mephistic

«Край навылет» существует в нарративном пространстве, характерном для такого Pulp чтива в бумажных обложках, детективных детективов, со всеми типичными деталями: случайные знакомцы, как в индийском кино, оказываются связаны с важными героями, каждый встречный готов помогать и делиться сокровенным, диски с информацией появляются на пороге, как по волшебству, и так далее и все такое прочее. Однако Пинчон не стремится рассказать линейную историю, скорее напротив: все события кажутся (а может, и являются) разрозненными, как набор фактов и фотографий на стене полицейского, между которыми необходимо протянуть красные нити связей, как это делают в кино. Ответов нет и быть не может, детали выныривают и снова уплывают на глубину, не всплывая позднее, и в единую непротиворечивую концепцию не укладываются. Вот арабы в закрытой комнате, случайно снятые на видео. Вот кто-то медведит рынок акций авиакомпаний накануне теракта. Вот DVD, на котором видно гранатометный расчет на городской крыше, а на соседней – еще и снайпера. Страхует? Заметает следы? Напоминает подставным, что бежать некуда? Прикрывает? Версии громоздятся на версии, причем большей частью – не на страницах, а в голове читателя, тогда как Пинчон создает для этого правильный фон, ухвативший самую суть теорий заговора. На ощущение абсурдности, сюра играют и внезапные события: то Максин вдруг с бухты барахты едет среди ночи отвозить наркоту и передавать деньги, то вовсе становится раком от командного голоса. Как будто поверх VHS c одноголосым гнусавым переводом где-то записали порнуху, а где-то мистику категории B в случайных местах.

Основная цель автора – показать дух времени и города, и соответствующими приметами наполнено абсолютно всё. Крав-мага, безумные городские пророки, подозрительные правительственные силовики, моссад. Много айтишных деталей: жаргон, понятия, типажи, от венчурных капиталистов до доморощенных хакеров и задротов. Эпоху характеризует и манера речи, и настроение, и колоритные эпизоды (например, хам-обочечник в магазине получает индейкой по хлебальнику). Понятно, что интереснее всего будет тем, кто либо хорошо знает город, либо страстно желает взглянуть на него глазами автора. Случайного читателя здесь не ждут и не приветствуют: не в последнюю очередь благодаря «своеобразному» переводу. То ли Немцов поручил нерадивым студентам, то ли был под кайфом, то ли ошибочно полагал, что стилизация придаст тексту ощущение иного, чужеродного образа мыслей – фиг знает, но роман получился нечитаемым. И дело не в стилистике типа «сышь, Максин грит», не в непривычной адаптации имен (Фрейд становится Фройдом – самое мягкое) и не в сомнительной адаптации фамилий (так Габриэль Айс становится «Мрозом», блять, как Северус ебучий Снегг, простите, потому что снег же на севере!). Дело скорее в том, что теряются целые смысловые куски из-за банально кривого и плохого перевода, и надо обладать и огромным желанием, и стальными нервами, чтобы продираться через это с удовольствием. Мне помогло – без скромности – отличное знание языка оригинала, так что в дешифровке русского издания романа была даже своеобразная игра, приходилось восстаналивать оригинал (благо построение фраз и излишняя буквальность на руку были), но и фан в этом свой есть. Но сгодится, конечно, не всем такой способ.

Формально книга делится на четыре части: дефициты (амнезии, агнозии), избытки (например, Туретт), наития и миры наивной конкретики, и как всегда бывает со сборниками, одни истории интереснее других. Какие-то из них пугают, какие-то – веселят, какие-то похожи на медицинские байки, объединяет же их понимание того, насколько высшая нервная деятельность в принципе зависит от правильно функционирующей органики. В фокусе правое полушарие, на тот момент почему-то считывашееся менее интересным, но на деле представляющее собой практически корневую, базовую систему, где функции – биологический «ассемблер», и дальше уже только машинный язык нулей и единиц нашего мозга. А после прочтения остаётся ощущение, что понимание человеком устройства своей головы – на том же уровне, как у обезьян, к которым попал компьютер. Если его бить палками, он будет искрить, иногда ругаться по-английски, в этом можно найти какие-то закономерности, но для осознания доступны только самые базовые вещи. Тем интереснее, как в каждом конкретном случае работает терапия – особенно если видеть не только болезнь, но и человека.

Некоторые расстройства напоминают индусский код от хренового программиста: тот же пациент, вынесенный в название сборника, страдал от странной агнозии: он видел предметы, но не мог понять, что это такое, пока не появится какая-либо ассоциация. Например, щупал перчатку, полагая, что это «мешочек, из пяти отделений», пока не надел на руку и не вскрикнул, что это перчатка! Во многом приходилось полагаться на интуицию и действовать наугад: пациент протягивал руку для пожатия напольным часам и пытался схватить жену за голову и надеть себе (принял за шляпу, ага). И смешно, и стрёмно: примерно так себя мог бы чувствовать пришелец или AI. Какие-то – практически полностью комичные: рассказ о моряке, которого кренило на бок, и пришлось повесить себе уровень перед глазами, или история старушки, которую через 70 лет после первого лечения настиг нейросифилис, и теперь она всё время возбуждена, хихикает, флиртует и травит анекдоты. Некоторые элегичны и печальны именно с драматической точки зрения: например, о человеке со смесью антероградной и ретроградной амнезии, застрявшем в 40-м году (последствия алкоголизма). Какие-то откровенно криповые: каково, например, проснуться ночью, обнаружить в кровати отрезанную ногу, попытаться выкинуть ее, упасть вслед за ней и понять, что она приросла? (нередкие ощущения при параличе).

Некоторые – просто забавные эпизоды, например, о человеке, увидевшем себя во сне собакой и научившимся ориентироваться по запахам. Женщине, потерявшей понятие о левой стороне, но наловчившейся крутиться по часовой стрелке для ориентирования. Человеке, потерявшем нюх, но развившем обонятельные галлюцинации запахов табака и кофе. Старушках, в головах которых постоянно звучала назойливая музыка. Другие – почти раздражающе фантастичны (например, как больные афазией все поголовно различали ложь президента, смотря телевизор). Меня как следует зацепили две: о женщине, в одночасье потерявшей «чувство тела», которая училась ориентироваться по зрению и падала, стоит только закрыть глаза. И о мужчине с тяжелой формой Корсакова, который ничего не помнит и не запоминает, и поэтому каждый миг создаёт реальность вокруг себя, цепляясь ассоциациями за несущественное. Чем не материал для экранизации?..Иногда видно, что книга старая и оперирует мифами (например, бабуля «вспомнила» детство в Ирландии, скрытые воспоминания. Как узнать, что она их не придумала? Эксперименты показывают, что память – не видеокассета, и воспоминания воссоздаются, а не хранятся). Но это не слишком важно. Почти все рассказы объединяет оптимизм – даже если помочь невозможно, можно поразиться силе духа и хитрости путей, которыми природа восстанавливает баланс.

Поначалу кажется, что редактор клепает биографию по трафарету, настолько идиллически, до стереотипности, выглядит детство. Отец-электронщик на пальцах объяснял устройство мира, развивая в будущем гении научный и инженерный интерес, и Стив пронёс это через всю жизнь. Соседские мальчишки с похожими интересами – радио, электроника, но не чуждые проказ и проделок. Персональные компьютеры – как мечта ещё со школьной скамьи. Идеальная интерференция среды, наследственности, учителей и места. Ламповые истории про розыгрыши в колледже, еще более ламповые – про пайку схем в гараже, рассказы про первый (нае)бизнес, с «синими коробками», позволявшими взламывать телефоны и звонить куда угодно нахаляву. Там, где истории нужно немного драмы – небольшое упоминание отцовских проблем с алкоголем на фоне напряженной политической обстановки и Вьетнама. Однако чем дальше, тем отчетливее становится понятно: это не результат редакторского сглаживания, но и необязательно всё было именно так радужно. Просто так Возняк видит и ощущает мир, не концентрируясь на негативе, и читается с чувством теплоты и интереса. Известная история с Atari и обманом – мелкий эпизод, мнимая размолвка – ерунда. Стив – цельная натура, с чувством юмора и без склонности драматизировать. Ему нравится быть первым, но он кайфует не от внешних атрибутов успеха, а от осознания крутизны своей работы, а деньги в первую очередь используются для удовольствия и добрых дел. Яркий, в общем, пример того, что мы сами выбираем мир, в котором живём, и мир Стива Возняка – классный.

Конечно, много внимания уделяется Apple, причем с любопытных ракурсов: например, хорошо освещается роль Майка Скотта, первого президента компании, выведшего их на биржу. Здорово пойман момент, когда компания из «инженеры придумывают – маркетологи ищут как бы продать» сменяется на противоположную «мы должны продать вот это, думай, как создать». Отлично изображен дух эпохи, когда никто не парился о патентах, принципиальные схемы раздавались всем желающим, а узкое сообщество гиков спустя какой-то десяток лет превратилось в миллиардеров. Все драматические решения, из книг и кино, получают прозаические объяснения: продал акции сотрудникам, потому что у них не было, а дом купить хотелось. Ушёл из компании, потому что загорелся новой идеей универсального ленивчика. Сидел в инженерном отделе, потому что хотел проектировать и творить, а не сидеть в совете директоров. Возняк то и дело сбивается на описания схем, устройств и решений, и получается увлекательно, но интереснее всего как раз не-ИТ истории, например про музыкальный фестиваль US или работу ростовыми куклами. Ну и немного личного: тепло и ностальгически отзывался про Хьюлетт, где и планировал работать до конца жизни, и могу только подтвердить, что многое верно до сих пор (например, дружелюбнейшая атмосфера и зп ниже рынка).

Отличная история – история инженера, думающего о людях, собирательного гика, от внешности до убеждений, технического таланта – получилась историей о живом человеке, и человеке хорошем.

Удалось ли? Вопрос спорный. Книга, помимо многочисленных ссылок на исследования – чистый популизм, и можно сколько угодно говорить, что это всё в угоду понятности для любого случайчного читателя, исследованию в любом случае недостаёт подлинно научной строгости. Авторы жонглируют цифрами без строгой методологии (фразы а-ля «люди полагают, что большинство аутистов – эрудиты, тогда как в реальности около 10%») и сознательно прибегают к многочисленным упрощениям. Про большую часть мифов вполне понятно, что они – несусветная ерунда, а многие «разоблачения» содержат доказательства еще менее убедительные, чем миф. Отдельные заблуждения интересны, и описанные эксперименты по их развенчанию описаны здорово – например, про феномен ложных воспоминаний (не стоит доверять убедительно врущим в суде свидетелям больше, чем техническим уликам!), или про надёжность признаний в качестве доказательств виновности (мир полон жаждущих внимания идиотов, бомжей, рохлей, а также есть метод бутылки с шампанским), но примерно половина объясняется через размытые формулировки и аппелирование к авторитету, торопливо и поверхностно. Авторы очень любят «метаанализ», то есть приведение разных источников к единому знаменателю, и что-то подсказывает, что частенько это представляет собой ковыряние студента в левых презентациях. (Оффтоп – а-ля «Уникак: Розы и кактусы», google it, очаянно рекомендую)

В общем, книга может быть любопытна, но с огроооомными оговорками. Только для качественной, а не количественной оценки, только в качестве собирательного справочного материала. Благо к каждому мифу есть комментарии в виде ссылок на работы исследователей, все просмотреть нереально (а в некоторых методы исследования тоже оставляют желать лучшего), но некоторые – строгие научные статьи, убедительные. А лучше всего пользоваться прям не читая «тело» текста, только формулировку мифа и ссылки на исследования, полезнее всего будет. Ну в самом деле, в качестве развлекательной и убедительной литературы куда лучше зайдет «Территория Заблуждений» Добелли, когнитивные искажения в принципе нагляднее мифов. Сразу можно сказать «О! Это про меня». Для живых примеров можно те же «методы рационального мышления прочитать-перечитать», не говоря уже о художественных достоинствах. Здесь же можно в очередной раз прочесть про «четырехклеточную таблицу жизни», «эвристическую репрезентативность» и эффект Барнума, но зачем? Цель книги можно сформулировать и иначе: разбередить и показать,что не стоит принимать на веру все, что слышишь – в том числе и мнение авторов о мифах психологии.

Большую литературу видно по тому, что постмодернизм – не самоцель, а литературная реальность сама создаёт и задаёт контекст. Элементы готического романа (а если менее позёрски – то «чертовщинка») естественным образом влезают в повествование, и худшее, что можно сделать – задавать дурацкие вопросы, а-ля «а откуда берут сигареты, краску, кофеварки?» или «как организован учебный процесс?». Книга много о чем: закрытых коллективах, групповой психологии, прозаической силе духа в условиях отчаяния и безнадеги, и так далее. Но только не дотошное исследование о явлениях настоящего мира. По сути, ситуация с книгой отзеркалена ней самой: «наружность» существует, но не имеет никакого влияния на обитателей дома. То же верно и относительно самого романа: описанного должно быть достаточно для понимания литературного мира. Пренебрежение мелочами, обрывочный характер флешбеков, недосказанность и недообъясненность множества вещей – не провал, а гроссмейстеское построение текста, только подчеркивающее одновременность сиюминутности и непереходящести событий, уникальности и универсальности героев. Как «Клуб Завтрак», только снятый Карпентером. Или «Повелитель мух», написанный маньяком, «Республика ШКИД» от шизофреника, работный дом Диккенса, описанный Бэнксом и иллюстрированный Бексиньским.

Формально сквозная история есть, хоть и разваливается на эпизоды: выпуск случается раз в семь лет, и в прошлый раз у детей, которым идти из Дома некуда и незачем, всё закончилось поножовщиной, так что приближающийся конец года всех нервирует, особенно «вожаков». Периодические флешбеки показывают жизнь интерната накануне трагедии, а также ключевых героев в прошлом. В настоящем в четвертую группу – когда-то изгоев среди изгоев, а теперь – чуть ли не элиту - подселяется Курильщик, и своим энтузиазмом неофита помогает читателю разобраться в правилах и структуре Дома, а позже, при постепенном вползании мистики, зеркалит читательское раздражение и непонимание. Через POV разных перснажей (структура, как в «Игре Престолов», главы от лица героев) видим не только особенности дома, но и разные способы восприятия одних и тех же явлений и событий – сделано это искусно, в разном стиле и с разной степенью безумия. При этом всегда остаётся недосказанность, незавершенность – всё-таки не «люди икс», законы как мистики, так и мира в целом размыты и неполны (зато непротиворечивы), фантазия стимулируется за счет того, что многое необходимо домысливать. А за счет того, что герои одновременно кажутся и живыми, и играющими определенную роль, собирательными типажами, образуется мощный эффект: периодически контуры Дома, стоящего на границе между существованием и несуществованием, размываются, и из-за оболочкек персонажей выглядывают холодные, бесстрастные и бессмертные сущности в вечном цикле перерождений, уставшие безуспешно притворяться людьми.

Конечно, «Дом» может не открыться читателю – так, как Дом за все время так и не открылся отдельным героям. Автор предлагает игру – и взгляд не прозаический, но мистический, полон преимуществ. Амулеты, ритуалы, метафоры – все становится богаче: та же ненависть к часам не только повторяет известный троп из «Питера Пэна» с будильником внутри крокодила, аллюзию на неумолимость времени, но и лишний раз подчеркивает существование Дома вне его потока. Физические увечья не просто давят на жалость, а параллелят моральные и духовные несовершенства, символизируют неполноту и дисгармонию. Хотелось бы когда-нибудь увидеть Дом в кино, как живое существо, мелкими и незаметными штрихами управляющего полужизнью обитателей. А если по-магловски не верить в чудо, то становишься Курильщиком, чей здравый смысл превращается в нытье, а своя собственная неспособность раделить с другими чудо, веру и жизнь ставится в вину всем вокруг.