Новость про сбор и отправку за границу биоматериалов наделала много шума в конце октября. История приобрела скандальный оттенок отчасти потому, что Россия – редкий пример страны, где слишком щепетильно относятся к биологическим образцам, и их вывоз фактически запрещен. Режим закрытости должен помогать локальным компаниям, занимающимся генетическими анализами, – если отправить образцы за границу слишком сложно, то почему бы не купить услугу дома. Впрочем, Артем Елмуратов, один из основателей компании Genotek, делающей потребительские генетические тесты, утверждает, что особых преимуществ это не дает: рынок и наука в любом случае выиграли бы от открытия границ, считает он.
Выпускник мехмата МГУ Елмуратов вместе с двумя партнерами основали Genotek в 2011 году. Компания расшифровывает – полностью или частично – геном своих клиентов, помогая им узнать предрасположенность к заболеваниям, принять решение о рождении детей или изучить историю семьи. В Genotek вложили деньги бывший глава Администрации президента Александр Волошин и «Фармстандарт». Мы поговорили с Артемом о том, почему российский рынок генетических тестов меньше американского в сотни раз, о масштабных генетических проектах, финансируемых правительствами Исландии, Кувейта и Китая, и о будущем, в котором вы (возможно) будете знать, в какой степени родства состоите с друзьями в фейсбуке.
СПРАВКА ПРО ГЕНЕТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ. Генетическая информация заключена в хромосомах, точнее – в молекулах ДНК, которые состоят из нуклеотидов. Их четыре: аденин, гуанин, тимин, цитозин, и в спирали ДНК они образуют пары, которые так и обозначают: AT, GC. Весь генный набор человека – 3 млрд пар, но лишь около 1% из них (20–30 млн пар) участвуют в кодировании белков, то есть непосредственно влияют на формирование, развитие и работу организма. Эта функциональная часть генома называется экзом. Часть генома – около 1 млн пар – хорошо изучена: известно, что эти гены отвечают за те или иные внешние признаки, заболевания, другие особенности. Когда говорят о генетическом анализе отдельного человека, то имеют в виду один из четырех вариантов: 1) расшифровка всего генома (3 млрд пар); 2) расшифровка экзома (около 20 млн пар); 3) расшифровка хорошо изученной части генома (около 1 млн пар); 4) поиск и анализ отдельных генов (тысячи пар).
– Три миллиарда пар внутри генома – огромная величина. Даже миллион пар – очень много, учитывая, что размещены они в объекте, который в десять раз тоньше волоса. У меня абсолютно дилетантский вопрос: насколько точно приборы могут «прочитать» такой массив информации?
– Современные технологии свели вероятность ошибки к минимуму – сейчас это менее 1%. Дальше зависит уже от конкретного прибора.
– А как изменилась цена за последние годы?
– В 2003 году закончился проект «Геном человека» – тогда впервые был полностью расшифрован геном. Весь этот многолетний проект обошелся в $3 млрд. Сейчас прочитать геном у нас или у конкурентов стоит всего несколько тысяч долларов. То есть падение в миллион раз.
– Американская компания Genos, и не только она, предлагает расшифровку экзома за $499. Эта цена отражает себестоимость? Или это субсидируемая история, как с Uber и его конкурентами: компании сжигают деньги инвесторов, захватывая рынок?
– Тяжело оценить. Но похоже, что это близко к себестоимости. У нас, например, расшифровка экзома стоит 45 тысяч рублей. Было время, когда самая известная на этом рынке компания – 23andme – снизила цену до $100, и тогда казалось, что это была субсидированная история, они захватывали рынок. Но сейчас их цены тоже не выглядят демпингом.
– Люди заказывают генетический анализ у вас или у других компаний, как я понимаю, из двух соображений: а) найти родственников, узнать свое этническое происхождение или б) узнать вероятность развития опасных болезней и состояний, грубо говоря – предсказать будущее, чего опасаться. Много ли заболеваний ученые сейчас в состоянии предсказать с большой точностью?
– Заболевания бывают наследственные и ненаследственные – мультифакторные, то есть зависящие не только или не столько от генов. Наследственные, с одной стороны, довольно редкие, но, с другой стороны, с ними проще: там понятно, что конкретная мутация привела к поломке такого-то гена и – к изменению фенотипа. Эти мутации хорошо описаны, хотя базы постоянно пополняются.
Что касается мультифакторных заболеваний, то они тоже уже достаточно хорошо исследованы, практически нельзя придумать заболевание, которое было бы, с одной стороны, массовым, а с другой – не было бы изучено. Для любого ученого такая ситуация стала бы поводом получить грант и исследовать заболевание на большой выборке – лакомый кусок. Так что пробелов почти не осталось: например, онкологические заболевания и заболевания сердечно-сосудистой системы очень хорошо изучены.
А дальше уже встает вопрос, насколько конкретное заболевание определяется генетикой. Предположим, что статистика показывает, условно, что 4% людей из популяции рискуют заболеть такой-то формой рака в течение жизни. При этом наличие определенной комбинации генов у вас может увеличить эту вероятность, допустим, на четверть, до 5% – опять же по данным статистики. Как быть с этой информацией? Сложный вопрос. Собственно, поэтому многие и говорят о том, что применимость генетических тестов ограниченна. Возможно, в описанном случае ничего не нужно предпринимать и считать, что ваш результат сравним со средним по популяции. Но если превышение в два, три или тем более в десять раз, то да – этим риском уже надо управлять, менять внешнюю среду, если вы не хотите заболеть. Вплоть до серьезных мер, на которые, например, пошла Анджелина Джоли. (В 2013 году актриса сделала двустороннюю мастэктомию по результатам генетического анализа, который показал высокую вероятность возникновения рака груди. – Republic.)
– У меня была возможность сравнить собственные результаты у вас и у 23andme. Беру только два заболевания: коронарная недостаточность и рак желудка. Получилось, что 23andme выдал риск выше, чем в среднем у популяции, а Genotek меньше. Как так вышло и кому верить?
– Мы сравниваем со средним риском в российской популяции; 23andme – по американской, и риск действительно может быть разным, в этом нет ничего странного: эпидемиология отличается, и генетика может отличаться. Это, кстати, отдельная проблема исследований: что делать человеку, у которого смешаны этносы, по какому среднему показателю считать? Впрочем, эта проблема пока никем не решена.
Бывает, как, видимо, в вашем случае, и так, что 23andme не включает какие-то мутации, которые мы смотрим, или наоборот. Отсюда разные вероятности. Еще важно учесть, что Genotek для расчета рисков учитывает анкетные данные (например, возраст), что тоже меняет итоговый процент.
– Российский рынок уже много лет отгорожен от международного – из-за действующего запрета на вывоз биоматериалов. Для бизнеса это, наверное, хорошо. Но насколько это хорошо для развития всей индустрии?
– Я не думаю, что это прямо хорошо для бизнеса. Скажем так: то, что мы имеем в России, – нестандартная мировая практика, ввоз-вывоз биоматериалов все-таки более или менее везде разрешен. Но даже в странах, где никаких запретов нет, как правило, есть локальные игроки. Локальный игрок может лучше понимать потребности людей, лучше маркетировать. Не думаю, что если завтра откроют границу, то в России не останется местных компаний: все равно люди хотят как минимум получить отчет на русском языке, верифицировать его для российской популяции.
Если же говорить о глобальных вещах, то закрытость российского рынка, конечно, усложняет научное взаимодействие. Плюс для некоторых пациентов с редкими заболеваниями отправка биоматериалов может иметь критическое значение – если, допустим, необходимых тестов не делают в России. В общем, я сам не вижу огромного смысла в запрете. Хотя, кстати, действующий у нас запрет не абсолютный: можно получить разрешение Росздравнадзора и отправлять биообразцы за границу. Да, это не то чтобы просто сделать, но можно.
– Сколько людей в России уже сделали генетические тесты?
– Если брать любую генетику, то, на мой взгляд, около 100 тысяч.
– Любая генетика – это включая тесты на установление отцовства и прочее?
– Скорее полные генетические исследования плюс недорогие тесты на какие-то отдельные заболевания. С тестами на отцовство, наверное, будет больше. Но если мы говорим о чиповых тестах, когда анализируется большой набор маркеров во всем геноме, то это, я думаю, не более 20 тысяч. И это совсем мало. У 23andme, например, два миллиона клиентов, а в США есть еще несколько аналогичных компаний, у которых миллионы клиентов. Можно оценить, что около 5% населения в Штатах исследовали хотя бы часть своего генома. Сравнение масштабов поражает. Например, есть тесты на наследственные генетические заболевания, и занимающаяся этим компания Counsyl говорит, что скринирует около 4% всех супружеских пар, помогая им родить здорового ребенка. Или есть генетический тест на определение патологий, который делают по крови беременной матери, – неинвазивный перинатальный тест. Он только в 2014 году вошел в практику. И в России, например, весь рынок менее $2 млн. А в Штатах в 2016 году – миллиард долларов, при сопоставимых ценах на тест.
– Почему такое большое отличие?
– Сложно понять. Есть, конечно, вопрос цены: несколько сотен долларов для среднего американца – вещь вполне подъемная. Для среднего россиянина – все-таки сложно потратить.
– А что вообще является драйвером продаж на вашем рынке? Как привлечь больше клиентов?
– Тут легче ориентироваться на развитые рынки. Там есть несколько драйверов, и разные компании на разное ставят. Есть сервисы, которые продвигаются за счет массовой рекламы, PR: в какой-то мере про них можно сказать, что это «развлекательная генетика». Есть компании, которые не вкладывают деньги в рекламу, – они работают по узким направлениям с соответствующими врачами-специалистами: например, точечно взаимодействуют со всеми врачами, которые занимаются планированием семьи. Вплоть до того, что дают этим врачам планшеты, где заказать тест для пациентов можно в один клик, а тест при этом оплачивает страховая. Они по сути b2b-компании. И есть компании, работающие с государственными деньгами: b2g. Яркий пример – компания deCODE, которая получала контракт от исландского правительства на то, чтобы генотипировать более 100 тысяч исландцев.
– Это единственный такой масштабный пример взаимодействия с государством?
– Я разговаривал с китайскими компаниями, они говорят, что у них эта отрасль практически полностью государственная – они сидят на больших госконтрактах, которые могут быть сопоставимы со всем российском рынком. Там свои игроки, свое оборудование и много денег.
– Что движет государством в таких исследованиях? Отдельный человек может руководствоваться заботой о здоровье, желанием найти родственников, любопытством, в конце концов. А зачем это правительству?
– Мотивы могут быть разные: как однозначно хорошие, так и в какой-то мере спорные. В России, например, у каждого губернатора есть задача по снижению младенческой смертности и некоторые KPI по здоровью. Государству ведь выгодно, чтобы люди были здоровы, – и, естественно, выгоднее заниматься профилактикой, чем потом лечить. Особенно это очевидно с наследственными заболеваниями, когда лечение одного пациента может стоить десятки миллионов рублей. С онкологией и сердечно-сосудистыми заболеваниями похожая история.
В арабских странах есть большие программы генетического исследования населения. У Ирана тоже. Там есть тесты, которые необходимо пройти перед вступлением в брак – нужно показать, что два человека не являются носителями одной и той же наследственной патологии. В Иране без такого теста нельзя жениться. В Катаре и Саудовской Аравии тоже. В том же Кувейте была запущена программа по полной генетической переписи населения. Видимо, в основном для целей правоохранительных органов: чтобы проще было раскрывать преступления и, наоборот, тяжелее подделывать документы. У нас, например, личность террориста, совершившего теракт в аэропорту Домодедово в 2011 году, определили при помощи генетического анализа.
– Как это можно сделать, когда нет общей базы, условно, подозрительных лиц?
– Следователи тогда получили анализ ДНК террориста, обратились к ученым, которые занимаются изучением разных российских этносов, и те сказали, что, судя по ДНК, террористом с большой вероятностью был ингуш. Дальше уже следователи работали на местности. Соответственно, если была общая база, как в арабских странах, то личность установили бы моментально – но перспектива, правда, несколько пугающая. Даже в Кувейте программа генетической переписи вызвала сильное сопротивление, доходило до протестов, что кажется странным для такой авторитарной страны. С тех пор программа притормозила.
– В Китае нет такой программы?
– В Китае хотят сделать программу по расшифровке генома китайцев стоимостью $9,2 млрд. Барак Обама перед своим уходом инициировал программу Precision Medicine Initiative («Точная медицина»). Очень классная программа, на мой взгляд. Обама ее так представлял: не бывает единых подходов к лечению, все нужно делать с учетом генетики пациентов. Отсюда идея – секвенировать геном миллиона американцев, собрать медицинские данные по ним, – вместе это дало бы большие результаты для всей системы здравоохранения. Сейчас, с новой администрацией, судьба этой программы неочевидна. Но китайцы в ответ запустили свой, в разы более масштабный проект. Вообще, первыми были британцы – в 2013 году они инициировали проект 100 тысяч геномов, американцы решили выйти на миллион.
– В России есть такие проекты?
– Таких масштабных нет. Но мы должны до них тоже дойти. От таких вложений средств действительно будет отдача – просто не сразу, а через 10–20 лет.
– Той же 23andme в какой-то момент государство запретило использовать в рекламе и в отчетах выводы о предрасположенности к тем или иным заболеваниям на основе генетического теста. А какая позиция у российского Минздрава?
– Тут важно сделать одну ремарку. 23andme не насовсем запретили, и сейчас, например, правительство постепенно разрешает снова это делать – примерно по десяти болезням, и список расширяется. Сама же проблема возникла из-за того, что 23andme продают тесты очень дешево, с минимумом ручной работы – там не была заложена возможность проконсультироваться у доктора. Работа врача в Штатах стоит очень дорого – это бы разрушило всю модель 23andme. Другие компании – например, Pathway Genomics – спокойно делали за $500 то, что запретили 23andme. Почему? Потому что в свои $500 они включали консультацию врача. Отсутствие такой возможности, собственно, и вызвало вопросы у регулятора.
В России есть некие регуляторные проблемы, из-за которых генетика не может попасть в ОМС, например. Но, кажется, Минздрав все это понимает и хочет улучшить ситуацию. По крайней мере министр в паре своих выступлений однозначно говорила, что генетика и генетические исследования – это путь к более точной медицине и что они должны входить в ежедневную практику. Настрой есть. Потом, есть Национальная технологическая инициатива (НТИ), нам удалось поучаствовать в составлении дорожной карты. В «Стратегии научно-технического развития России» – это что-то вроде главного документа, определяющего развитие технологий на ближайшие 20 лет, – есть отдельный пункт про инновационную медицину, где отдельно выделена персонализированная медицина.
– А чего конкретно вам не хватает? У вас уже сейчас есть продукт – можете купить рекламу на телевидении и продать, условно, миллион тестов. Зачем вам включение во все эти программы?
– Для того чтобы генетическое тестирование стало массовым, нужно действительно очень много вложить. Это путь, по которому пошли в 23andme: были инвестиционные деньги, и они действительно крутили рекламу на ТВ. Люди покупали тесты, а чем больше поток, тем ниже себестоимость. У нас сейчас самый дешевый тест стоит 20 тысяч рублей – дороговато для среднего россиянина. Можно ли сделать намного дешевле? Да, но для этого нужны сотни тысяч клиентов. То есть надо получить десятки миллионов долларов инвестиций, залить все деньгами. Пока ни у нас, ни у других конкурентов на рынке такой возможности нет. А государство? Есть определенные нюансы, которые пока не позволяют попасть в ОМС, например.
– Еще вопрос об отношениях с государством. Человек прошел тест – копия отчета есть у него и у вас. Кому принадлежит информация о геноме? Может ли государство ее запросить?
– Вообще, прецедентов не было. Навскидку кажется, что если есть какая-то государственная необходимость, то человек должен предоставить информацию. Это как с доходами – сама по себе информация о них секретная, но при необходимости (например, в налоговые органы) ее нужно предоставить. Ну и потом, люди по-разному распоряжаются генетической информацией. Кто-то получает от нас расшифровку генома и выкладывает в интернет, говорит: изучайте, все ради науки.
– А в чем риски?
– Вообще, люди плохо разбираются в теме и на всякий случай боятся. Но даже те, кто понимает, считают, что лучше подстраховаться. Например, у нас по умолчанию отключена функция поиска родственников – клиенты довольно состоятельные, и многие из них говорят, что не хотят, чтобы у них находились случайные родственники. Второй момент – можно ли найти по расшифровке генов слабые места? Взять меня. По внешнему виду нельзя понять, что я не усваиваю лактозу, а по генотипу можно. Но можно ли использовать это знание против меня? Не уверен.
Теоретически, сильно теоретически можно разработать вирус, который будет действовать только на конкретного человека. Известный факт: 1% европейцев защищены от ВИЧ, они невосприимчивы к этому вирусу. Соответственно, можно сделать и наоборот.
И тут интересно сравнить с тем, как люди относятся к информации, которой они уже поделились с социальными сетями или поисковиками. Те же Facebook и Google знают о вас гораздо больше, чем кажется. Mail.ru, например, может по динамике поисковых запросов детектировать начало эпидемии простудных заболеваний в отдельном регионе раньше Минздрава. И, видимо, в отношении цифровых следов люди думают: если что, можно просто подчистить информацию в браузере, а генетика – как бы навсегда. Поэтому и опасаются на всякий случай.
– В списке дальних родственников из отчетов 23andme я нашел человека, у которого у нас был общий предок примерно в шестом поколении, и при этом у нас пять общих друзей в фейсбуке, хотя он живет на другом конце света.
– Класс.
– Само это знание довольно странное и необычное, но я задумался: а почему Facebook не делает функцию поиска родственников, подгрузив данные из той же 23andme?
– Это точно произойдет. Поначалу этим будут заниматься энтузиасты, а потом и всех накроет. Я, честно говоря, ожидал, что Facebook такую штуку давно сделает – ну и мы тогда тут же внедрим это в России. Но пока не спешат.
Вообще, это неизбежный процесс. Пятнадцать лет назад все сидели в интернете под никами и вымышленными аватарами, сейчас и «ВКонтакте», и Facebook борются за то, чтобы пользователи были идентифицированы. Это уже новая норма. Генетика легко сюда впишется. Сначала через генеалогию, потом через заботу о здоровье. Со временем это перерастет в то, что люди будут получать от соцсетей еще более персонализированную информацию. Генетика будет еще одним кирпичиком в алгоритме фейсбука.
– Я думаю, еще ценность информации будет не такой высокой. Все привыкнут. Это сейчас кажется чудом: ого, среди знакомых на другом конце света есть твой дальний родственник. А когда такая информация будет повсеместно, то станет восприниматься вполне буднично. Как в той же Исландии, где все жители, по сути, дальние родственники. Мир станет меньше.
– Да, это сейчас подобная информация вызывает вау-эффект. И я прямо готов поспорить, что такая информация будет интегрирована с соцсетями.
– В потребительской генетике сейчас много чего происходит. Расскажите о двух-трех проектах, которые, с вашей точки зрения, наиболее интересны.
– Однозначно – Helix, своего рода генетический маркетплейс. Американская компания, которая расшифровывает геном, а потом клиенты уже могут подключить – как в AppStore – других разработчиков, которые делают конкретный анализ. Сегодня вам нужно узнать тип метаболизма в отношении каких-то продуктов – вы в один клик заказываете такую услугу, разработчик берет ваши данные и выдает отчет. Завтра вам нужно планировать беременность – вы заказываете услугу у соответствующего разработчика. Выбор у них очень широкий: от серьезных вещей, связанных с наследственными заболеваниями, до развлекательных – например, проекта Vinome, который обещает подобрать калифорнийское вино, «соответствующее» вашему геному.
Вторая классная компания – Grail, подняли около миллиарда венчурных денег. Они делают анализ крови, который позволит очень рано диагностировать рак практически в любой точке организма. Это не онкомаркеры, а точная диагностика – по ДНК, которая попадает в кровь еще до того, как у человека появляются хоть какие-то внешние признаки болезни. Если периодически секвенировать все, что есть в крови, то можно действительно на самых ранних этапах поймать и остановить развитие онкологии. Если проект сработает, то это просто радикальным образом изменит ситуацию с онкологическими заболеваниями.
– А нет ли в той модели, которую предлагает Helix, угрозы для всех остальных генетических компаний? Ведь если ты один раз расшифровываешь геном и загружаешь его в облако, то потом уже можешь просто подключать нужную тебе услугу.
– Для той же 23andme – да, это несет определенную угрозу. Я вижу, что компании стали активно подключаться к Helix. Если они наберут достаточно большую базу, то станут примерно как Apple, которая дает возможность разработчикам приложений зарабатывать и сама получает свою комиссию за каждую интерпретацию генома. Так что да – они могут изменить правила игры на рынке.
источник
