ей. Найдя, она поднялась, кивнула портрету, улыбнулась маме, осуждающе посмотрела на брата, который ни капли не раскаялся, а затем так же медленно поднялась по ступенькам в свою комнату. Лука последовал за ней, оставив маму наедине с почтальоном, который уже поднялся на ноги и виновато смотрел на хозяйку.

— Простите, — говорил он. — У меня давление…падаю в обмороки. Работа тяжелая, целый день на ногах…

— Понимаю, — успокаивающе отвечала хозяйка, медленно подходя к нему, словно стараясь выдавить его из дома.

— Так, значит, письмо я вам отдал…значит, я пойду?

Хозяйка открыла дверь, выпустив его наружу, закрыла дверь, повернулась к портрету.

—И что из них вырастет?

Портрет не ответил.