Matsik1980

Тбилиси, Риги, Ташкента или Еревана. Это не метафора, а описанный

механизм.

Факт №3:

Масштабы изъятия – астрономические и постоянные

По данным Председателя Совета Министров РСФСР Ивана Силаева

(1990-1991 гг.): "В течение всех лет советской власти Россия ежегодно

выплачивала союзным республикам, включая и Прибалтийские, около 30 %

своего годового бюджета".2

Конкретная цифра: "46 млрд руб. в год" (на сегодняшний день это

примерно 100 млрд долларов в год – среднее значение за все года). Сорок

шесть миллиардов советских рублей ежегодно! Это не разовая акция. Это –

система, работавшая ВСЕ ГОДЫ советской власти, от Ленина до Горбачева.

Представьте совокупный объем за 70 лет.

Факт №4:

Рассекречивание – признание реальности на самом высоком уровне

1991 год. Фонд был официально рассекречен только после доклада

премьера РСФСР Ивана Силаева первому президенту России Борису Ельцину.

Сам факт рассекречивания и уровень, на котором это произошло (премьер –

президенту), подтверждает не только существование фонда, но и его

чрезвычайную важность и секретность. Это был не миф, а тщательно

охраняемая государственная тайна, скрывавшая истинное положение вещей.

Факт №5:

Неопровержимые последствия – "Колонии" жируют, "Метрополия"

нищает

Секретный фонд – не абстракция. Его действие видно невооруженным

глазом по официальной статистике и наблюдениям современников:

1. Потребление: Уровень потребления в РСФСР был в 3-4 раза ниже, чем

в Грузии, Армении, Эстонии. Грузия обгоняла Россию в 3,5 раза. Могли ли

"колонии" иметь такое многократное преимущество в потреблении над

"метрополией" при классическом колониализме? Абсурд!

2. Доходы: РСФСР – промышленный гигант Союза – по душевому

доходу занимала лишь 10-е место среди 15 республик. Кто тут метрополия, а

кто колония?

3. Инфраструктура (прямое следствие недофинансирования): "На

текущий момент состояние социальной инфраструктуры в крупных городах

РСФСР существенно хуже, чем в столицах и других крупных городах

большинства республик. ... Москва ... по показателям развития социально-

культурной инфраструктуры оказалась в седьмом десятке городов страны".

(Академический журнал "История СССР", 1988 г., этнографы Коротвеева и

Шкаратан).

4. Визуальный Контраст: "Горько становится на душе, когда видишь

старые русские города... Ереван целиком построен в годы советской власти...

Тбилиси... Все остальное выстроено заново... О среднеазиатских республиках

и говорить нечего — дворцы, театры, парки, фонтаны... Россия же как была3

нищей, так и осталась". (Писатель Александр Кузнецов, 1997 г.) Это – прямое

следствие перекачки средств через секретный фонд.

Факт №6:

Признание системы современниками перестройки

Сергей Шахрай (видный политик эпохи, один из авторов Конституции

РФ): "Россия дотировала другие республики в размере от 1/5 до 1/3 своего

национального дохода. По разным оценкам, от 20 до 30%...уровень дотаций

союзным республикам из российского бюджета был в 2-5 раз выше, чем

средний по Союзу". Это публичное признание высокопоставленного лица

эпохи краха СССР полностью коррелирует с данными Силаева о 30% бюджета.

Вывод:

Не колониализм, а гигантская помощь за свой счет

Секретный фонд 1923-1991 гг. – это неопровержимый документальный

и финансовый факт. Он доказывает, что РСФСР была донором-донором,

сознательно обеднявшим собственное население и территории ради

ускоренного развития и завышенного уровня жизни всех без исключения

союзных республик, включая Прибалтику.

Где тут колониальная эксплуатация? Это антиколониализм наоборот!

Это политика масштабных, осознанных, скрываемых жертв русского центра

ради окраин. Результат – вопиющая диспропорция в потреблении, доходах,

состоянии городов в пользу этих самых "колоний".

Именно этот фонд, его чудовищные для России масштабы и секретность,

являются главным аргументом против лживого мифа о "советском русском

колониализме". Россия не грабила – Россия кормила. Россия не угнетала –

Россия содержала. Россия не богатела – Россия нищала. А в ответ получила

историческую клевету и нож в спину. Вот истинная цена "братства",

купленного русскими рублями и русской кровью. Секретный фонд –

финансовое свидетельство жертвенности России, а не ее "имперскости".

То же происходило и с людьми. Полная замена тела и перезапись памяти создавала идеальную копию. Она думала, что она — это вы. Она помнила все ваши воспоминания. Но оригинальное сознание, та самая искра, душа — угасала. Новый человек был пуст. Он эффективно функционировал, был интегрирован в глобальную Сеть, стал идеальным винтиком машины цивилизации, но в нем не было того неуловимого огня. Они ходили, работали, говорили, но их глаза были стеклянными. Они были машинами без души, призраками в биологическом machine.

Лев пытался доказать это, указывая на едва уловимые изменения в ЭЭГ после полной перезаписи, на микроскопическую потерю эмоционального отклика. Его освистали. Зачем портить людям праздник бессмертия?

— Они не верят тебе, потому что боятся, — сказала Элиза, словно прочитав его thoughts. Её чистота делала ее поразительно проницательной.

— Они боятся узнать, что убили себя, чтобы создать свою же копию, — мрачно произнес Лев.

Именно в этот момент дверь лаборатории с шипением растворилась. Вошли трое. Двое мужчин и женщина. Их движения были слишком точными, глаза сфокусированы с нечеловеческой интенсивностью. Сотрудники службы безопасности «БиоНексуса». Полностью интегрированные.

— Лев Аркадьевич, — голос женщины был идеально модулированным, без единой эмоциональной ноты. — Ваши исследования представляют угрозу стабильности. Вы нарушаете общественный порядок. Процесс интеграции признан безопасным и необратимым. Вам предложат процедуру… добровольной гармонизации.

Это означало одно: его ждала «перезапись». Стирание и создание послушной, пустой копии.

Лев отшатнулся. Элиза инстинктивно встала между ним и гостями.

— Нет! — крикнула она.

И произошло необъяснимое. Охранники замерли. Их идеальные лица на мгновение исказились чем-то, похожим на… замешательство. Они смотрели на её зелёные глаза. В этих глазах была вся боль, весь страх, вся любовь и вся надежда настоящего, живого существа. То, чего у них не было и никогда уже не будет. Эта искра, этот немыслимый для их цифрового разума феномен — чистая, незапрограммированная эмоция — вызвала сбой в их оптических процессорах.

Этого мгновения хватило. Лев схватил дочь за руку и рванулся вглубь лаборатории, к запасному выходу. Они выбежали в ночь, в дождь, который струился по куполу Мегаполиса.

Он знал, что бежать бесполезно. Сеть была везде. Камеры, датчики, интегралы — всё было её глазами и ушами. Но у него был план. Последний, отчаянный план.

Он привел Элизу в заброшенный сектор, в старый музейный архив. Там стоял аппарат для снятия полных нейрослепков — реликт ранней эпохи «БиоНексуса».

— Папа, что ты делаешь? — испуганно спросила Элиза.

— Они хотят стереть меня, Лиза. Но они не смогут стереть тебя. Твоя душа, твоё сознание… оно уникально. Оно доказывает, что я был прав.

— Я не хочу без тебя!

— Я всегда буду с тобой, — голос Льва дрогнул. Он подключил electrodes к её вискам. — Но не как копия. Как память. Как часть тебя.

Аппарат заработал. Это был не процесс копирования. Это был процесс чтения. Сканирования и сохранения самой сути, того неуловимого узора нейронных связей, эмоций и воспоминаний, который и был Элизой. Он сохранял не данные, а её душу в чистом, незашифрованном виде — в формате, который Сеть не могла прочитать или воспроизвести.

Когда процесс завершился, Элиза выглядела уставшей, но всё той же. Её зелёные глаза смотрели на отца с тревогой.

Лев отключил маленький кристалл-накопитель и вложил его ей в руку.

— Беги. Ищи таких же, как ты. Чистых. Их мало, но они должны быть. И храни это. Это — доказательство. Доказательство того, что мы были людьми.

Дверь архива с грохотом выломали. На пороге снова стояли те трое. На этот раз их лица не искажались. Их системы были адаптированы.

Лев обнял дочь в последний раз и оттолкнул её в тёмный коридор.

— Беги!

Он повернулся к охранникам, чтобы задержать их. Последнее, что он увидел перед тем, как его сознание поглотила тьма, — это вспышку зелёных глаз, исчезающих в темноте.

Годы спустя по руинам Старого Сектора бродила девушка с зелёными глазами. Она носила в себе кристалл, который не могла активировать, и память, которую не могла забыть. Она искала других. И иногда, глядя на бездушные, совершенные лица интегралов, она ловила на себе странный взгляд — в нём мелькала тень чего-то давно утраченного: любопытства, страха, удивления. Искра, пытающаяся разжечь пламя в холодной печи машины.

Она верила, что душа не умирает. Её можно загнать в глубочайшие подвалы сознания, но её нельзя уничтожить. И пока её зелёные глаза видят этот мир, надежда жива. Надежда на то, что однажды машины захотят снова стать людьми. И у них будет доказательство, что это возможно.

Их социальная организация не была taught – она была вшита в геном. Они рождались с врожденным пониманием своего места. Были «Инквизиторы» – инженеры и ученые, мыслящие сложными техногенными категориями. «Скальпели» – медики и биологи. «Архитекторы» – стратеги и планировщики. И подавляющее большинство – «Манти» (от «mantis» – рабочий), исполнители, солдаты, строители. Связь между ними осуществлялась через выделение сложных феромонов и субгармонические колебания, которые человек не мог уловить. Они были единым организмом, разумным муравейником, где каждая клетка знала свою функцию.

Человечество, одержав победу над природой, тут же устроило праздник непослушания. Проект свернули, признав аморальным, лабораторию забросили, а несколько сотен юных Абиссалитов усыпили и поместили в хранилище на дне Курило-Камчатского желоба, словно забытый архивный файл.

Они пролежали там тридцать лет. Пока однажды сейсмический толчок не разбил их капсулы. Легион бессмертных младенцев проснулся в кромешной тьме, под давлением в сотни атмосфер. И инстинкт повел их.

Их государство росло как раковая опухоль на теле планеты. Они назвали его **«Ксилотейя»** (от греч. «xylos» – дерево, лес и «teia» – богиня, мать; буквально «Лесомать»), ибо их города были похожи на коралловые леса, выращенные из выделяемых ими биополимеров и минералов океана. Столицей стал город-спираль «Абиссус», выросший вокруг того самого гидротермального источника, что дал им первую энергию.

Конфликт назревал медленно. Сначала это были странные исчезновения подводных аппаратов, исследовательских батискафов. Потом рыболовные траулеры стали вытаскивать изорванные в клочья сети с неестественно ровными, словно лазером отрезанными краями. Со дна подняли обломки субмарины, и на ее корпусе были следы… плавления и биологического обрастания.

Люди поняли, что внизу что-то есть. Разведка донесла о неких структурах на дне Марианской впадины. Была отправлена военная экспедиция на новейших глубинных батискафах «Тритон». То, что они увидели, свело с ума двоих из экипажа.

Это был не город. Это был живой, пульсирующий организм из хитина и перламутра. Башни, похожие на гигантские губки, фильтровали воду. Между ними сновали тысячи существ. Одни, похожие на людей с перепончатыми руками-ножами, строили что-то. Другие, большеголовые и с огромными глазами, пасли стада слепых глубоководных рыб, которых они же и генетически модифицировали. И все это молча, без единого звука, в жуткой, слаженной тишине.

«Тритоны» открыли огонь. Кинетические снаряды рвали плоть Фермитов, но те не кричали. Они просто падали, и их место тут же занимали следующие. А из темноты появились другие Абиссалиты – «Щупальценосцы», биомехи, сращенные с огромными крабообразными машинами. Их лучи не пробивали обшивку, но превращали металл в хрупкую, пористую субстанцию.

Один «Тритон» был захвачен. Другой едва ушел, передав перед гибелью сигнал: «Они здесь. Их легионы. Они не воюют. Они… перерабатывают».

Так началась Великая Глубинная Война. Человечество, привыкшее воевать взрывами и грохотом, столкнулось с противником, для которого не существовало понятий «потери», «страх» или «индивидуальная смерть». Корабли ВМФ США, России и Китая вышли в океан. Глубинные бомбы рвались на дне, губя целые «рои» Манти. Но на их место приходили новые.

Абиссалиты не атаковали сушу. Их война была экологичной и страшной. Они терраформировали океан. Они выпускали биологические агенты, которые пожирали пластик, превращая его в питательную слизь для их городов. Они перенаправляли течения, вызывая чудовищные штормы у побережий. Они «взламывали» ДНК сельскохозяйственных рыб, делая их несъедобными для человека, но идеальными для себя.

Они не общались. Все попытки вступить в контакт натыкались на молчание. Они не видели в людях равных. Для Ксилотейи человечество было стихийным бедствием, хаотичным и шумным вирусом, который нужно локализовать и нейтрализовать.

Переломный момент наступил, когда Архитекторы Абиссалитов реализовали свой главный проект – «Колумеллу». Гигантскую биологическую структуру, начавшую выделять в воду особый феромон. Он был безвреден для всего живого, кроме человека. Он воздействовал на мозг, на подсознание. У людей, находившихся у воды, начинались мигрени, приступы паники, необъяснимый животный ужас. Океан, колыбель жизни, теперь вызывал инстинктивный, генетический страх. Люди бежали от побережий. Мировая экономика, державшаяся на морских перевозках, рухнула.

Человечество ответило отчаянным шагом. Была разработана тактическая термоядерная боеголовка «Последний довод». Цель – сердце Ксилотейи, город Абиссус.

Батискаф «Нептун» с смертельным грузом на бору пробивался сквозь полчища Щупальценосцев. Половина экипажа погибла, когда биокислота проела обшивку. Командир, капитан Игорь Волков, уже будучи смертельно раненым, довел аппарат до цели. Он увидел Абиссус. Это была не просто база. Это было чудо. Сложнейшая, прекрасная и ужасная структура, сияющая собственным светом. И в тот момент, глядя на тысячи работающих в полной гармонии Фермитов, он понял: они не зло. Они – иной путь. Эволюция, которую человечество создало и которую теперь пыталось уничтожить из страха.

Но приказ есть приказ. Его палец лег на кнопку.

Звука не было. Только ослепительная вспышка, испарившая миллионы тонн воды, и ударная волна, сокрушавшая все на своем пути. Казалось, победа за людьми.

Наступила тишина. Два года радиомолчания из океанов. Люди начали возвращаться к побережьям. Страх стал потихоньку рассеиваться.

Они ошибались.

Абиссалиты пережили взрыв. Часть колонии впала в криптобиоз, переждав катастрофу. Другая часть была слишком далеко. Их организация, их коллективный разум не имел единого центра. Уничтожение Абиссуса было для них потелой конечности, а не смертельным ударом по мозгу.

Они вернулись. Не с местью. С холодным, безразличным приговором.

Они не стали больше воевать. Они просто… изменили планету. Их биомашины, похожие на гигантских усоногих раков, поднялись к поверхности и начали выделять в атмосферу аэрозоль на основе того же феромона, что и «Колумелла». Эффект был глобальным. Теперь не только океан, но и сам воздух, дождь, туман вызывали у людей панику, агрессию, безумие. Жить на суше стало невозможно. Техногенная цивилизация начала стремительно деградировать.

Чем все закончилось? Миром. Но миром на условиях Абиссалитов.

Прошло сто лет. Человечество больше не является доминирующим видом. Люди живут в изолированных, герметичных куполах на бывших материках, ведя жалкое существование, завися от систем фильтрации воздуха. Их технологии медленно забываются. Их популяция сокращается.

Океан и 70% поверхности планеты теперь принадлежат Ксилотейи. Фермиты достраивают свой идеальный, безмолвный и эффективный мир. Они достигли своей цели – стабилизировали экосистему Земли, убрав из уравнения главный дестабилизирующий фактор – человеческую цивилизацию.

Иногда у самых берегов, из-за пелены вечного тумана, люди видят их тени. Существа из перламутра и хитина, безучастно наблюдающие за тем, как бывшие хозяева планеты медленно гаснут в своем стеклянном заточении. Они не злобствуют. Они не торжествуют. Они просто работают. Единый Разум Океана выполнил свою главную задачу – выжить. И он выжил.

И в грохоте прибоя, если прислушаться, можно услышать не звук волн, а тихое, монотонное, вечное жужжание биологического муравейника, раскинувшегося на целую планету.

гравитационныхпланет флуктуаций – сложной игре пространственных аномалий.

Оставшееся пространство делили между собой тесная кабина пилота и

компактный модуль жизнеобеспечения, больше похожий на капсулу.

Лада была межзвездным картографом. Ее миссия – разведка путей,

прокладка новых маршрутов между звездными системами разных Галактик и

нанесение их на бескрайнюю космическую карту.

Но этот день был не похож на предыдущие.

За пять лет работы она уже не открывала новые миры – их попросту не

осталось. Теперь она оптимизировала известные трассы, делая их короче,

быстрее, безопаснее. То, что раньше требовало десятилетий или даже столетий

полета сквозь пустоту, теперь занимало минуты или часы – благодаря умным«проколам» меж черными дырами. Нужно было лишь выбирать варианты

маршрутов между двумя неисследованными сингулярностями, прочерчивать путь

и заносить драгоценные данные о времени прохода в базу.

И вот случилось непоправимое. Ошибка. Но не ее.

Искусственный Интеллект навигационной системы, верный помощник,

обычно предлагавший ей на выбор десятки смоделированных траекторий и

оставлявший финальное решение за ее интуицией, – завис. Замер в немом ступоре

при расчете маршрута между двумя теоретическими чудовищами: квантовой

черной дырой и дырой Риссины-Ньюмана. Обе – лишь уравнения в учебниках,

плод умозрительных построений. Обе – оказались жуткой реальностью, зияющей

перед носом челнока.

У Лады не было времени на раздумья – лишь на ледяной, парализующий

ужас и инстинктивный выбор.

Влететь в одну из дыр?

Но это означало верную, мучительную смерть от чудовищных

гравитационных перегрузок, когда разница в силе тяжести между макушкой и

пальцами ног исчисляется миллиардами раз, разрывая тело на клеточном уровне...

Или... рискнуть?

Прочертить курс наугад, без расчетов, уповая лишь на везение и свою

«гоночную» интуицию?

Сердце колотилось, как бешеный барабан в груди. Адреналин обжигал вены.

Рука, почти не слушаясь, рванулась к штурвалу.

Наудачу!

Она резко изменила вектор, вложив в движение всю свою волю, весь опыт

гонщика и картографа, заставив «Скаут» нырнуть в узкую, трепещущую щель

пространства-времени, которую ИИ даже не успел промоделировать.

Выброс.

Резкий, как удар хлыста. Челнок выкинуло из прокола штатно, без видимых

повреждений, но... в пустоту. Никакой черной дыры рядом, ни малейшей

возможности для нового прыжка.

2Искусственный интеллект ожил, замигал индикаторами, задумался на

несколько вечных секунд, делая привязку к местности... и выдал ледяным,

бесстрастным голосом:

«Неизвестная Вселенная. Неизвестная Галактика. Неизвестная система.

Ближайшая планета – неизвестна».

И тогда она увидела ее.

Через лобовое стекло, заполнив собой все пространство, плыла Планета.

Голубые пятна океанов, словно слезы вселенной. Зеленые массивы лесов –

вздохи живой земли. Желтые мазки пустынь и белоснежные завитки облаков.

Незнакомая. Прекрасная. Пугающая.

Ее отражение дрожало в широко распахнутых голубых глазах Лады. А по

щекам, оставляя соленые дорожки, струились слезы – крошечные океаны страха

и потрясения, вытекшие из океанов того далекого, неведомого мира.

… Продолжение следует…

Именно тогда к Арсению пришли «люди в хороших костюмах». Из Москвы. Без имен, только удостоверения с гербом. Они говорили тихо, вежливо, но в их глазах читался холодный, расчетливый восторг.

— Страна в долгу, Арсений Викторович. Вы понимаете, что это значит? Наши ключевые специалисты, ученые, военные, политики… Вечный интеллектуальный и стратегический ресурс. Россия станет непоколебимой.

Арсений, одержимый научным азартом, согласился. Начались испытания на приматах. И снова успех. Тогда было принято решение о первом введении препарата человеку. Добровольцем вызвался сам создатель. Арсений не мог доверить это никому. Он видел в этом высшую точку своего предназначения.

Укол был сделан в стерильной палате, под наблюдением десятков датчиков и смущенных «людей в костюмах». Эффект был мгновенным и ошеломляющим. Морщины разгладились, седина уступила место природному русому цвету, хроническая боль в спине, заработанная за года у лабораторного стола, исчезла. Арсений Петров в свои пятьдесят восемь выглядел на двадцать пять. Он чувствовал себя богом.

Но затем началось нечто иное.

Сначала это было едва заметно. Обострение слуха. Он слышал, как шепчутся медсестры за двумя дверями. Затем зрение — он мог часами рассматривать пылинки в луче света, видя каждую микронную трещинку на них. Его мозг работал с невероятной скоростью, он за ночь прочитывал и усваивал монографии, на которые раньше уходили месяцы.

А потом пришли воспоминания.

Не просто воспоминания, а навязчивые, гиперреалистичные реконструкции. Он заново, в мельчайших деталях, пережил свой первый день в школе, запах мела и маминых духов. Затем ссору с первой женой, причем он слышал не только её слова, но и фоновый шум телевизора из соседней комнаты, скрип паркета под ногами, чувствовал вкус несладкого чая во рту.

Его сознание, освобожденное от оков увядающего мозга, начало выгружать на жесткий диск сознания весь накопленный опыт. Без фильтров, без цензуры. Каждая забытая обида, каждое мимолетное смущение, каждая трусость, каждый провал — всё это обрушилось на него с невероятной силой.

Бессмертие оказалось не раем, а идеальной тюрьмой для его собственной памяти. Он не мог забыть НИЧЕГО.

Лена, посетившая его через месяц, с ужасом смотрела на него. Молодое, прекрасное лицо учителя было искажено гримасой невыносимой муки.

— Они не понимают, Лена, — прошептал он, сжимая виски пальцами. — Они хотят бессмертия для тела. Но тело… оно лишь флешка. А сознание… процессор… он не может обрабатывать один и тот же набор данных вечно без последствий. Он начинает зацикливаться. Я заново проживаю каждый день своей жизни. Одновременно. Я сейчас здесь, с тобой, и одновременно я реву от страха в кабинете зубного врача в семь лет. Я защищаю диссертацию и проваливаю экзамен по химии. Это… ад.

«Люди в костюмах» не верили. Они считали это временными побочными эффектами, платой за гениальное открытие. Они уже составляли списки для бессмертия.

Однажды ночью Арсений сбежал из своей золотой клетки. Его новое тело было сильным и быстрым. Он умчался на своей старой «Ладе» в горы, на пустынную базу геологов, где когда-то работал в молодости.

Там, глядя на холодные, вечные скалы, он понял суть своего урока. Природа не просто так придумала смерть и забвение. Это не ошибка, а гениальный механизм защиты. Защиты от информационной перегрузки. От устаревания идей. От боли, которая, накапливаясь вечно, разрывает разум на части. Смерть — это не враг. Это санитар леса, очищающий место для новых ростков. Забывание — это система перезагрузки, без которой любая операционная система уходит в бесконечный цикл и зависает.

Он нашел ящик со старыми динамитами, оставшимися с советских времен. Его бессмертные руки работали точно и быстро.

Когда вертолеты с теми самыми «людьми» нашли базу, они увидели лишь ровный круг оплавленного камня и идеальную тишину. Ни тела, ни следов лабораторных журналов не было. Только на гранитном валуне кто-то вывел алмазным резцом — инструментом, способным резать камень, — всего одну фразу:

«Память должна иметь конец. Иначе бесконечность становится пыткой».

И вот настал день «Ч». Решено было отправить человека. Добровольцем вызвался сам Орлов. Он был слишком одержим, чтобы доверить первый контакт кому-то другому.

— Аркадий Семенович, протокол предписывает… — начал было его молодой ассистент, Лёша.

— Протокол писали трусы, которые боятся собственной тени, — отрезал Орлов, застегивая скафандр без шлема. — Я должен почувствовать это сам. Своей кожей.

Он сделал шаг. Исчез. Лаборатория замерла в напряженном молчании. Секунды растягивались в вечность. Связь работала, но с мощными помехами.

«…Стабильно… Дышать можно… Невероятно…» — доносилось из динамиков.

Через положенные пятнадцать минут он вернулся. Лицо его было бледным, но глаза горели огнем триумфа.

— Они там были, — прошептал он. — Следы. Костер. Но сами ушли. Ощущение… такое ощущение, что за мной наблюдали.

Это было две недели назад. С тех пор прошли десятки экспедиций. Мир, получивший индекс «П-1» (Параллель-Один), оказался поразительно похож на Землю мезозойской эры: гигантские папоротники, хвощи, странные летающие ящеры в небе. Но следы разумной деятельности были повсюду: аккуратно сложенные груды камней, словно руины древних построек, выжженные на коре деревьев странные символы. И постоянное, неослабевающее чувство наблюдения.

Орлов почти не спал. Он жаждал встречи.

И она произошла. В тот день группа из трех человек (сам Орлов, Лёша и охранник Сергей) углубилась в неизученный сектор, двигаясь по руслу высохшей реки. Сергей, бывший спецназовец, шел первым, сжав в руках автомат.

И вдруг он замер, подняв руку. Впереди, в зарослях гигантских хвощей, что-то мелькнуло. Не животное — движение было слишком плавным и осмысленным.

— Стой! Кто здесь? — крикнул Сергей, выводя оружие наготове.

Из-за зеленой стены вышел… человек. Или не совсем человек.

Он был высоким, под два метра, очень худым. Его кожа имела легкий серебристый оттенок, словно подкожное напыление металла. Волосы — белые, длинные, заплетены в сложные косы. Черты лица были утонченными и одновременно древними, а глаза… глаза были огромными, без белка, полностью черными, как у глубоководных рыб, и в них мерцали крошечные звезды. Он был одет в простую одежду из грубого материала, похожего на лен, но на груди у него висел сложный амулет из камня и дерева, испещренный теми же символами, что они видели на деревьях.

Орлов, затаив дыхание, сделал шаг вперед, отстраняя ствол автомата Сергея.

— Здравствуй, — сказал он медленно, вкладывая в слово все свои надежды.

Существо посмотрело на них своими бездонными глазами. Казалось, оно изучало не их лица, а самые их души. Затем оно подняло руку. Длинные пальцы сложились в сложный жест. В воздухе перед ним вспыхнуло легкое сияние, и возник трехмерный образ: два солнца, одно большое и желтое, другое — поменьше и голубое, на фоне знакомого созвездия Ориона.

— Они показывают свою звездную систему, — ахнул Лёша.

Орлов, дрожащими руками, достал планшет. Его пальцы пролетали по экрану, и над устройством возникла голограмма Солнечной системы. Он показал на Землю, затем на себя, затем на их мир.

Существо склонило голову набок, его черные глаза, казалось, впитывали свет голограммы. Оно снова сделало жест. На этот раз в воздухе появилось изображение самого портала, каким они его видели — черная, бездонная дыра. Затем изображение изменилось. Портал стал нестабильным, бьющимся, как сердце в агонии, и из него хлынула волна искажения, которая принялась поглощать мир, превращая все вокруг в хаос и прах. Существо показало на их портал, а затем провело рукой по горлу. Жест был универсальным и понятным без перевода: «Опасно. Прекратите».

Сергей мрачно хмыкнул.

— Говорит, наше ноу-хау им не нравится.

Но Орлов не слушал. Он смотрел на амулет на груди существа. И вдруг он все понял. Форма, резьба… Он видел нечто подобное в отчетах по палеоархеологии. В Сибири, на Алтае, находили странные артефакты возрастом в десятки тысяч лет, не вписывающиеся ни в одну известную культуру. Их считали культовыми предметами древних шаманов.

— Боги… — прошептал Орлов. — Вы не ушли вперед в развитии. Вы остались здесь. Это ваш мир. Вы… вы те, кем мы могли бы стать, если бы пошли по другому пути. Вы не колонизировали космос. Вы развили свою связь с планетой, с самой реальностью. Вы не строите машины. Вы… творите реальность.

Существо, словно поняв его мысли, медленно кивнуло. Оно снова показало на портал и сделало жест, будто завязывает узел, а затем разводит руки в стороны, показывая нечто огромное, бесконечное. Затем указало на них и на себя, и сжало кулаки, изобразив единство.

— Он говорит, что порталов много, — лихорадочно переводил Лёша, сам не веря своим словам. — Что мы рвем ткань мироздания. Что мы не готовы к этому. Что мы, как дети, играющие со спичками в пороховом складе.

— Они боятся нас, — внезапно осознал Сергей. — Смотрите на него. Он не проявляет агрессии, но он готов к защите.

Действительно, вокруг существа воздух начал слегка мерцать, как над раскаленным асфальтом.

Орлов чувствовал, как рушится его мечта. Не будет братства цивилизаций, не будет обмена технологиями. Вместо этого — предупреждение. Приказ остановиться. Он всю жизнь шел к этой двери, и теперь ему говорят, что за ней — пропасть.

— Нет, — тихо сказал он. — Вы не понимаете. Это прогресс. Это будущее.

Он сделал шаг к существу, но в этот момент сработала тревога. Из радиоприемников на их плечах раздался искаженный голос дежурного инженера:

«Аркадий Семенович! Немедленно возвращайтесь! Портал дестабилизируется! Происходит наложение измерений!»

Существо услышало голос. Оно поняло панику в нем. Его звездные глаза расширились. Оно резко отступило на шаг и издало звук, похожий на переливчатый звон хрустальных колокольчиков — звук тревоги и печали.

Оно посмотрело на Орлова в последний раз, и в этом взгляде профессор прочитал не злобу, не ненависть, а бесконечную жалость. Жалость к дикому, неразумному ребенку, который вот-вот сожжет свой дом.

Затем оно повернулось и растворилось в зарослях, будто его и не было.

Они бежали назад к порталу. Мир вокруг них плыл, краски растекались, звуки искажались. Земля под ногами то становилась желеобразной, то твердой, как сталь. Портал на их глазах пульсировал, из его черной глубины на секунду проявлялись искаженные образы их лаборатории, а затем — безумные картинки иных миров.

Они едва успели прыгнуть в сжимающуюся черноту.

Их выбросило в лабораторию, как пробку из бутылки шампанского. Сработали аварийные системы, портал с грохотом схлопнулся. На его месте осталась лишь опаленная плазмой установка.

Орлов поднялся на ноги. Он был покрыт липким потом, его трясло. Лаборатория была наполнена дымом и тревожными гудками.

Он все понял. Технология была сырой. Опасно сырой. Они не создали врата. Они пробили дыру. И соседи, те, кто жил в этом доме миллионы лет, знали об этой опасности.

Профессор Аркадий Семенович Орлов стоял и смотрел на почерневшие руины машины, стоившей ему всего. Он нашел не безграничные миры. Он нашел соседей. И первое, что они ему сказали, было: «Перестань ломиться в нашу дверь, ты рушишь все здание».

Он обернулся к перепуганным лицам своей команды.

— Отключите все. Законсервируйте объект, — его голос был глухим и бесстрастным. — Все данные — под гриф «Совершенно секретно». Навсегда.

— Но… профессор… это же величайшее открытие! — не выдержал Лёша.

Орлов медленно повернулся к нему. В его глазах уже не горел огонь первооткрывателя. В них была лишь тяжелая, неподъемная мудрость.

— Нет, Алексей. Это величайшее предупреждение. Мы не короли мироздания. Мы мальчики с шаловливыми ручками, которых только что отшлепали и поставили в угол. И нам нужно вырасти. Очень-очень сильно вырасти, прежде чем мы снова посмеем постучаться в эти двери.

Он вышел из лаборатории и прикрыл за собой тяжелую бронированную дверь. Снаружи начиналась сибирская метель. Снег заносил следы, стирая все, что было на поверхности. И профессор Орлов смотрел в это белое, чистое полотно, словно надеясь, что оно сможет стереть и ту ужасную, прекрасную истину, что он принес из мира, который был так близок, и так бесконечно далек.