Ebun

Как избавиться от депрессии

Странное время ныне. Мне пишут разные люди с одним и тем же вопросом: «Как избавиться от депрессии?» В ответ я копирую и вставляю в окно сообщения одну и ту же историю. Дабы страждущим проще было найти ответ, публикую её здесь.

В 2009 году, который по версии ЮНЕСКО был годом астрономии и одновременно годом Н. В. Гоголя, в России был объявлен годом Франции, Болгарии и молодежи, а в Китае — почему-то годом Сталина, мой друг Лев заболел депрессией.

В то время я к такого рода заболеваниям не относился всерьез и вообще не понимал, почему их считают заболеваниями. Ну, думаю, взгрустнулось человеку. С кем не бывает? Пройдет. Так что и к болезни Льва я всерьез не отнесся.

Мы с ним ехали по летнему Таганрогу на машине. Юные, с пирсингом, в «гавайских» рубашках. Вдруг Лев резко затормозил прямо посреди дороги и схватился руками за голову.

— Что? Что такое? — забеспокоился я. — Мы гитару забыли?

Не помню, куда мы ехали, но без гитары мы не ездили никуда.

— Гитара на месте, — ответил он. — У меня депрессия.
— Как депрессия? Вот так, приступом?
— Да. Ничего не хочу. Ни рулить, ни жить.
— Ты мне это брось. Рулить у нас больше некому, у меня прав нет, одни обязанности. И жить за нас с тобой тоже больше некому.

Лев завел машину, и мы поехали дальше.

Не прошло и пяти минут, как авто подскочило, ударившись обо что-то днищем. Лёва снова резко затормозил. Мы остановились у края дороги. Вышли. За машиной тянулся след жидкости. Он заканчивался у канализационного люка, чья крышка была повернута ребром вверх.

К люку уже мчалась следующая жертва — оранжевый «Рено». Мы со Львом замахали руками, закричали «Стой!», но было уже поздно. Нам-то еще повезло — мы ехали на Ладе-копейке. А бедолагу француза с его низкой посадкой буквально разорвало пополам. Благо из пассажиров никто не пострадал.

— Теперь, — сказал Лев, — у меня вдвойне депрессия.
— Да брось! — возмутился я. — Нас только чуть-чуть поцарапало. Посмотри на водителя «Рено», вот у кого должна быть депрессия. Не у тебя.
— Тут даже не в аварии дело. Все просто очень плохо. Страшно.
— Да что страшно, можешь ты мне объяснить?
— Ты не поймешь.
— Ты сам понимаешь?
— Не до конца, но достаточно.

И мы поехали дальше. Абсолютно все светофоры горели красным. ГИБДД нас не беспокоила, хотя и скалилась из-за каждого угла. Ниоткуда образовывались пробки. В свой район мы вернулись поздно.

— Как твоя депрессия? — спросил я Льва.
— Прогрессирует.
— Ну выспись хорошенько, завтра пройдет.

И я ушел домой. И был новый день. И в этот день Лев перестал отвечать на телефонные звонки. Все друзья беспокоились за него. А я беспокоился меньше всех, поскольку не верил в депрессию. Как я и ожидал, через несколько дней все прошло. Прежний Лев вернулся. Казалось, он стал более сдержанным и вежливым, однако всегда с тех пор был в хорошем настроении.

А потом, много лет спустя, когда я уже жил в Питере, депрессия настигла меня. И я вдруг понял, о чем тогда говорил Лев. И это было печально и действительно страшно. И когда я говорю «действительно страшно», я не преувеличиваю. Потому что некуда преувеличивать. Представьте, что страх высоты, страх темноты, и страх опозориться на публике объединились в один всеужасающий Мегастрах. Это сейчас я ёрничаю, но тогда, повторюсь, было действительно страшно. Беспричинный ужас давил и сжирал меня, пока вдруг ни с того ни с сего мне не позвонил Лев. Мы не общались пять месяцев и тут он внезапно звонит. Страшно? Страшно. Я пересилил себя и взял трубку.

— Алло.
— Привет, старик. Как ты?

Голос его спокоен и добр. Но в то же время мне кажется, что Лев знает, что со мной. Откуда он знает?

— Депрессия, — отвечаю. — Знаешь, как это бывает?
— Ох, это да, — говорит Лев.

И, к моему удивлению добавляет:

— Поздравляю.
— Это ты мне?
— Конечно.
— С чем же тут поздравлять?
— А ты еще не понял? Как же вовремя, оказывается, я тебе позвонил!
— Боюсь, ты что-то путаешь, старик…
— Нет-нет. Ничего не бойся, — так же спокойно отвечает Лев. — Вот что. Я послезавтра буду в Питере. Хотел тебя попросить встретить меня в аэропорту. Теперь же я на этом настаиваю!

От неожиданности я сказал:

— Нет проблем.

Хотя проблемы, конечно, были. Они заключались в том, что уже три или четыре дня я не вылезал из постели. Как в детстве, после ночного просмотра «Секретных материалов», мир за пределами одеяла казался страшным и населенным одними лишь монстрами. Причем, если в детстве они жили только в темноте, то сейчас, казалось, не чурались и света. И даже одеяло теперь помогало слабо. Помню, я еще решил расслабиться за чтением Буковски и открыл рассказ наугад, а это оказалось «Одеяло». История о том, как одеяло хотело прикончить своего хозяина. Стало еще хуже. Но самое страшное — казалось, что теперь так будет всегда.

А ведь еще на прошлой неделе я жил вполне себе полной жизнью. Играл то на гитаре, то на бас-гитаре, писал роман, слушал Led Zeppelin — в общем, проводил время как среднестатистический представитель своей эпохи. А теперь лежу, ничего не желаю, усматриваю злые намерения в действиях собственного одеяла. В общем, не хочу углубляться в подробности, вы, наверное, и так уже поняли, что картина была хуже некуда.

Каких нечеловеческих усилий мне стоило в условленный день преодолеть ужас выхода из дому. Однако негоже нарушать даже слово, данное незнакомцу, а уж другу — и подавно. Пришлось действовать.

Оделся, выпил чаю (кофе побоялся), выбросил свое тело на улицу. Немытые с прошлого тысячелетия стены. Окна скалятся битыми стеклами. Серые тучи плюют мне в лицо мелким дождем. Даже удары церковных колоколов сотрясают воздух зловеще.

Может, мой друг Лев — посланник Сатаны?

К таким мыслям приводят депрессия и несколько суток без сна и еды. Окажись во мне чуть больше суеверия, я бы, наверное, остановился на этой версии. Но я подумал: «Стоп. Это уже перебор. Ну какой же Лев посланник Сатаны? Мы с ним с детства знакомы. Он и мухи не обидит, не то что меня. А даже если и посланник, то все равно негоже слово нарушать. Хуже будет, если он прилетит, и я его не встречу, чем если я его встречу, а он разверзнет пол терминала и утащит меня в преисподнюю»

Из последних сил храня внешнее спокойствие, торможу грязный «Опель». За рулем бойкий дядька в кепке. Предлагаю:

— До Пулково за полторы.
— Давай за тысячу, — отвечает водитель.
— Не понял.
— Тысячи хватит. Что непонятного?
— Нет, — говорю. — С вами не поеду.

Ну вы понимаете. Уже почти закрыл дверь, а он мне:

— Да шучу я, шучу! Конечно, поехали за полторы.

Пришлось ехать, чтобы не опоздать. Как только мы тронулись, водитель меня засыпал вопросами.

— Видишь, — говорит, — поехал Харли-Дэвидсон?
— Вижу.
— Знаешь, кто такие были эти самые Харли и Дэвидсон?
— Здоровенные бородачи в кожаных жилетках?
— Неа. Парочка евреев, иммигрировавших из Одессы в США, Харламов и Давыдов.
— Занятно. А вы не могли бы…
— А знаешь такого актера — Сергея Харламова?
— Слышал что-то.
— Недавно подвозил его. Он голосовал возле Петропавловской крепости. Попросил отвезти в театр Ленсовета. А я говорю: откинулся что ль? А он — нет бы сказать, мол, начальник отпустил за ворота спектакль отыграть, да сразу назад в карцер. Говорит: да ты что, в Петропавловске тюрьмы давно уже нет, я просто живу тут рядом… Ну вот и скажи мне теперь, о чем с ним можно разговаривать?
— Да уж, — говорю. — Только я сейчас тоже не лучший собеседник. Депрессия.
— О, депрессия! — восклицает дядька, что-то объезжая. — А сколько тебе лет?
— Двадцать шесть.
— Мои поздравления.
— Я не понимаю.
— А это нормально, — отмахивается он. — Скоро все поймешь, не бойся.
— Да ничего я не боюсь!
— И не лги.

Мне добавить нечего. Что они все такое знают, чего не знаю я? Лев, таксист в кепке, Далай Лама, утверждавший, что если в жизни все идет наперекосяк, значит, в нее пытается войти что-то прекрасное. Помню, впервые услышав это, я сказал: «Тогда, судя по последним событиям, на мой дом готовится рухнуть самолет, полный супермоделей» Как ни странно, примерно так оно и вышло.

Мы прибыли в аэропорт на удивление вовремя. В терминале я вспомнил падающий Боинг, полный супермоделей, и стал бояться, что Лев попадет в авиакатастрофу. Если бы вы тогда спросили меня почему, я бы не смог привести ни одного довода — голая паника, безосновательная как нацизм. А люди стоят вокруг с красными и белыми розами и табличками, на коих написано «Symposium Delphi» и «Mr. Jebran». Как, думаю я, они не боятся за тех, кого ждут? Уму непостижимо.

Самолет Льва подлетел, приземлился и не разбился. Лев вышел мне навстречу. Гитары нет, но выглядит ладно. Небольшая сумка, шляпа, синий пиджак. Я рядом с ним — руины Карфагена. Вот только бриться Лев так и не перестал, но это, конечно, вопрос времени. Мы обнялись.

— А ты похудел, — говорит Лев. — Пойдем-ка вон в тот кафетерий. Я голоден как бык.
— А вас что, в полете не кормили?
— Кормили. На выбор — рыба с рисом либо курица с макаронами.
— Оу…

Лев — вегетарианец. Другим он свою философию не навязывает, но если вы сами его спросите, он расскажет, что считает мясоеденье, возможно, самой большой ошибкой человечества.

Вот мы сели за столик, и подходит к нам официантка. На бэйдже ее написано «Любовь Пушке».

— Здравствуйте, Любовь, — говорит Лев. — Я буду грибной крем-суп и пасту с четырьмя сырами.
— А мне, — говорю, — просто куриного бульона.
— Нет, — возражает Лев. — Ему то же самое, что и мне. Тебе нужно поесть нормально.

Я соглашаюсь, но, когда официантка уходит, спрашиваю:

— Это из-за того, что в бульоне убиенная курица?
— Я же сказал. Хочу, чтобы ты хорошо поел. Это все.
— То есть, ты не веришь в весь этот вегетарианский бред?
— Вегетарианский бред?
— Ну, о том, что в мясе хранится страх убитого животного.
— Ты все такой же зануда, — отмахивается Лев. — Речь сейчас не о том, во что я верю…
— Ответь на вопрос, — настаиваю я.
— Ладно. Я не ем зверей и рыб, потому что мне их жалко — вот и все. По этой же причине я не