Alsp

В 1991 году мне было 11 лет. Мы жили в маленьком городе недалеко от Ташкента, Узбекистан. Всё началось с нового непонятного слова «Мустакиллик», которое стало звучать везде – в газетах, на улицах. В это время одноклассники уже вовсю шутили над теми, кто еще по привычке носил красные галстуки. Подбегали и с фразой «Ленина крепко любишь?» затягивали узел. Первым шоком стало то, что наш класс 1 сентября стал на треть меньше. Самые адекватные, нормальные уехали с родителями. Для тех, кто не знает – Средняя Азия и Узбекистан, в частности, были местами, куда отправляли все не очень угодные национальности. Корейцев с Дальнего Востока, турков-месхетинцев, немцев, евреев, греков. Плюс русские, украинцы, белорусы, которые приехали вместе с эвакуированными предприятиями в войну. И вот придя в школу, я увидел, что человек 10 из класса уехали. Зисман Саша, например. Отличный был парень.

Далее всё стало валиться в экономический и гуманитарный штопор. Помню, как где-то в 91 мы стояли в очереди за вареной колбасой. Её выдавали с черного входа магазина, внутрь не пускали. Отвешивали по пайку на каждого пришедшего, поэтому мамы приводили с собой детей. Здоровые мужики пролезали без очереди, расталкивая женщин. Где-то через год мы стояли в такой же очереди за хлебом, колбаса уже была не по карману. Потом ввели талоны. А потом карточки. Это когда на семью на год выдают картонку, на которой ставят крестики, когда отовариваешься хлопковым маслом, сахаром и рисом по госценам. Хлопковое масло безбожно разбавляли в магазине, поэтому мы его кипятили, выпаривая воду, а потом перекаливали. Сахар выдавали мокрый, при сушке он терял половину веса.

Одновременно перестали выпускать российские газеты. Они не продавались, оформить подписку стало нельзя. Радио выключили. По телевизору, который и раньше показывал только первый канал, теперь вещали узбекские и турецкие каналы. Русские новости можно было увидеть раз в день, в 21:00. По выходным еще показывали мультики Диснея.

В школе неожиданную власть получили учителя узбекского языка. Среди учеников ходили слухи, что они ездили в Ташкент на специальные курсы по повышению национального самосознания. Я отлично помню, как в классе седьмом шел урок нацязыка, кто-то пошутил, и класс стал смеяться. Лицо нашей обычно доброй Камилы Муратовны исказилось, и она четко и зло проговорила: «Вы дети тех, кто приехал на нашу землю и ест наш хлеб. Вас сюда никто не звал. За учебу каждого из вас наш президент платит из своего кармана». Раньше ничего подобного я не слышал.

Это события где-то до 1994 года. Могу еще рассказать, если кому интересно.

Шел 1992 год. Начинались девяностые со всеми их прелестями - налоги, катастрофы, проституция, бандитизм и недобор в армию. Я учился в шестом классе в маленьком городке возле Ташкента. Из развлечений были взрывпакеты с магнием и прогулки по кладбищу танков. И учитель информатики вдруг говорит - «зубрите азбуку Морзе, через месяц буду спрашивать. Лучшего знатока поставим пеленгатором. Вы что, не знаете, что мы едем в горы на Зарницу?» Ого, Зарница! Я про такое только в книжках читал. Мне азбука не поддалась, а вот одноклассник Макс взялся серьезно и выучил её всю, буквы и цифры. Как потом оказалось, напрасно, потому что нужно было знать всего две буквы - «Е» и «И». Ходили слухи, что на Зарнице у нас будет куча испытаний, стрельба, а старшеклассники обязательно будут нападать, прыгая с деревьев.

Через месяц мы выдвинулись в горы на электричке, пять классов и учителя. Выгрузились на платформу и зашагали вверх по дороге. Было утро, только-только просыпался жаркий майский день.

Для начала нас разбили на группы по пять человек. Выдали черно-белую карту и компас. Нужно было на время найти две контрольные точки, отмеченные на карте, взять там записки, а затем отыскать лагерь. Группы отправлялись прямо с дороги через интервалы в 15 минут. Естественно, мы тут же заблудились. Искать в горах контрольные точки по ксерокопированной карте оказалось совсем не просто. Плюс мы держали карту вверх ногами, как оказалось. А компас не хотел показывать север, беспорядочно вращаясь. В итоге нам помог чабан, пасший белых баранов. Одними из последних мы нашли лагерь. А там уже хозяйничали курсанты – ставили большие сорокаместные брезентовые палатки, варили шурпу и чай на костре. После шурпы «с дымком» мы бегали за лисами, принимали сигналы на старенькие приборы, у которых всё время садились аккумуляторы. Зато были крутые танкистские наушники. Конечно, с деревьев никто не прыгал, зато под ноги кидали дымовые шашки, от дыма першило в горле и хотелось пить. Потом были спортивные соревнования – спуск по канату, бег, оказание первой медицинской помощи. Ужин – горячий плов и чай. И бесконечное небо с яркими звездами, какие бывают только в горах.

Ночевали в палатках. Пошёл дождь, и я промок, так как лежал в низинке. Макс был предусмотрительнее – ему родители дали надувной матрас. Старшеклассники принесли гитару и до утра пели – «Муравейник» Кино и пронзительную дворовую песню, из которой я запомнил только одну строчку «Вдруг машина из-за угла тормознуть уж не смогла». Это было офигенно.

Сейчас я удивляюсь, как запросто можно было организовать выезд ста детей без полиции, МЧС и скорой помощи, в практически безлюдное место. Такие маленькие детские радости помнишь всю жизнь.

Девяностые сильно ударили по нашей семье. Пять детей, жили в маленьком городке в Средней Азии, мама работала на госпредприятии, где увольнения и сокращенная рабочая неделя, отчим ушел в алкогольный штопор. Мы фактически перестали праздновать дни рождения, выезжать за город – денег не было вообще. Но оставался один праздник, который праздновали всегда – Новый год.

Подготовку начинали заранее. В начале декабря, когда окна уже заклеены на зиму, а на улице шел мокрый снег, мама с нарочито строгим лицом говорила – «Дети, праздник на носу, а у нас ничего не готово!». Дважды повторять было не нужно – моментально с антресолей доставались старые советские коробки с украшениями. Сначала мы расклеивали дождик, подкидывая его к потолку с мокрой ваткой. По стенам развешивали бумажные гирлянды, заранее склеенные из старых тетрадных обложек. На видное место крепили старую пластмассовую гирлянду с фигурками животных, подсветка была из тусклых ламп-колбочек. И только в последнюю очередь доставали нашу гордость – искусственную ёлку. В основании был старый шаговый двигатель, спрятанный в посылочный ящик, и ёлка могла медленно вращаться. Украшали елку самодельной электрической гирляндой из крашеных лампочек, дождиком и игрушками, многим из которых было уже лет по 30. Стеклянные шары, фонарики, снеговики и большая звезда.

Праздник начинался с игр, которые готовили заранее – «приседалки» под музыку, «срежь себе подарок ножницами», викторины. Призы были ерундовыми – расческа, ручка, луковица. Накрывали на стол тоже вместе – плов, маринованные овощи с нашего огорода. На десерт желе из варенья и нехитрый торт из коржей и сгущенки. В полночь выходили во двор и смотрели на салют из сигнальных ракет. Иногда случалось настоящее чудо – выходишь, а на деревьях и асфальте снег. И еще в новогоднюю ночь не отключали российские телеканалы, и мы смотрели концерты и огоньки почти до утра, когда уже слипались глаза. Утром просыпаешься и сразу бежишь в зал, а там мама смотрит комедию (ТВ еще не выключили). А к обеду мы все собирались и шли поздравлять бабушку, у нее 1 января был День рождения. Прошло много лет, а я всё помню это редкое ощущение абсолютного счастья и безмятежности, когда вся семья вместе. Закончились эти ежегодные праздники внезапно и весьма печально.

Снимал я как-то с товарищем двухкомнатную квартиру на четвертом этаже пятиэтажки. А над нами жил мужик лет пятидесяти со своей мамой. Он нигде не работал, любил пиво, всегда ходил в камуфляжной форме и был очень принципиальным в плане закона о тишине, да и вообще законов. Правда, видел он эти законы под своим углом. Когда я видел его трезвым - а это случалось два-три раза в месяц, - это был самый вежливый человек в мире. Он тихо здоровался первым, всегда смотрел в пол и пропускал вперед в подъезде. Зато когда он выпивал, у человека как будто вырастали крылья. Взгляд становился увереннее, жестче. Вован превращался в прокурора и судью в одном лице и был не намерен терпеть несправедливость в своем подъезде.

К каждому соседу него были претензии. Меня он ненавидел, так как, по его мнению, я жил в Москве без прописки и не водил домой барышень. Моего товарища он не любил за немного восточную внешность и за то, что к нему приходила девушка. Свои претензии он обычно высказывал на лестничной площадке, когда я поднимался домой с работы. Провожал меня мутным взглядом и тихо бормотал что-то между «совсем охерели» и «довели столицу». После 11 вечера ему начинало казаться, что мы шумим - ведь мы ходим по своей квартире, хлопаем дверьми, и тогда он долбил по батарее. Иногда его бесил свет из моей комнаты, отражавшийся от листвы дерева. Он спускался в трусах, молча перекусывал наш провод в подъездном щитке и быстро убегал обратно. В доме напротив вечерами на первом этаже часто плакал грудной ребенок, тогда Вован высовывался из окна и орал, что перережет всех приезжих.

Летом он сидел с пивком на лавочке возле подъезда. Так как в тишине сидеть было скучно, в окно своей комнаты на пятом этаже он вытаскивал радиоприемник. И тогда с 11 утра до 11 вечера без перерыва двор заполняли звуки «Ретро ФМ», радуя всех соседей.

Еще у Вована была машина, старая девятка с наклейкой «на Берлин». В то время дворы освобождали от гаражей, организовывали дополнительные парковочные места. В нашем дворе парковочных мест было раза 4 четыре больше, чем машин, редкий случай. Но Вован сразу вы-брал себе место, положил кирпич и зорко следил, чтоб никто там не парковался. Правда, иногда он переставлял машину ближе к подъезду, но со «своего» места кирпич никогда не убирал, поэтому чаще всего парковка выглядела так: машина-пусто-пусто-кирпич_Вована-пусто-пусто. Как минимум один раз он подрался с соседом, случайно вставшим на «его» место. Дошло до полиции, но без последствий.

Однажды в его квартире прорвало трубу с горячей водой. Трудно сказать, как быстро перекрыли напор, но вода протекла до первого этажа, всего пострадало семь квартир. В нашей квартире плавали вещи, из синтезатора я вылил кастрюлю воды, а диван пришлось заменить. Мы не слишком переживали, так как квартира была застрахована, а вот соседям снизу повезло меньше. Естественно, Вован и не думал ни перед кем извиняться, зато мигом прибежал с криком «не шуми!», когда я пытался открыть дверь в свою ванную, ведь после потопа косяк разбух.

Как реагировали окружающие? Ругались, обращались в полицию, неоднократно били Вована за его проступки. Один раз после угроз сосед скрутил его на улице, прижал к асфальту, вызвал полицию. Вован крутил башкой и орал, что перережет всю его семью. Никаких последствий для Вована не было, даже в полицию не забирали.

Позже я съехал оттуда, но думаю, что он ничуть не изменился и сейчас.