Глава 32. Тёмные тайны обители. Август, 1895 год
Настоятель Емельян сидел в своей избе и наливался плохим самогоном. Известное дело, водка лучше, но где её взять-то? За казёнкой ехать надо. А это пойло в любой деревне имелось. Закуска тоже самая немудрёная — печёные яйца, соленые грузди и вонючая квашеная капуста. Никаких тебе рябчиков и кулебяк со стерлядью, как бывало в московском шалмане.
Жизнь отшельника обрыдла. Хотелось вновь очутиться в вольной Москве, в своём молодецком прошлом. Тогда он был в силе и при деньгах, ручкался с одним из самых опасных бандитов столицы. Да что там столица? О таком оборотистом злодее во всей Российской империи не слыхали!
Скольким добром и деньгами ворочал он во времена казначейства! Вкусно жрал, сладко пил, одевался у приличного портного и жил в хорошей квартире. Вспоминались распутные девки и кутежи с приятелями. Да, приворовывал у хозяина, но деньги-то к Бирюку через него шли. Нешто стоять у родника и не напиться? Главарь доверял ему и от того украсть в разы заманчивее. Он, Емельян, фартовый и хитрый, рисковал и дергал волка за хвост.
Запускать лапу в карман кровавого разбойника, которому убить, как выпить рюмку, было страшно. Вначале. А потом он привык и считал, что не совершает ничего дурного. Пусть докажут ещё, не пойман — не вор. О том, что Бирюк убьёт, а разбираться «за что» станет потом, старался не думать. Каждый раз, вручая очередному попу несколько крупных ассигнаций и прося помолиться за раба божьего Емельяна, воображал, что грехи его прощены.
Емельян вздохнул и замахнул ещё рюмку, пить стаканами эту гадость он так и не научился.
Фартовый Бирюк награбил достаточно, и жили они припеваючи до тех пор, пока атаман не связался с этой потаскухой Катькой и всё полетело в тартарары. Совратила его, взбаламутила ведьма проклятая! Когда они поделили деньги, Емельян немного не рассчитал. Думал, что ещё есть время и завис у одной из девок, молодой и сладкой, с которой никак не мог расстаться. Шпики явились в арендованную квартиру, где Емельян хранил свою долю, и пришлось бывшему казначею бежать пустым.
Права была, Катька. Точно, ведьма. Умная женщина непременно с чертями знается. Откуда иначе у бабы ум? А может она и сдала его? Неее, не стала бы рисковать деньгами. Чертовка страсть как хотела их заполучить. Потом сдала? Эх, чего теперь гадать, главное жив и на свободе. Но от потери богатства, за которое рисковал головой, опомнился Емеля не скоро. Кое-как добрался до этого скита. Хитровские каторжники о нём рассказывали, а один, по пьяному делу, ещё и карту нарисовал.
Раньше здесь обитали беглые, скрывающиеся от властей, тогда скит находился в глухой чаще. Не желающие возвращаться в мир, бывшие каторжане промышляли охотой и рыбалкой. Многие из них пришли к вере и вели скромную тихую жизнь, отказавшись от мирских соблазнов, проводя дни в молитвах и честном труде. Чем заслужили добрую славу для тайного поселения. Потом кто-то умер, кто-то ушел в другие места, ближе к людям, а скит, состоящий из нескольких добротных изб, огороженных высоким частоколом из брёвен, остался пригодным для жилья.
К тому времени, когда о местоположении скита узнал Емельян, это уже был вполне обитаемый кусок Российской империи. Вокруг отстраивались деревни, населенные крестьянами, подавшимися в дикий край за обещанной землёй. Также бывшие крепостные ехали работать на уральских заводах и приисках. Одни оставались в городах, освоившись с новым образом жизни, другие возвращались к привычному земледелию. Скит был скрыт от большинства людей, лес и отсутствие хорошей дороги делали убежище малодоступным.
За несколько лет Емельян сумел возродить обитель. Первым делом он сколотил коллектив из ненужных баб. Пустил слух по окрестным деревням, что из далекого паломничества вернулся благочестивый человек и организовал Дом призрения для обездоленных женщин. И бабы сами к нему пошли. Те, кому некуда было деваться — вдовы, сироты, одинокие, брошенные, использованные и выкинутые на улицу. Мало ли на Руси никому не нужных людей?
Сообща они обиходили дома, завели кое-какую скотину, раздобыли инструмент, вдобавок к оставшемуся от прежних хозяев, распахали землю под огороды и рожь. Мужиков Емеля не привечал, ими управлять сложнее, а бесправная женщина, почитая его благодетелем, работает не за страх, а за совесть. Так ещё и пожертвования собирает, а это копеечка. По капле, по кусочку, вот и капитал.
И всё у бывшего казначея получилось, как задумывал. Было только одно, большое, жирное «но» … Любитель женского пола, Емельян, тяжело переживал вынужденное воздержание. Сожительствовать с отшельницами он считал невозможным. Во-первых, это склоки за положение фаворитки. Во-вторых, это падение его авторитета, как лица высокой морали и нравственности. А в-третьих, он попросту брезговал неухоженными, плохо одетыми, неприятно пахнувшими, немолодыми и некрасивыми женщинами. Брр, поёжился Емельян и снова замахнул рюмку.
Он развлекался тем, что наказывал полностью зависящих от него жительниц обители. Назначал жёсткие посты, запирал в карцер, грозил небесными карами за малейшую провинность и пугал тем, что прогонит. Но бабы стали почитать настоятеля ещё больше, словно жестокость была им по сердцу. Емельян удивлялся недолго, сам уверовал в собственное величие.
Эх, как давно у него не было хорошей девки в постели! Всё это время он перебивался рукоблудием, вспоминая, какие крали побывали под ним, как он мял молодые тела, какие непотребства творил. Емельян застонал от неудовлетворенного вожделения и затолкал в рот слишком большой кусок, закашлялся, пытаясь прожевать, и всё полетело на пол. Зараза! Мужик отдышался и запил всё стопкой самогона.
Особенно часто он представлял последнюю страсть, совсем молоденькую девушку, только начинавшую путь в разврате. Емеля гордился тем, что не после Бирюка её заполучил, а сломал сам. Поселив её у старухи-сводни, ходил к ней каждый день. Бедняжка, красивая и нежная, стонала под ним, когда он распластывал её на белых простынях, жадно и грубо мял девичьи грудь и бедра. Бил, когда она, по его мнению, недостаточно страстно отвечала на ласки.
Утром несчастная плакала, глядя на свежие наливающиеся синяки, вперемешку со старыми, фиолетово-жёлтыми ушибами. Смятые простыни были влажны от пота и его семени. Изувер звал сводню, она прибегала с графинчиком пойла. Вот так, от графинчика до графинчика девушка и существовала. Она больше не плакала, лежала равнодушной, безжизненной куклой и на время воскресала только при виде водки. Емельян зарычал и снова налил себе выпивки.
В дверь избы постучали. Верная прислужница, немая Марфа, крупная женщина 50-ти лет в темном монашеском одеянии, мычанием и маханием рук старалась что-то сообщить.
— Ч-ч-чего тебе, убогая? — Емельян пытался сфокусировать пьяный взгляд и наконец у него получилось. — Приехал кто?
Марфа радостно закивала, довольная что её поняли.
— Кого там чёрт принёс? Давай, веди сюда.
Помощница шустро убежала. Емельян, в своё время, спас её от смерти под забором, и служила Марфа вернее собаки. Вскоре она вернулась, ведя за собой закутанную в тёмный плащ женщину. Емельян пьяно смотрел на посетительницу, не понимая, чего столь богато одетой даме понадобилось в убогом скиту. Может пожертвовать решила? Так это он завсегда рад принять. Или ребенка нагуляла и нужно плод скинуть? Может убежище на время, чтобы доходить до срока, а потом избавиться от младенчика? Его обитель и таким промышляла. Детей, конечно, не убивали, до такого паскудства он не пал. Пока. Отдавали в богатые семьи для усыновления или в монастыри подкидывали. За хороший куш от блудниц.
Незнакомка молча присела на краешек скамьи, не открывая лица. Марфа всё топталась у порога, он, поняв, что лишние свидетели даме не нужны, взмахом руки отослал её прочь.
— Желаете выпить-закусить? — откашлявшись, спросил Емельян, чувствуя неловкость. Обычно просительницы с порога начинали рыдать, умолять и он ощущал себя благодетелем. — Нет? Ну да бог с Вами, а вот я, пожалуй, выпью.
И потянулся за бутылём с самогонкой. Дама откинула капюшон, подняла вуаль с лица и властно сказала удивительно знакомым голосом:
— Погоди пить, Емеля. Сохрани голову ясной. У меня к тебе дело.