Frekenbokk

Лизе он понравился. Михаил влюбленно смотрел на Матильду, стараясь предугадать её желания и уловить перепады настроения. Негромко и уверенно, красивым низким голосом, он рассказывал истории из своей жизни, от которых у Лизы захватывало дух. Несомненно, для девушки со скромным жизненным опытом и патриархальным воспитанием, Михаил, являлся главой. Лиза тут же возвеличила его в своих мыслях и каждое слово Михаила принимала как непреложную истину. Она удивлялась, с какой непринужденностью и независимостью держит себя с Михаилом подруга.

— Мишель, — дразнила Матильда, — почему ты надел этот костюм? Он такой респектабельно-скушный. Кажется, что английская шерсть, из которой он сшит, только что побывала на приеме у королевы Виктории.

Он улыбался ей, нежно целовал руку и соглашался со всеми её замечаниями. Но когда на следующий день он являлся в ярком жилете, удобных брюках серой фланели и мягкой фетровой шляпе, она вновь придиралась, а Мишель не роптал и смотрел с обожанием на свою богиню. Похоже игра забавляла их обоих.

Михаил учил девушек умению красиво одеваться, выгодно преподносить себя и держаться с достоинством в любом обществе. Конечно, он говорил в основном для возлюбленной, но Лиза тоже грела уши и запоминала. Она с удовольствием следила за их пикировкой, когда беседа начинала напоминать дуэль на шпагах — выпад, ответ, туше.

— Lovely ladies, — обращался он к ним, и Лизавета таяла. — Для того чтобы выглядеть прилично, необходимо знать несколько правил. Одно из них — правильно сочетать цвета в наряде. Туалет красивой женщины — оправа для сокровища, коим она является. И если вы затрудняетесь с выбором оттенков, то всегда можете подсмотреть удачные варианты у природы. Букет цветов, фруктовая корзина или овощной прилавок станут образцом для вдохновения. Не стоит идти на поводу модных журналов и фотографий богемы. Также не нужно копировать образы скандальных дам, например Клео де Мерод или Прекрасной Отеро. Элегантность — это классика плюс модный аксессуар.

— И откуда такие познания, господин галантерейщик? — недобро щурила глаза Матильда. — Уж не от твоей ли подружки-актриски?

— Бывшей, душа моя, бывшей — Михаил мастерски изображал испуг. — И прошу помнить, что матушка и сёстры вашего покорного слуги — светские дамы. И искусство подбора правильных туалетов, для любой жизненной ситуации, впитали с молоком матери.

— Кормилицы, ты хотел сказать? — прищуривалась Матильда. — Светские дамы не кормят детей грудью. Figure avant tout.

— Да, дружочек, ты совершенно права — фигура превыше всего, — склонял голову Михаил. — У маменьки до сих пор девичьи формы.

— Ну а кормилица у вас была не из дворовых — продолжала ехидничать Матильда. — Неужели это была придворная дама?

— Ну, то была фигура речи — отбивался Михаил. — Для того чтобы воспитать хороший вкус, истинной леди достаточно вращаться среди людей, у которых развито чувство прекрасного.

— Ах так! — грозно говорила Матильда. И непонятно — всерьёз ли сердится подруга или притворяется. — Вот и иди к своим ladies. Видали мы таких… ледей!

Но тема была интересная и вскоре она опять слушала возлюбленного. Так в разговорах и повседневных хлопотах проходило время. Лиза нашла подругу, именно ту родственную душу, которую вымаливала ежевечерне. С ней было одинаково легко молчать и говорить. Матильда всегда веселая и жизнелюбивая, могла словами колоть как шпагой — быстро и больно, поэтому Лиза каждый раз радовалась, что острая на язык девица — на её стороне. А Матильда заполучила в свою свиту преданную и надёжную особу — Лиза приняла подругу безусловно, со всеми достоинствами и страстями.

Но был человек, который следил злыми глазами за этой троицей. С каким удовольствием она бы придушила их!

— Спокойствие, Катрин, — говорила она своему отражению. — Скоро кто-то заплатит за всё!

Но пока приходилось довольствоваться ролью жрицы любви, встречаясь с разными мужчинами — Катеринка пользовалась успехом. В том, чем она зарабатывала на жизнь, внешность — главный козырь и она умело его применяла. Статная и высокая девушка словно сошла с картины «Незнакомка» Крамского. Породистое, чуть одутловатое, лицо, большие карие глаза под соболиными бровями, прямой аристократичный нос, яркие пухлые губы. Высокую грудь и тонкую талию дополнительно подчеркивала любимыми корсетами, а не нуждавшиеся в фижмах аппетитные бёдра наряжала в пышные юбки. Она могла бы позировать художникам или стать моделью для рекламных фотографий, набирающих популярность. А что жизнь предлагала незаурядной женщине? Ей уже 20 лет! Сколько ещё пропадать в провинциальной дыре?

Катрин, так звал её отец, Катенькой окликала нянюшка, Екатериной — строгие бонны и гувернантки. Как давно это было, в почти утерянном прошлом.

Отец владел рудниками и заводами, жил в столице, часто приезжал, а она росла в имении близ Екатеринбурга. Девочка рано узнала, что она незаконная дочь и мама её умерла. Отец любил свою Катрин, баловал и тратил на неё много денег. У неё всё было первоклассное — красивые наряды, породистые лошади, хорошие учителя, поездки с отцом или гувернанткой в Москву, Санкт-Петербург, в города Франции и Италии. Катя бойко говорила на английском и французском, делала успехи в математике и экономике, прилежно осваивала танцы, этикет. Учителя хвалили её, а батюшка гордился. Она росла умной, амбициозной, высокомерной и слегка циничной, такой желал видеть её отец и, посвящая во взрослую жизнь, не щадил нежных девичьих чувств.

— Запомни, доченька, незаконнорождённость закроет перед тобой многие двери. Ты должна быть сильной и безжалостной в способах добиться своего.

Они строили с отцом большие планы на жизнь, он обещал (с помощью капитала и правильного брака) ввести дочь в общество экономической элиты — состоятельных, деловых людей, добывших богатства умом, чутьём и смекалкой. Нынче и буржуазия стала аристократией, потеснив дворян. Существовало разделение на старую и новую буржуазию. К старой относились купцы и промышленники, а к новой — техническая интеллигенция и предприниматели в разных областях. Когда Кате исполнилось 15 лет, отец собирался посвятить её в тонкости управления семейным делом, чтобы со временем возглавив его, Катеринка вошла в высшее общество. В планах было и обучение коммерции заграницей. Но всё рухнуло в один момент.

— Какой чепухой набита твоя голова! — засмеялась собеседница. — Душенька, мы в борделе, на таких как я не женятся. Брак — это деловой союз с обязательствами, а за любовью можно сходить на сторону. Вот и твой папаша от супруги гуляет. По камелиям!

Лизавете стало обидно за родителя.

— И твой папенька такой?

— Папа́ меня и маму очень любил. По-своему, — Мати снова улыбалась, правда уже грустно, — Что не мешало ему пьянствовать и волочиться за каждой юбкой. От графини до кухарки.

— А что же мама?

— Никогда её не видела, хотя папа́ твердил, что я вылитая мать. Я незаконнорожденная. Плод любви знатной дамы и гусара.

— Мати, мне очень жаль, — смутилась Лиза. — Она умерла?

Матильда молчала. Лиза неловко прикоснулась к её руке, желая извиниться, но Матильда отдернула руку и заговорила:

— Не знаю. Папа́ всегда уклонялся от ответов, а я часто думала, как бы сложилась жизнь, если бы мама могла признать меня. Папа́ не жалел средств на моё воспитание. Я немного болтаю по-французски, скачу, фехтую и стреляю, как гусар, умею обращаться с ножами. Вот музицированию пару лет обучалась. Потом папенька решил, что этого мне достаточно, поэтому репертуар простецкий. Всё, что помню с детства — муштра, физические упражнения, чтение скучных книг. А мне хотелось романтики, безумств, впечатлений, как в романах, из отцовской библиотеки, которые читала тайком. У него было много книг о приключениях, путешествиях, любовных интригах, но мне запрещали их читать.

Матильда опять замолчала. Потом внезапно встала и прошлась по комнате, глубоко вдохнула и резко выдохнула и продолжила:

— Я сбежала от отцовской душной опеки с первым же смазливым купчиком. Думала, что мы вместе против всего мира. Как в романах. А он продал меня в публичный дом, когда мы потратили все, что стащила у отца и нам стало нечем платить по счетам.

Матильда рассказывала об этом спокойно, ни слезинки, ни увлажнившихся глаз, ни дрожащего голоса. Лиза смотрела на собеседницу приоткрыв рот, настолько поразил её рассказ, и у неё получилось только спросить:

— Ты могла вернуться?

— Не успела. Отец умер от апоплексического удара. Или от горя, — глухо пробормотала Матильда. Она все-таки не выдержала и низко склонила голову от тяжести воспоминаний.

Лиза всей душой потянулась к девушке, такой хрупкой, такой уязвимой, в естественном порыве, знакомом всему женскому полу, защитить маленького, слабого… Как вдруг Матильда, в обычной своей манере, весёлой, немного капризной, прелестной куклы, вскинула голову и заявила с усмешкой:

— Вот в чём-чём, а в жалости не нуждаюсь! Всё у меня хорошо. И стоит только пожелать — я стану первой дамой этого занюханного провинциального городишки!

— Развратно? — Матильда правильно поняла паузу.

— Что ты, Матильда! — залепетала Лиза, — Смело. Я хотела сказать — смело.

— Это сценические, — пояснила хозяйка комнаты. — Можешь называть меня Мати. К чему ненужные церемонии меж своими. А я буду звать тебя Лиза.

— Да, конечно, — обрадовалась смене темы Лизавета. Она коснулась платья Матильды. — Дорогое? Я ничего в этом не понимаю, но ткань премиленькая.

— Угу, дорогое… премиленькая… — бормотала Мати, занятая поисками на туалетном столике. А найдя, развернулась к Лизе лицом и заявила. — Есть и подороже. У меня всегда всё самое лучшее.

— Чудесно, — вновь смутилась девушка.

Она приняла слова Матильды как «Завидуй, дурнушка». Никогда у неё не будет такого роскошного туалета. Её и маменька всегда представляла новым знакомцам «Моя старшенькая. Не смотрите что дурна собой. Она очень скромна, что для девицы важнее красоты». А Лизе всегда слышалось «Моя страшненькая…».

В воздухе повисла пауза. Наконец, Матильда, поняв, что что-то не так, внимательно посмотрела на собеседницу.

— Эй, ты чего? Обиделась? Брось. Я не хвастаю. У меня и в самом деле много нарядов, дорогих и не очень. Я не хвалюсь. Это специфика моей … хмммм… моей жизни. У тебя тоже премиленькое платьице, особенно воротничок. Обожаю белые воротнички.

Лиза нерешительно улыбнулась.

— Это моё первое нормальное платье, — плохое настроение пропало от участливого тона Матильды и её светлой улыбки.

— Оно тебе очень идёт, — не покривила душой Матильда.

— А тот костюм, с персиками, — продолжила спрашивать Лиза. — Ты сама его купила?

— Вот ещё! — фыркнула Матильда, приступая к рисованию бровей. — У каждой приличной камелии должен быть покровитель. Его дело — покупать туалеты. Кстати, вот за той ширмой, в гардеробной комнате, этого барахла просто завались. Предлагать не буду, всё очень смелое.

— Камелии? — Лиза оценила шутку, но её заинтересовало новое слово. Правда реплика про барахло опять уколола, но она решила не обращать внимания, Матильда с ней дружелюбна, и она не будет кукситься. — А при чем тут конфеты?

— Какие ещё конфеты? — вытаращилась на неё куртизанка.

— Ну, маменька у папеньки раз счета нашла и ругала его сильно, что много денег на камелии спустил. Всё кричала «Что, сладко тебе было?!»

Матильда недоверчиво посмотрела на неё широко раскрытыми глазами и поняв, что Лиза не шутит, хмыкнула:

— Mon cher, дружочек, да ты совсем наивная. Камелии — это цветы, очень красивые и весьма дорогие. А также камелиями называют дам полусвета, куртизанок.

И видя, что собеседница все равно не понимает, о чем речь, принялась растолковывать:

— Ну, это падшие женщины, продажные. Право, ангел мой, нельзя же быть такой несведущей. Забыла, где служишь? Тебя постоянно окружают куртизанки, хотя для местных девок это слишком высокое звание.

— Откуда мне знать, — оправдывалась Лиза. — Мой учитель ничего такого не рассказывал, а уж маменька с папенькой и подавно.

— Ах да, — закатила глаза Матильда, — Ты же из этих, как их там — замуж девицей и любовь до гробовой доски. Выводок деток за юбку держится, а ты варенье из крыжовника подаешь к чаю в вИшневом саду.

— Ты так говоришь, как будто это плохо! — возмущенно сказала Лиза. — Да, я из этих самых. И…

— Пффффф, закипела водица, — замахала руками Матильда и примирительно сказала, — И в мыслях не держала обидеть, но учту, что ты весьма чувствительна и со множеством point faible.

— По фебле? — недоуменно переспросила Лиза.

— О боже, — снова закатила глаза Матильда. —  Слабое место. Это на французском, но вернемся к предмету беседы. Ну хоть романы-то читала?

— Конечно, — гордо ответствовала Лизавета. Что эта Матильда себе позволяет, Лиза, не какая-то там… падшая. Она честная, порядочная, образованная девица и сейчас она утрет нос этой… выскочке, — Господ Загоскина, Мельникова-Печерского… на уроках.

— А, понятно, — усмехнулась Матильда и махнула рукой. Она видела, что собеседница почти обиделась. Лиза — приятная девушка и она не хочет её обижать, — Да и ладно. Ну слушай. Обитала во Франции роскошная красавица и знаменитая куртизанка, Мари Дюплесси. Любила камелии, украшала себя и дом, в котором жила. Цветочница, у которой Мари тратила большие деньги на свою прихоть, прозвала куртизанку La dame aux camelias, дама с камелиями. Эта роскошная Мари хлебнула трагической любви до дна. Она не могла быть вместе с предметом страсти, потому что умирала, да и всё было против этого. Один француз написал про неё роман, да такой сентиментальный и галантный, что камелия с тех пор стала символом падших женщин.

— Какая грустная история, — сказала Елизавета. Она предпочитала романы только с благополучной развязкой. Специально бегло просматривала последние страницы и при трагичной концовке даже не начинала книгу, хватало ей грусти и в жизни. — Ты прочла эту книгу?

— Нет, я люблю романы попроще — опять засмеялась Мати. — Мне Мишель рассказывал. Ещё он говорит, что камелиями и другими красивыми словами проституток называют, чтобы не было стыдно ими пользоваться. Вроде как звучит прилично и поэтому не грех. Ага.

— А Мишель это кто? Твой покровитель? Имя странное. Он француз?

— Он Мишка, мой русский медведь! — хихикнула Матильда. — Богатый, между прочим.

— Ага, а как он относится к эээ ммм … — замялась Лиза.

— К моей продажности? — не смутилась девушка. — Так я не совсем падшая. Можно даже сказать порядочная.

Настала очередь Лизавете таращить глаза.

— Понимаешь, — начала объяснять, изумленной горничной, Матильда. — Я самая красивая из здешних девушек и мадам придумала, что моя недоступность принесёт больше денег. Я беседую с гостями, устраиваю игры, ну там фанты, шарады. Ещё бренчу на пианино и гитаре, исполняю романсы, поэтому я здесь в качестве певицы. Так что мадам мной не торгует. Ну ты понимаешь…

— О, я и подумать не могла, что хозяйка столь великодушна! — восхитилась Лиза.

— Ах, дружочек, наивная моя девочка, — ухмыльнулась куртизанка. Она закончила с бровями и сейчас вырисовывала роковую мушку над верхней губой. — Ничто не помешает нашей доброй тётушке Жанетт продать любую девицу, если предложат хорошую цену.

На следующий день Лизавета то и дело шмыгала мимо комнаты, так любезно вступившейся за неё, Матильды. Наконец, дверь отворилась, и прима вышла, чтобы спуститься в столовую для обеда. Была она не в духе: изящные брови нахмурены, губы сжаты в полоску, но Лизавета всё равно бросилась к ней с изъявлениями благодарности.

— Что такое? — пробормотала Матильда, откашлялась и громко, раздраженно сказала — Ах, отстань, девИца! Какой пустяк!

Но, смягчилась, увидев, как Лизу задели её слова:

— Право, дружочек, невозможно быть такой шляпой и позволять помыкать собой. Ну ладно, не дуйся. Ты вот что, зайди ко мне в три пополудни, поможешь. Заодно и поболтаем.

Для костюмированного ужина Матильде предстояло надеть наряд в стиле Марии-Антуанетты. Короткое, до колен, платье из переливчатой тафты, оттенка топлёного молока, чрезвычайно шло девушке. Цветки персика, разбросанные по пышной юбке и собранные в букетики у смелого декольте, подчеркивали румянец щек. Платье дополнял белокурый парик, уложенный в высокую прическу и украшенный цветами. Белые панталоны из нежного пу-де-суа, отороченные кружевом по низу, не прятали изящные щиколотки, обтянутые шёлковыми чулками. Завершали образ розовые атласные, расшитые бисером, туфельки с серебряными пряжками.

Облачение в костюм не доставило много хлопот — шнуровку на спине Лиза затянула весьма умело, наловчилась помогая одеваться девушкам, разгладила шуршащую юбку, поправила букетики. А вот парик несколько раз падал, пока они пытались взгромоздить и закрепить его, упрямо не желая держаться на красивой Матильдиной голове. Девушки хохотали, собирали рассыпавшиеся цветы и втыкали их на место, и наконец, одолев упрямца, присели отдохнуть.

В который раз, глядя на Матильду, Лиза задавалась вопросом, как такая красавица попала в бордель. Большинство обитательниц весёлого дома ни наружностью, ни умом не блистали. Елизавета не знала жизни, но даже она понимала, что с подобной внешностью и темпераментом Мати здесь не место — замужество, сцена, ну на крайний случай содержание.

Шелковистые, белокурые волосы, доходящие до пояса, завивались в мягкие локоны. Лицо сердечком, большие серые глаза, опушенные длинными темными ресницами, изящный носик, пухлые губы. «Щёчки персик, зубки жемчуг, губки коралл» — Лиза теперь поняла, как выглядят девушки, которых подобными эпитетами описывали в романах. Невысокая, гармонично сложенная, изящная, обладающая светлой чистой кожей — каким ветром занесло её сюда? Но спрашивать было неловко.

Странно, что, поучая Лизу такими словами, она услала её за много верст от жениха. Но матери лучше знать, она опытнее, мудрее. Маменька всегда и всё решала за неё, это было очень удобно.

Зато здесь никто не унижал Лизу — мадам строгая, но справедливая, Аксинья приветливая и душевная, и большинство девушек ласково с ней обращались.

Лиза пробовала писать домой, но в ответ пришла только одна весточка. От батюшки. Он сожалел о разлуке и призывал к терпению. Ну и ладно, думала Лиза, не очень-то и хотелось. Хорошо, что у неё есть Никита, он любит, не предаст, дождется и всё у них будет как положено. Правда жених тоже не отвечал на её письма, но Лиза всегда придумывала ему оправдания.

Она ни с кем, кроме кухарки, не сблизилась. Девушка привыкла быть одинокой среди множества людей, даже Никита не понимал её. А так хотелось иметь подле себя родственную душу! Но если бы вдруг Лизу спросили, для чего собственно ей это нужно, она бы не нашлась с ответом.

Вот в романах всё было просто, и возлюбленный понимал героиню с полуслова, и верные друзья спешили на помощь по первому зову. Вот только не написаны в книгах инструкции как искать таких друзей, поэтому, каждый раз, повторяя молитву для отхода ко сну, Лиза просила:

— Боженька, пожалуйста, пошли мне подругу. Ну хоть самую завалящую. Мне многого не нужно. Пусть будет рядом и понимает меня. Спасибо, боженька.

Жалование Лизе назначили небольшое и чтобы накопить денег на приданое потребуется много времени. Аксинья хохотала, предлагая подработать. Девушка сердилась.

Она дурнушка — высокая, нескладная, полноватая, ни интересных форм, ни стати, длиннорукая и длинноногая. Круглое лицо с невнятными бровями и невеликими карими глазками да тёмно-русые тонкие волосы, теперь собранные в пучок. Немного скрашивали общее плачевное зрелище аккуратный носик и красивые, словно нарисованные умелой рукой художника, губы, и выражение лица — немного детское, всегда готовое удивиться.

Конечно, её женская непривлекательность служила охранной грамотой неопытности и целомудрию. Хотя кухарка ехидничала, что на каждую внешность найдется ценитель. Но как же хотелось красоты, притягивающей к себе восхищённые взгляды!

Утешением и предметом восторга неискушённой Лизы стало новое платье, которое мадам называла чуднЫм словом «униформа». Наконец-то, как и подобает юной девице, она начала обзаводиться нарядами! Девушка ласково касалась платья, висевшего на плечиках, и хлопчатая шотландка, из которой пошили наряд, приятно шуршала в ладонях. Облегающий лиф с наглухо закрытым декольте, юбка средней пышности, серый мышиный цвет — то что нужно для рабочей одежды. Из украшений — крахмаленный кипенно-белый воротничок и белоснежный фартук с рюшами. Дополняли наряд исподняя маркизетовая рубашка и нижняя юбка из хрустящего кремового коленкора, их было по несколько штук и полагалось менять ежедневно.

Это первое приличное платье, купленное для неё, а не перешитое из старых маменькиных салопов, батюшкиных сюртуков и пожелтевшего тюля. Модистка приходила в родительский дом раз в полгода и неделю строчила на привезенной с собой машинке Зингер, в специально отведенной комнате, перелицовывая одежду для всего семейства. И хотя мастерица пыталась украсить скудными художественными средствами Лизины наряды, они получались жалкими — мешковатыми, затасканными.

Не доверяя прачке, Лиза чистила обожаемое платье сама, для чего завела специальную щетку. Обедала она теперь с обязательной салфеткой, заткнутой за воротник. Шутка ли — малейшее жирное пятно испортит весь её гардероб! И проходя мимо больших зеркал, всегда украдкой любовалась собой, стесняясь вертеться перед отражающей гладью как остальные местные барышни. Дешёвенькие чулки и удобные туфли на низком каблуке из грубой воловьей кожи также восхищали неизбалованную девушку. Каждый вечер, невзирая на усталость, Лиза смазывала обувь гусиным жиром и натирала суконной тряпицей до блеска.

К приятностям новой жизни относилась и комната во флигеле, стоявшем за домом, в глубине сада. Лизавета, которая всегда делила помещение с младшими сестрами, наслаждалась покоем и уединением в маленьком, зато теплом и светлом жилище.

И столовалась горничная неплохо — её наняли со столом, чаем и сдобой, до которой она большая охотница. Кухарка подкладывала Лизе кусочки повкуснее и пожирнее, резонно отвечая остальным девушкам, что Лизавете поправиться не страшно, она фигурой на жизнь не зарабатывает. Говорила Аксинья по-доброму и никто не обижался.

За одежду у Лизы вычитали из жалования, остальное она откладывала, так как не умела обращаться с деньгами. Нужно накопить рублей триста. Каких-нибудь два-три года службы и она наберет на приданое. Ей будет 18. Почти старуха!