План-капкан. Глава 10⁠⁠

Позвонил Петя.

— Привет, я снова в таксе и уже подъезжаю, так что скажу коротко: у меня есть к твоему тексту две претенз…
— Какие?
— Да не перебивай меня, сучка, у меня времени и так мало!
— Слушаю.
— Во-первых, меня всё ещё бесит твой почерк, даже печатные буквы хуй поймёшь, во-вторых, я сел тебя читать, пока пью кофе, и чуть не опоздал на работу, потому что прочитал до конца — затянуло. Похоже, это твой лучший текст, где ты смешал реальность с вымыслом. — Спасибо, я польщён, хотя бы потому, что 95% диалогов были вымышлены и написаны с нуля, я просто хотел передать атмосферу за короткое количество страниц. И вообще... Да не знаю, я просто сильно польщён, спасибо.
— Твори дальше, тварь, у тебя хорошо получается!
— Ещё раз спасибо, мудила! Ладно, всё, хватит меня облизывать, скажи, ты чё-нибудь нарыл по цыганам?
— Пытался почитать их легенды, оставив википедию Егорке, и ничего интересного не нашёл пока что.
— Херово, но не критично — это всё-таки антураж.
— Ну, я ещё попытаюсь почитать, но попозже.
— Кстати, я здесь немного пошалил с предисловием, напичкал его отсылками от пошлого до великого, заценишь?
— Давай, только быро, а то я уже подъезжаю к работе.
— Один писатель любил шампанское и, как мне кажется, ненавидел писать диалоги. Он завещал уделять особое внимание первой строчке. Решил угодить и написать что-то не хуже: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.», но из-за ебучих попыток подражания я заебался тексты переделывать. Пусть остаётся всё как было.
— Ха, прикольно, только почему Чехов ненавидел писать диалоги?
— Эм… Я, вообще-то, имел в виду Хемингуэя.
— Хз, чувак, но я слышал про первую строчку от Чехова.
— Блин, может, я что-то напутал, но, мне кажется, именно про старину Хэма говорил наш мастер, он рассказывал, что, будучи молодыми студентами, они вдохновились этой мыслью и целыми днями пытались придумать выдающуюся первую строку.
— Ну я не буду с тобой спорить, потому что нет времени, да и не так уж важно, ладно, обнял, приподнял, пока!
— Стой, стой, стой! А ты же понял, что я цитировал Толстого и Сектор Газа?
— Это было очевидно, чувак, ну всё, теперь я точно побёг!

Мы часто общались на грубо-смехуёчечной волне, и всегда выкупали адресованные чувства. Вот и сейчас, если отсеять мишуру оскорблений, я понял, что написал что-то сто́ящее.

Жизнь прекрасна, таково моё мнение. Ничто так не мотивирует, как признание от важного тебе человека, только последующий остаток вечера я, наоборот, не мог сконцентрироваться и наматывал круги по отделению.

*****

Кончалась вторая неделя моего пребывания в психушке. Ничего не предвещающее утро. Я сидел, писал в столовой вторую часть. Подошёл Ветров.
— Пойдём покурим.
— Только же курили, ещё и получаса не прошло.
— Пойдём, пойдём, я угощаю.
Зашли в туалет, по обычаю перешагнули лужи.
— Закуривай — Дима подал мне сигарету. Я чиркнул крикетом, подкурился.
— Саша, у меня нашли гепатит С.
В памяти промелькнул ночной парк, нож, которым я пытаюсь порезать свою ладонь. На десяток секунд стало очень страшно, а потом я истерически рассмеялся. А может, это всё было одновременно.
— Похоже, я самым тупым способом заразился гепатитом, даже наркоту ни разу не пустив по вене.
— Да не мороси, может, у тебя всё обошлось. Я сам не знаю откуда он у меня. Кололся я давно и стерильными шприцами.
— Это пиздец, Дима, понимаешь?
— Да успокойся ты, кстати, твои анализы сейчас ничего не покажут, потому что антитела появляются только от одного до трёх месяцев — это я уже успел прогуглить.
— Ещё хуже, я же изведусь ждать результатов, хотя уже и так понятно, что уже приплыли.
— Да никуда ещё не приплыли, у «С» — прозвище ласковый убийца, он убивает медленно, лет десять протянуть можно спокойно.
— С нашими планами вряд ли у нас столько будет.
— Базаришь.
После такого известия я не мог настроиться, чтобы писать. Нервно ходил по отделению, оказывается оно в длину всего шестьдесят пять шагов, а если пройти туда и обратно, то сто тридцать.

Бродил и думал, что теперь-то точно живу жизнь на hard level. Казалось, теперь не хватит ни воли, ни силы просто быть человеком. Намотав 2600 шагов, зашёл в курилку, отрешённо закурил сигарету, выкинул в унитаз, не докурив и половины. Снова сел за текст, чтобы избавиться от тревоги.

Ни на абзац не получалось продвинуться вперёд. Вернулся в самое начало, стал править попадающиеся косяки. Дело всё равно не шло. Не удавалось сконцентрироваться.

Позвал Ветрова играть в карты. Он отказался, сказал, что надо полежать и поразмыслить. Я же, наоборот, боялся остаться сейчас с собой наедине. Всё понял, и, кажется, уже осознал, но так боялся обо всём этом думать.

Пока играли с Артуром в сто одно, пытался себя убедить, что вдруг пронесло. Только я видел свой открытый порез, а после рукопожатия багровые разводы от крови Димы на собственной ладони.

Партия за партией, надежды становилось меньше. Я как-то примирялся с мыслью, что заражён или только примерялся к ней. Самое смешное, что виноват только я сам. Никто меня не просил клясться на крови.

В какой-то момент даже мелькнула около религиозная сентенция, что это моё наказание свыше за предмет самой клятвы. Но я быстро съехал на мнение, что это несколько жестокая, но вполне справедливая случайность. День прошёл впустую — практически ничего не написал. Даже не стал второй раз пить купец, но всё равно не мог уснуть. Мысли пачкали мозги.

У Димы оставалось несколько дней до выписки, с каждым днём он становился беспокойнее. За день до отъезда даже выпил со мной настоящего чифиря.

Когда прощались, крепко обнялись, пообещали друг другу, что обязательно всё сделаем как надо. Ветров собирался, пока я прохлаждаюсь, устроиться куда-нибудь на полторы недели.

Через два часа он позвонил мне, рыдая.
— Саня, — это говно какое-то! — всхлипывал он.
— Что случилось?
— Я не знаю, какая-то паническая атака, я только сел в автобус, и у меня слёзы хлынули. Вот только с магазина вернулся, взял водки, уже несколько стопок выпил, вроде чутка отпускает. Саша... знаешь что?
— Что?
— В психушке было спокойнее, весь мир будто был поставлен на паузу, будто бы я чалился в лимбе, а сейчас меня выбросило в ад.

Тут я понял, что Ветров тоже далеко не уверен в своём решении, но с новыми вводными, то есть с гепатитом, я сам не знал, как будет и как быть.

Оставалось только проживать дни и надеяться, что вскоре я смогу думать на темы, от которых сейчас передёргивает. Время же лечит? По крайней мере, сейчас так всё закрутилось, что кажется, единственно верным будет плыть по течению, ждать у моря погоды.

*****
На моей тумбочке стояли две кружки, в них по шесть пакетиков чая, каждая накрыта книгой по вселенной Postal. Через каждый книжный разворот пьесы «Три сестры», посматривал на время, ждал половину четвёртого.

Чуть зачитался, глянул, а на часах 15:34.
— Женя, я всё проворонил, иди скорее, остынет ща! — крикнул и стал убирать книги с кружек.
— Не жалко книг-то? — спросил он, увидев, как я вытираю об рукав испарину с обложки. — и почему две кружки? Я думал, что из одной попьём.
— Я же чай уже какую неделю жру, мне самому целая кружка нужна, иначе не возьмёт, а кни…
— А мне-то, что с целой кружкой делать? Я-то ведь эту херню не пью, просто гляжу тебе шибко весело каждый день, а мне скучно и завидно, вот и решил попробовать.
— Так не допивай, главное сразу вылей, а то жуткий налёт останется — хер ототрёшь.
— Ладно, уговорил. — Женька взял кружку, сделал глоток — Тьфу, бля, как вы это пьёте?!
— Ахаха, сорян, я тебе леденец дать забыл, рассасывай его и легче пойдёт.

Жека взял леденец и уже с ним сделал пару маленьких глотков, а потом ещё, ещё.
— Ну и гадость эта ваша заливная рыба. — отодвинул от себя наполовину недопитую кружку — пошли курить.
— Погоди, дай мне-то допить.
— Давай реще, мне уже по шарам дало, жуть, как курить хочется.
— Да, да — продолжаю пить в том же темпе.

Женя нетерпеливо смотрит то на меня, то на книгу Postal.

— Бережно ты, конечно, к книгам относишься — поскрёб по разбухшей обложке.
— Прошлым летом их мне кореш притащил: «Ты, это, читать ведь любишь» — говорит бля, ахах, вот я попытался их почитать хотя бы здесь со скуки да и оставить тут же.
— Личную библиотеку решил очистить типа?
— Да нет у меня библиотеки никакой. Да и читаю-то я редко, в основном только в психушке или когда чувствую, что пора бы туда, но на месяц заезжать неохота.

Личной же библиотеки у меня точно никогда не будет — слишком люблю книги задаривать, особенно когда пьян, а если ещё и книга очень хорошая, то всё, без неё ты не уйдёшь. Уже и не вспомню кому и сколько и каких книг отдал.

Помню только, как подарил одному мудаку, любимую на тот момент книгу, прихожу, а она у него из-под монитора торчит, чтоб тот не шатался. «Прочитал хоть?» — спрашиваю. «Крутая книга, как ты и говорил — душевная» — отвечает. «Так прочитал?» — спрашиваю ещё раз. «Не дочитал» — отвечает и видит, что я приуныл, добавляет: «Сань, забирай, если она тебе так важна». «Так подарил уже, пусть остаётся» — отвечаю.

Вот так уже много лет поэма Венички Ерофеева «Москва — Петушки» служит подставкой для монитора где-то на окраине Питера. Обидно тогда было, но, как говорится: «Ваши ожидания — ваши проблемы»
— Фух, ну ты и загрузил меня — вздохнул Жека — курить пошли!
— Я же ещё не допил!
— А оно надо? Ты и так готовенький — Вон уже какие монологи закатываешь, мне второй такой не победить!
— Да дай минутку и допью.
— Только молча!

Хоть он меня и заткнул, мысли-то хер уже остановишь. Вспомнилось, как в начале четырнадцатого года дал почитать Веничку дедушке. Он через 2 дня принёс книгу обратно.«Прочитал, смешно, но местами, в целом: придурь. Вот держи похожее — тоже алкоголик писал» — резюмировал он и протянул мне «Заповедник» Довлатова. Тогда было обидно слышать «придурь» про «Москву — Петушки», эта книга казалась каким-то откровением: первый раз читаешь — смеёшься и чуть грустишь, второй раз читаешь и всё наоборот.

Теперь-то я понимаю, почему дедушка сказал: «придурь», уже даже согласен, но с оговорками, то есть если смотреть на книгу как на что-то полезное, мудрое, то «Москва — Петушки» — однозначно хитро сочинённая придурь. Только зачем на неё так смотреть?

Для меня до сих пор эта книга остаётся самой откровенной и искренней из тех, что читал. Правда, в восемнадцать она мне ещё казалась и очень умной.

Хотя и в девятнадцать также не переставала таковой казаться, но тогда для меня уже были откровением пьесы Чехова, которые нам задали читать в начале года на драматургическом мастерстве.

Сейчас вот перечитывал «Три сестры» и странное чувство, вроде бы всё хорошо и здорово, до Чехова мне всё ещё тянуться, тянуться и не дотянуться, но больше у меня нет того «вау» эффекта, хотя я на него очень надеялся просто потому, что, подходил уже более искушённым к чтению.

Думал, что вот сейчас, как пойму всё полностью, как восхищусь. Ан нет, пьеса оказалась намного проще, чем я её воспринимал тогда. Хотя может она и берёт своей простой, приземлённостью, которая кажется жизненной спустя век с лишним...

Пришлось вернуться из своей головы, потому что снова нужно внимательно перешагивать лужи в туалете.
— Чё, Саня, говоришь на ваших-то отделениях не так обоссано всё?
— Типа того.
В туалет ввалился недавно поступивший, его заносило при каждом повороте туловища, шатаясь шаг за шагом, он еле добрался до унитаза. По кафелю растекается новая лужа.
— Вот такими мы сюда и приезжаем. — с грустью констатировал Женя.
— Зато у вас никто не пытается насрать в раковину.
— А, вот как оно у вас всё устроено, хах.

— Сам удивлён был: захожу в курилку, а там дикая вонь, со стороны раковин поехавший со спущенными штанами и выпученными от натуги глазами пытается нормально сесть в раковину, но всё соскальзывает — коротковат; по другую же сторону ровно напротив сидит дедок, сидит себе спокойно такой на скамеечке, поворачивает голову в мою сторону и буднично, невозмутимо спрашивает: «Спичек не найдётся?»
— Аахаххаха!
— Я сам тогда из курилки со смеху выкатился.
— А я вот, прикинь, первую неделю здесь практически не помню — с грустью проронил Женя, смотря как две лужи новая и старая соединяются в одну посередине туалета. — Говорят, что первые дни откачивали, еле откачали. Жена в обиде была, а я, повторюсь, не помню нихера, телефон первые дни не брала или трубку бросала, а потом звоню ей и говорю: «Привет, это я — твой дурачок ёбнутый!»
— Авахах, это как: «Я пришёл к тебе с приветом»
— Ага, она тоже рассмеялась и нормально поговорили после. — Женя потянулся тушить сигарету к пепельнице — Ну и развязывает же язык твой «купец» этот, пойду своей наберу.

Вышли из туалета, я сел к себе на кровать и неожиданно для себя на ней распластался, запрокинув взгляд в потолок.
Я человек впечатлительный, и рассказ Жени меня повернул в какое-то непонятное меланхолично-упадническое настроение.

Вообще, истории ребят, лежавших здесь, нагоняют жути, когда они рассказывают о количестве выпитого и продолжении «подобного праздника», даже сейчас, после как слез с систематического употребления наркотиков и «запив как сука» мне до них далеко по размаху.

Алкоголики не считают меня алкоголиком, наркоманы не призна́ют во мне наркомана. Со слов Димы «торчать» — это когда не можешь ни спать, ни есть, пока не примешь дозу, даже если это соль — стимулятор.

Помню, как ещё в начале две тысячи девятнадцатого один человек снюхал жирную дорогу амфетамина, откинулся на кровать, закрыл глаза и через несколько минут захрапел.

До сих пор стимуляторы мне всегда мешали спать и есть — в самые лютые времена я ел раз в сутки, спал раз в двое суток, ну иногда втрое. У меня не было марафонов дольше трёх суток, да и то такой был однажды, и это была лютая жесть.

Не считая того случая, всё же, я не доходил до края ни в алкоголе, ни в наркотиках, но почему мне так плохо, а алкоголики вокруг вроде как держатся бодрячком. Или они просто притворяются?

Хотя о чём это я? Вот Женя говорит, что я шибко весёлый, хотя последние два дня мне только очень страшно и уже совсем невесело.

И вот эта гнетущая, страдальческая чушь замыкается в голове и ходит по кругу. Я зачем-то не сопротивляюсь, надеясь вытащить из этого хоть какой-то вывод.
— Э, писатель, чё разлёгся-то? — со смехом окликнул меня Женя
— Да задумался.
— Ты, это не думай, а делай! Кто, если не ты?! Ты о нас подумай, особенно о Борисыче! Вот нравится человеку пазлы собирать, понимаешь? А чем он здесь заниматься будет, когда в туалетной мусорке нет твоих разорванных черновиков?
— Вас разговорами доставать.
— Так я и говорю — о нас-то подумай!
— Аххахаха, всё, иду, иду в столовую.

Умеет же он рассмешить и сбросить с тебя путы глупых, бесполезных мыслей. И вот сейчас я отчётливо понимал, о бесперспективности и деструктивности подобных измышлений, но вот зазевался, и оп, снова капкан.

Так, всегда, с моей-то импульсивностью, за последние два года я вообще не помню, чтобы хоть что-то сделал, сначала подумав.

Вечером взялся дочитывать «Три сестры», которые когда-то наспех прочёл в конце четырнадцатого и только запомнил неуравновешенного персонажа Василия Солёного, который был похож поведением на меня. Пётр даже как-то пошутил, что я слишком буквально решил стать чеховским героем, раз стал солевым наркоманом.

К отбою прочёл пьесу. Угнетающий конец. Столько наивных, блестящих мечтаний в самом начале, а после попытка примириться с тривиальной действительностью.

Мне бы их проблемы, зло думал про себя, два года бегу сломя голову, потому что под ногами горит земля и желание просто быть нормальным кажется уже несбыточным.

Прямо как в моём старом стихотворении семнадцатого года, но знал ли я тогда, насколько можно быть ненормальным?!

***

Где бо́льшая трусость:
Схватиться за близкую руку или остаться и гнить?
Куда ни гляди: всюду пугают совести риски.
Слишком горд, не позволил тащить себя из грязи,
Сам, копаясь в себе, вырыл яму для близких.
Признание слабостей вряд ли добавило сил.
— Кого смотивируют обширные чёрные списки?

«Жизнь не сказка, но я ведь... наверно, герой?»
— Детский лепет с губ моих сходит.
Память вся из пробелов, чёрных прогалин, как земля озорною весной.
— Половину не помню по пьяни, остальное страшно и вспомнить!
Где же тот город, где ждёт меня Гудвин? Я попросил бы покой.
Где ловец и где пропасть? Кто меня поймает на слове?!

После кисло-сладкого детства глотай дёготь отчаяния.
Не одичали, просто сидя на шее, мыслишь глобальнее,
Пока зависишь от добрых титанов, а не начальника,
Пока чёрным видишь лишь юмор в «Конармии».
Пока на вопрос пожимаешь с издёвкой плечами,
Пока хотелось стать кем-то, а не просто нормальными.