CornDroid

Знаете, о чем мечтает каждая еврейская бабушка?

Я вам сейчас скажу о чем.

Она мечтает о том, чтобы все дети сидели за столом и кушали куриный суп. И чтоб это кушать суп никогда не кончалось. Ни суп, ни дети, ни кушать. Кто-то может скажет, что об этом мечтает не только еврейская бабушка, но и любая другая. Не знаю, спорить не буду. У меня не было других бабушек, только еврейские. Так получилось.

— Саша, майне пупочкес, чтоб ты был мне здоров, проходи, мой руки, бабушка даст тебе такого супа, что ты съешь пальцы по самый локоть!

— Бабушка, я уже кушал дома и не хочу.

— Зе востуцех, он кушал дома! Я тебя прошу, что ты там мог покушать! Это же не суп, это здоровье! Иди мой руки и не дури делай мне больную голову.

Почему-то бабушка всегда думает, что кушать дома у нас нечего. Спорить с бабушкой бесполезно и я кушаю. Бабушка стоит рядом, вытирает тарелки и ей хорошо.

В углу стоит швейная машинка «Зингер». Это замечательная штука. У машинки есть педаль, которую можно нажимать, и тогда коричневый кожаный ремень начинает крутить металлическое колесо. Но нажимать на педаль мне нельзя. Это, пожалуй, единственное, за что таки можно отхватить подзатыльник от дедушки Зелика, который в данный момент застегивает подтяжки и собирается идти играть в домино с дядей Борей Лифшицем и Васей Колюжным.

А я ем суп. Суп, вы не подумайте, очень вкусный, но я действительно поел дома и абсолютно не голоден.

Хорошо Моте Могилевскому, он такой человек, что может съесть не только суп, но и кастрюлю, этот Мотя.

Он живет в нашем доме вместе с мамой Брохой Пейсаховной и ему уже двадцать пять лет. Многие говорят, что Мотя дурак, с одной стороны это так. А кто-то говорит, что Мотя не так уж и прост. И я вам говорю, что это тоже так.

К примеру, в пятницу Броха Пейсаховна ходит на рынок и всегда берет с собой Мотю. На прошлой неделе она купила два десятка яиц и дала нести Моте. Этот Мотя и нес. Набрав полные руки яиц он шел за Брохой Пейсаховной, он шел за ней и как всегда хотел кушать.

— Мама, ну скоро вы? Купите уже скорее помидору и огурчики и пошлите домой, я уже голодный и болею.

— Дама, почем лук? — спрашивает Броха Пейсаховна у торговки в шерстяном платке на голове.

— Цыбуля по двенадцать,— отвечает торговка.

— Что такое? Какое по двенадцать? Да по двенадцать я могу купить себе графскую усадьбу со швейцаром и ночной вазой! Да вы хоть себе думайте, когда считаете людей за больных на голову!

— Цыбуля по двенадцать- отвечает торговка и зевает.

— Вы только посмотрите на ваш лук! Это же не лук, а одно волнение! Он маленький и не лузгается шкуркой!- Броха Пейсаховна пытается отодрать кусочек кожуры, но она, к несчастью, хорошо отходит.

— Цыбуля по двенадцать- отвечает торговка и забирает у Брохи Пейсаховны луковицу.

— Эта дама вытрепает мне все последние нервы, это не работник торговли, а какой-то гомельский налетчик, —вздыхает та. — Мотя, ну дай уже скорее кошелек, я буду брать этот прошлогодний лук за дорого, пусть она подавится.

Мотя, забыв, что в руках у него два десятка яиц, лезет в карман за кошельком. Яйца падают из рук Моти и весело бьются о землю, превращаясь в склизкую массу.

Так вот, Мотя очень любит кушать. Пожалуй, он ничего в жизни так не любит, как кушать. Мотина мама никогда не посылает его за хлебом в магазин, потому что Мотя если что-то и принесет домой, то это уже не хлеб, а половина горбушки.

Мотя никогда не объедается, он может съесть кастрюлю не разлитого холодца, поэтому Броха Пейсаховна никогда не отходит от кухни, когда его варит.

Но однажды Мотя таки почти объелся.

Случилось это прошлым летом, тогда Аркаша Серпик и лысый Паша Мазай поспорили с Мотей, что тот не съест большую кастрюлю манной каши.

Мотя хмыкнул и сказал:

— Аркаша Серпик, лысый Паша, вы имеете дело с профессионалом, мне жаль за вас и за ту бутылку настоящего французского коньяку, который вы мне прямо сейчас хотите проиграть. Идите варите свою манную кашу, я буду ждать вас тут, прямо во дворе, чтобы при свидетелях и судьях вы поняли, что не с тем связались.

После чего Мотя сел на лавочку и стал кушать куриную ножку, которую вынул из внутреннего кармана пиджака.

Аркаша Серпик и лысый Паша пошли варить целую кастрюлю манной каши, а слышавшая разговор Зина Хаскина стала рассказывать о пари всем по очень большому секрету.

— Ты только никому не говори- именно так заканчивала передачу информации Зина Хаскина и шла нести благую весть дальше.

Таким образом, когда каша была готова, во дворе дома на Зеленой собралось скорее очень много зрителей, чем не очень много.

Мотя поставил кастрюлю перед собой. Кастрюля была довольно большая, при желании уместившейся в ней манной кашей можно было накормить пару начальных классов средней школы номер два имени товарища Серго Орджоникидзе, той самой, что находится через два дома, тоже по Зеленой.

— Мне нужен реквизит, — сказал Мотя. — Мне нужен графин свежей воды и все.

Графин принесли, Мотя взялся за ложку и начал кушать манную кашу.

Первую четверть кастрюли Мотя кушал хорошо. Он улыбался, хвалил кашу и аппетитно отрыгыивал. Изредка Мотя запивал водой прямо из графина. Через какое-то время Мотя немного замедлил темп, но все равно был довольно бодр и оптимистичен.

Но чем больше Мотя кушал кашу, тем менее задорным он становился и тем больше ставок от зрителей перетекало в сторону того, что «Мотя таки не съест».

— Расстегните мне штаны- сказал Мотя и откинулся на спинку скамейки.

Аркаша Серпик и лысый Паша переглянулись, но просьбу выполнили.

Мотя теперь кушал с расстегнутыми штанами из неприлично вывернутой ширинки которой виднелись сатиновые трусы в желтый горошек.

— Оттяните мне трусы, — опять сказал Мотя.

Аркаша Серпик и лысый Паша переглянулись и оттягивать мотины трусы отказались.

Отказались это делать и все остальные, ссылаясь на то,ч то Мотя мухлюет и не надо тут рассказывать майсы и крутить левые гешефты, или кушай, Мотя, кашу или иди в продмаг за коньяком.

Мотя вздохнул и продолжал кушать.

Когда в кастрюле оставалось совсем немного каши, было видно, что Моте не хорошо. Мотя стал бледен, тяжело дышал и вообще выглядел чуть лучше, чем его собственный дедушка, который давно лежит на еврейском кладбище имени Первого Мая. Когда последняя ложка каши исчезла в его рту, Мотя откинулся на скамейке, закрыл глаза и больше не шевелился.

— Вэйз мир! Моте плохо! Моте нехорошо! Надо бежать за доктором Шварцем! — закричали сразу с разных сторон.

Доктор Шварц выслушал Аркашу Серпика и лысого Пашу, посмотрел на них через толстые линзы очков и спросил:

— И што ел Мотя?

— Мотя ел кашу.

— И какую кашу ел Мотя?

— Мотя ел манную кашу.

— Ну, так от манной каши еще никто не умирал. Идите, передайте Моте, что Мотя будет жив.

— Так он скушал много каши, этот Мотя.

— И сколько он мог скушать каши? Я вас умоляю.

— Кастрюльку каши мог скушать Мотя.

И Аркаша Серпик показал на пустую кастрюлю, которую все это время держал в руках лысый Паша.

— И что вот эту кастрюльку кушал Мотя?

— Вот эту кастрюльку скушал Мотя.

— Так Мотя может умереть от такой кастрюльки.

— Ну, так мы за вами пришли доктор Шварц, чтобы Мотя перестал умирать, и стал живой.

Промывание желудка Моте доктор Шварц сделал прямо во дворе, попросив отнести пострадавшего в кусты за гаражи.

Когда белый, как простыни мадам Гольдберг, Мотя на четвереньках выполз из-за гаражей, публика встречала его аплодисментами.

— Мотя, мы так за тебя боялись, что ты даже себе не думаешь как, — сказал лысый Паша.

— Мотя, ты так всех напугал, ты чуть не сделал нам инфаркт, чтоб ты был здоров, Мотя, — сказал Аркаша Серпик.

— Мотя, ахи эздерен копф, Мотя, — смахнула слезу Зина Хаскина.

— Где моя бутылка коньяка? — спросил Мотя. — И купите к ней что-нибудь покушать.

Знаете о чем мечтает еврейская бабушка? Я вам сейчас скажу о чем. Она мечтает о том, чтобы все дети сидели за столом и кушали куриный суп. И чтоб это кушать суп никогда не кончалось. Ни суп, ни дети, ни кушать. Только почему-то все когда-нибудь кончается. И суп в кастрюле, и дети становятся взрослыми, и наши милые, любимые, добрые бабушки когда-нибудь умирают. А мы остаемся, чтобы сказать своим внукам:

— Майне пупочкес, чтоб ты был мне здоров, проходи, мой руки, я дам тебе такого супа, что ты съешь пальцы по самый локоть!

Александр Гутин ©

-И даже не говори мне никаких слов! Я скорее помру прямо сейчас, чем дальше буду слушать от тебя майсы за этот цорес из шапито!

-Ну, мама, если вы не согласитесь на этого бусечку, то прямо сейчас умру я.

-Не говори глупостей, все знают, что у меня сейчас будет инфаркт! Если ты не жалеешь маму и она тебе больше не нужна, как память, то я своими ногами пойду на первомайское кладбище и лягу рядом с твоим дедушкой Зямой, дай ему Бог здоровья, пусть покоится с миром.

В спор, не выдержав накала страстей, вмешалась Зина Хаскина, до этого времени выбиравшей чью сторону занять, а потому молчаливо и сосредоточенно стоявшая в углу кухни и теребившая руками полотенце в синюю клетку:

— Розалия Семеновна, можно подумать эта киса вас объест, у вас же под подушкой бриллианты! Вы боитесь за ваш холодец? Так оно еще до него не достанет.

-Зина Хаскина, если нам будет кого спросить за проблему, так это будете не вы! Замолчите свой рот и смотрите в сторону кастрюли, пока вам есть чем это делать!

-Ой, можно подумать, уж и сказать вам ничего нельзя! Насколько необразованные люди, это же надо! Азо хен вэй, можно подумать у вас диплом Сарбоны!

-Мама, ну давай оставим бусечку! Она не будет тебе какать!- продолжал ныть Лева, младший сын Розалии Семеновны.

-Да? А кому он будет какать? Пусть он ходит какать в апартамент Зины Хаскиной, и я тогда лично буду кормить его слабительным!

-Посмотрите на этих людей! Мало того, что они берут животное, так еще и пытаются им гадить честным людям!-запричитала Зина.

-Мы еще никого никуда не берем! И нам ли учить таких честных людей, что можно подумать, гадить?

-Мама, ну давай возьмем бусечку! Ну, давай возьмем бусечку!

Возле дверного проема с давным давно снятой с петель дверью кухни коммунальной квартиры номер четыре дома по Лесной, сидел маленький, худой и не очень красивый котенок невнятной раскраски и лакал из полиэтиленовой баночной крышки сметану.

К животным Розалия Семеновна относилась осторожно. Когда-то, еще когда был жив муж Вульф, у них два раза появлялась собачка. Но в первый раз, грустный спаниель Нахес, однажды ушел в неизвестном направлении и больше никогда не возвращался, а во второй раз блохастая дворняжка Кука устраивала такой лай и кипиш, что чуть не ушла в неизвестном направлении сама Розалия Семеновна. Спас ситуацию Вася Калюжный, разглядевший в Куке, похожей сразу на таксу, эрдельтерьера, сенбернара и жену доктора Шварца, настоящую легавую…

Он выпросил ее взять с собой на утиную охоту. С охоты Вася вернулся один, очень пьяный, а на вопрос где Кука, загадочно молчал и моргал глазами. Кука вернулась сама через неделю. Очень грязная и голодная. Но главное, что до самой своей естественной собачьей смерти она больше никогда так и не залаяла.

Розалия Семеновна с тех пор стала любить исключительно охотничьих собак.

Еще раз, ее старшему сыну Додику подарили черепаху. Черепаха два дня ползла от дверей до кровати, а потом, скрывшись в пыльной тишине подкроватья, исчезла навсегда.

Одним словом, животным Розалия Семеновна не то, чтобы не доверяла, но не испытывала большого трепета.

Точкой на «и» в отношениях Розалия Семеновна-звери, поставил случай, произошедший с Додиком в позапрошлом году.

Сразу за улицей Лесной, стоял банк. А за банком шла проселочная дорога к Солодовскому лесу, где у самой его опушки располагались выселки, так и называемые Солодовки. Там, в Солодовке, находился шестнадцатый вино-водочный, где, в отличие от аналогичных магазинов в центре города, всегда все было в наличии. А еще в Солодовке жил Йося Юдкевич. Так у того Йоси был целый настоящий бык. Зачем он был Йосе никто не знал, но Йося им очень сильно дорожил.

Каждый день он привязывал большого, как африканский слон, и белого, как арктический медведь, быка к колышку на вершине холма, по которому шла та самая проселочная дорога к вино-водочному магазину.

Бык таки был очень страшный. И вы знаете, вполне может быть, что то, что в шестнадцатом вино-водочном всегда все было, заслуга именно Йоси Юдкевича и его быка. А все потому, что некоторые, завидев прямо у обочины такое чудовище, немножко боялись и выбирали трезвость.

Но в тот самый день, Додику с сыном доктора Шварца, Гришей, таки было очень надо.

Дело в том, что доктор Шварц с женой уехали в Пицунду, а в освободившуюся жилплощадь они намеревались пригласить приезжих студенток из текстильного техникума, тех еще шикс. Ну, а не шикс приглашать в жилплощадь смысла не имело никакого.

Соответственно, нужно было идти в вино-водочный в Солодовках.

Был июль. Жарко было так, что хотелось снять с себя кожу и простирнуть ее без стирального порошка, желательно в ледяной воде. Солнце безжалостно светило так, что Гриша, сын доктора Шварца шел в одних плавках цвета интенсивного бордо, связав летние штаны и белую рубашку в узел, который нес в руках. Додик тоже снял с себя рубаху, но, оставшись в светлых брюках, выглядел менее радикально.

И вот, когда до вершины холма с пасущимся там белым быком оставалось всего метров сто, Додик, увидав животное и споткнувшись о небольшой булыжник, сказал:

-Ой, Гриша, что-то может не надо? Ты посмотри на этого бугая, он же нас съест вместе с бебехами, и что я потом скажу маме, Гриша?

-Не делай мне голову, Додик! Ты ведешь себя как бедный сапожник перед дверью в сберкассу, вроде уже дошел, а зайти не удобно. И что ты боишься этого быка? Так я тебе скажу одну вещь, Додик. Все эти майсы за их свирепость, всего лишь агрейсер лигн для тех, у кого лох ин дер копф. Я читал, что даже красный цвет они не понимают, как бы испанские пикадоры не дурили всем голову. Вот, смотри!

После этих слов, Гриша, сын доктора Шварца, поднял с земли какую-то кривую палку, и оглянувшись, чтобы удостовериться, что вокруг никого нет, стянул с себя плавки цвета интенсивный бордо, надел их на ту самую палку, и бесстрашно приблизившись к белому быку Йоси Юдкевича, стал решительно тыкать им его в нос. Животное неожиданно не взбрыкнуло, а продолжало щипать траву, вяло отворачиваясь от настойчиво тыкающихся ему в нос плавок.

-Вот, Додик, ты видишь, Додик?

Додику немного стало не по себе.

-Знаешь что, Гриша- сказал он- Я сейчас очень быстро пойду в сторону шестнадцатого вино-водочного, а ты, Гриша, когда этот слон поест травы и обратит внимания на твои, Гриша, трусики, а у тебя, Гриша, наконец проснется инстинкт любви к жизни и страх за собственное здоровье, и ты начнешь убегать, так у меня будет только одна просьба. Пожалуйста, Гриша, беги не в ту сторону, куда пошел я, а совсем в противоположную. До свидания, Гриша.

С этим словами Додик очень быстро направился вниз по склону холма напрямик к шестнадцатому вино-водочному.

Когда до магазина оставалось всего ничего, Додик почувствовал, что за спиной что-то происходит. Причем то, что происходит, совсем не то, что бы Додику хотелось, чтобы происходило. Одновременно ускорив шаг и оглянувшись назад, Додик увидел следующую картину:

Голый Гриша, сын доктора Шварца, бросив связанную узлом одежду, а также палку с плавками цвета интенсивный бордо, бежал прямо по направлению к Додику. Причем в черных глазах Гриши читался невероятный ужас, а раскрытый рот издавал такой дикий крик, что кровь застыла бы даже у насекомых. Но самое кошмарное было то, что прямо за ним, как бы нехотя, но тем ни менее наращивая темп с каждым шагом, бежал белый бык Йоси Юдкевича.

И тогда Додик побежал.

Надо сказать, что Додик был не слишком физкультурный человек. А проще сказать, совсем не физкультурный, потому что он играл на виолончели и у него было минус три в обоих глазах. Но тут Додик бросил все, забыл все семь нот, и побежал. Он бежал так, как не бежит ни один кенийский негр на Спартакиаде. Он бежал так, как никто и никогда не бежал до него. Да что там, никто и никогда не побежит. Его ноги почти не касались земли, а тело приняло такую обтекаемую форму, что он мог бы самостоятельно вращаться вокруг планеты Сатурн.

Влетев в шестнадцатый вино-водочный, Додик упал прямо к прилавку, где был подхвачен под руки скучающей продавщицей Людой Селивановой и уборщицей бабой Машей.

-Что случилось, сынок?- взволнованно спросила баба Машу белого, как стена, Додика.

-Дайте две бутылки водки, пожалуйста- ответил Додик.

Когда он вышел из магазина, на улице никого не было. Ни быка. Ни Гриши, сына доктора Шварца. Никого.

Осторожно сделав несколько шагов, Додик увидел Йосю Юдкевича, на веревке уводящего своего быка.

-Извините пожалуйста, вы не видели тут мальчика? -крикнул Додик.

Йося Юдкевич, обернулся и ответил вопросом:

-Какого мальчика?

-Ну, не совсем мальчика, конечно. Парня. Примерно моего возраста.

-А что, мне надо было кого-то видеть?- опять ответил вопросом Йося Юдкевич.

-Ну, может и не надо было кого-то видеть, но тут должен был быть еще кто-то, кроме вашего быка.

-Молодой человек, вы что, собрались делать мне беременную голову?- в третий раз вопросительно ответил Йося Юдкевич и повернувшись, отправился прочь.

Гриша, сын доктора Шварца, голый и грязный нашелся в кустах шиповника. Пришлось дать ему хотя бы брюки, чтобы добраться до брошенной им в грязи одежды.

Плавки у Додика, конечно, были не цвета интенсивный бордо, да и вообще были не плавками, а обычными синими семейными трусами, но не оставаться же Грише в шиповнике, тем более до прихода шикс из текстильного техникума оставалось всего ничего.

-Мам, ну давай возьмем бусечку! Ну, мам, ну давай возьмем бусечку!- не унимался Лева.

-Розалия Семеновна, вы либо возьмите кисю, либо замолчите уже своего Леву, а то меня увезут в амбулаторию от его криков- недовольно проворчала Зина Хаскина и стала снимать пенку с бульона специальной ложкой с дырками.

Розалия Семеновна молча встала с табуретки, подошла к дверному проему, где тощий и не очень красивый котенок неопределенной окраски доедал сметану прямо из полиэтиленовой баночной крышки.

Нагнувшись, она подняла его. Котенок взглянул на Розалию Семеновной слегка загноившимися зелеными глазами и облизнул испачканную сметаной мордочку.

-Лева, только если он насикает в мои выходные лодочки, я пришибу и его и тебя, и эту Зину Хаскину с ее бульоном.

Лева счастливо засмеялся и выхватив котенка из рук Розалии Семеновны, убежал в комнату.

Зина Хаскина ничего не ответила, лишь еле заметно улыбнулась, мелко нарезая луковицу для форшмака.

© Александр Гутин

Нашел Полежаев бубена.

То люди денег находят, то бутылку порожнюю, что тоже деньги, то недоедено что… А Полежаев – бубена.

Полежаев был не дурак – бывший бухгалтер. Потому он прошел сначала мимо бубена, как бы его не замечая. Постоял немного, вернулся, опять мимо прошел. А то ну как бубен на веревочке? Обидно станет, старенький уже почти Полежаев за веревочкой бегать.

Нет, не на веревочке.

Тогда Полежаев бубена подобрал, сунул в пазуху и унес.

Дома стал смотреть.

Бубен как бубен. Брякает. В деревянных боках дырочки прорезаны, в дырочках железные попиздюльки, чтобы музыка. Побрякал Полежаев бубеном – громко, а некрасиво. И то, бубен-то сам по себе не инструмент, ему рояль положен или хотя бы гитара. Ну и ладно.

Инвентарного номера на бубене нету. Когда Полежаев на работе работал, там везде инвентарные номера были. И на шкапе простом, и на шкапе несгораемом, и на чайнике, и даже на цветочном горшку на каждом. А на бубене нету. Только бумажка приклеена полуоторванная, а на ней видно от слов кусочки: «ЗА… НЫХ ИН… 241… ИМ. ЛУНА… ДЦАТОГО… БЯ».

Полежаев был не дурак – бывший бухгалтер. Он быстро расшифровал и «ЗАВОД МЫЗКАЛЬНЫХ ИНСТРУМЕНТОВ», и «ИМ. ЛУНАЧАРСКОГО». А вот «…ДЦАТОГО» и особенно «БЯ» его расстроило. Если «ДЦАТОГО» выходило как числа – ну как бывает «ПЕРВОВО МАЯ» или там «ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО ФЕВРАЛЯ»,– то «БЯ» никак не подходило. Если бы «БРЯ», то понятно – октября. Или декабря. Или еще хуже – ноября. А «БЯ» – неприятно и непонятно. Почти как «БЛЯ».

Потому Полежаев бумажечку ногтем отодрал и в ведро бросил. Стал бубен как новенький.

Попил Полежаев чаю, опять на бубене побрякал – совсем никчемная вещь. И подумал: а ну как его продать? Из газеты бесплатное объявление вырезал, написал «Продаю бубена» и телефон и снес в редакцию. Там взяли.

Как газета вышла, стали звонить, спрашивать бубена. Полежаев даже удивился, как бубен людям нужен.

Как первый позвонил, так Полежаев задумался: а сколько просить-то? В магазине справился – а там бубенов нету и давно не было, а сколько сейчас стоит, узнать негде. Потом он всем говорил: «Завтра позвоните, а то вот-вот смотреть придут что перед вами звонили».

Так он неделю бубена не продал, и другую не продал, а там объявление иссякло – надо по новой давать. Но Полежаев был не дурак – бывший бухгалтер. Пошел на рынок у черножэ узнать, почем нынче бубены, а то и продать сразу.

Черножэ на рынке все продавали – апельсины, бананы, картошку и даже фрукт помело. Им ли не знать.

Подошел Полежаев к одному, говорит, купи бубена.

Черножэ в ответ: пошел, говорит, дед, а то в бубен могу приложить.

Тогда Полежаев к цыганам пошел. Цыганам, ясное дело, бубены нужны – играть и петь. Цыганы без этого не могут. Цыганы тут же близко водку и золото продавали. Подошел к ним Полежаев. Почем, говорит, цыганы, бубены?

Цыганы смеются. Давай, говорят, погадаем сперва.

Погадали. Вышло Полежаеву богату быть и по казенной дорожке с какой-то дамой идти. Не понял Полежаев ничего, но приятно.

А бубен, говорит, как же?

А бубена, говорят цыгане, нам не надо. Это те, что в Москве, с бубенами. У нас вот, говорят, водка и золото. Не надо ли?

Золота Полежаеву не надо было, а водки купил зачем-то и к ней у черножэ фрукт помело.

Дома Полежаев обнаружил, что нету у него кошелька, часов и пояска, что на куртке сзади был прицеплен. Выругался, но к цыганам возвращаться не стал. Выпил водку с горя, съел фрукт помело; стало Полежаеву плохо, чуть не помер. Блевал. Черта видел. Черт сидел на шкапе и смотрел, грустно качая жидовскою мордой. Словно говорил: эх, Полежаев ты, Полежаев! И на хрена тебе этот бубен!

Утром проснулся Полежаев чуть жив, да не сам, а милиция разбудила.

Вы, говорит, объявление о продаже бубена давали?

Полежаев напугался. Я, говорит.

-А где оно?

-Кто?

-Да бубен.

-А вон, на холодильнике лежит.

Посмотрела милиция на бубена, повертела, побрякала.

-А кроме бубена, говорит, ничего не находили?

-Ничего. А что?

-А из дома культуры вафельной фабрики инструменты украли. Бас-бабалайку, три домры, металлофон и баян.

А при чем же здесь бубен? – спрашивает Полежаев.

-Бубен ни при чем, говорит милиция, но для порядку надо проверить. Мало ли.

И ушла.

Остался Полежаев опять один с бубеном. Черта на шкапе и того нет, только кожура от фрукта помело на столе валяется.

Пошел опять в редакцию. Дай, думает, попрошу за бубена сто рублей, и ладно. Не березовские небось, нам сто рублей – и то деньги. Взял на всякий случай бубена в сумку – вдруг что.

А редакция говорит: поздно, товарищ. Мы теперь только объявления сексуального характера печатаем. У вас которого характера?

У меня – бубена продать.

Бубена – нам неинтересно, говорит редакция. Вот если бы у вас была женщина надувная или там гей-видео.

А вам самим бубена не надо? – говорит Полежаев. Им, когда пежишься, можно по заднице хлопать, оно вроде как сексуальное тоже.

Прогнали Полежаева из редакции.

Запаршивел Полежаев, заскучал. Опять к цыганам сходил, опять черта видел. Черт теперь не со шкапа, а из телевизора смотрел. То про Хаттаба говорил, то про Буша, а то про поддержку отечественного автопрома. Один раз из-за черта вроде Путин проглянул, да тут же исчез.

С чертом не так скучно было. Полежаев ему на бубене играл, черт, бывало, пел. Зычно так, с душой. «У нее глаза – два брильянта в три карата». Полежаев раз заплакал даже – больно красиво было. Потом в просветление взял словарь, посмотрел – маленькие какие-то глаза получаются. Оно и то – черт ведь.

Сволочь.

Цыганы Полежаева узнавать уже стали. Поясок от куртки вернули; не надо, говорят.

А однажды проснулся Полежаев, видит, а бубена нету.

В шкапе смотрел, в холодильнике, под диваном и в туалетной комнате – нигде нету бубена.

И умер.

А потому это смерть его приходила.

Юрий Бурносов ©

Когда весь день пошел по пизде… пардон муа, в переводе на русский, не так, как должен был, то пока он не закончился, ждёшь продолжения.

Ну, не может быть, что посылаемые Космическим Червем, пиздецы уже закончились.

Нашел я вентилятор обогрева салона для автомобиля по интернету. Еду его выкупать и думаю, нет же, нет, не может быть, что такая приблуда стоила так недорого. Наверное говно. Или нет в наличии. Или и то, и другое.

Приезжаю, спрашиваю, мол, есть ли у вас в наличии говно? Продавец смотрит на меня глазами лемура и отвечает: говна в наличии не держим, но есть нужная вам приблуда за очень дешево.

Неужели так уж и дешево? Да, говорит продавец, так уж и дешево. И действительно, продает мне эту приблуду за смешную цену. Я от смеха немного писнул в трусы. Кельвин Клейн, между прочим.

Удивительно, думаю я, не может такого быть. Наверняка тут подвох какой-то. Вот приеду сейчас в автосервис, а там электрик занят. Или приблуда не работает. Или не подходит. Точно, вот сто процентов, не подходит. Потому и дёшево.

Приезжаю в сервис, а там электрик молодец в чистом комбинезоне, так, мол и так, милости просим, я абсолютно свободен для вас, и никуда не спешу. Говорите, что там у вас произошло? В миг устраню неисправность.

Я ему рассказываю, а сам смотрю с подозрением. Пиздит, шельмец, как пить дать. Небось рукожоп какой, сейчас мне машину окончательно доканает. Или приблуда не исправная. Или не подойдет.

А электрик берет ее в руки, ловко круть-верть, трах -тибидох, вот, получите и распишитесь. Все в порядке, ваш железный конь на ходу,орбитальные приборы работают согласно нормативу, не позвольте беспокоиться. И гонорар за мой скромный труд всего ничего, сущие копейки. И циферку называет. А циферка и впрямь смешная, усцацца можно.

И вот едешь ты домой и думаешь, ну, не может такого быть. Не может. В чем, сука, подвох? В чем наебка?

И тут ты мимо МакДональдса проезжаешь, и одолевает тебя жутчайшее желание отправиться каком-нибудь говном в булке с картошкой фри. Просто смертельное желание, невыносимое. Вот он, сука нахуй, подвох! Вот он, миленький.

И ты уже руль начинаешь поворачивать, чтоб заехать на стоянку макдачной, уже чувствуешь, как прогоркло воняет пережаренным маслом у тебя во рту…Но…

Берешь себя в руки и решительно проезжаешь мимо. Хуй тебе, проведение! Меня не сломить. День не такой уж плохой. Нормальный день. Правда замерз, как умка, но зато приблуда подошла, электрик нормальный попался, а дома ждет борщ. Оттакто!

Александр Гутин ©