Тихо — и характерный звук, когда трясёшь корректор перед тем, как пользоваться им. Туда сюда гуляет шарик и так отчаянно стучит. В груди как будто то же самое творится. В хорошем смысле: приятное волнение от одной прогулки на двоих. Тихо — и бабье лето на дворе. Она корректором выводит на серой на поверхности плиты бетонной надпись:

«здесь были...».

И в это время года — когда то дождь идёт, то вообще декабрь — так хочется вернуться в бабье лето. То самое, не то — какое-то хотя бы. Но зацепки, след из хлебных крошек, чтоб вернуться оставил только в одном. В том самом.

Фильм, на который мы ходили, давно не идёт в кино: убрали его афишу со стены торгового центра, да и вообще его уже можно смотреть онлайн или скачать с торрента. Я хорошо помню этот фильм: ты была в сером свитере, который тебе велик. Искренне смеялась и улыбалась; один раз незаметно выскользнула в уборную и спрашивала, не пропустила ли чего интересного. Обняла меня после титров

и была так счастлива.

Мне понравился фильм. Надо действительно скачать и пересмотреть. Не ждать же, пока его начнут показывать по телевизору.

Кафе, где мы ели с тобой шаурму, давно закрыли. На стёклах надпись «аренда». Хозяин плохо говорил по-русски, но отлично улыбался. Нашим любимым столиком был тот, который у окошка, а любимой шаурмой — с картошкой фри. Когда ты съедала чуть больше четверти — я уже вытирал губы салфеткой. Мы слушали песню «Прованс» и читали временное расписание лекций, пытаясь понять, что нас ждёт завтра, пытаясь построить планы чуть дальше, чем на шаг вперёд.

Наевшись шаурмы мы шли к бетонным плитам у тропинки и на них сидели. После еды тебя клонило то ли в сон, то ли в объятия. Сидели на бетонных плитах у тропинки, а мимо проходило бабье лето.

Тихо — и характерный звук, когда трясёшь корректор перед тем, как пользоваться им. Ты вывела: «здесь были...» и написала наши имена корректором.

Я по исчезнувшим следам вернуться попытался в бабье лето. То самое — зачёркиваю — хоть какое-то. Пришёл к бетонным плитам, но надпись «здесь были...» давно смыли дожди. Будто и не было нас здесь никогда. Будто не было у нас бабьего лета.

Будто не было нас у нас.

Последнее своё стихотворение я публиковал сюда примерно полтора года назад, но тогда не получил восторженных отзывов, обиделся, но сейчас же понимаю, что всё было справедливо. В течение этого времени я совершенствовал свою поэзию и даже создал свой паблик в ВК. Теперь я решил дать себе третий шанс и снова заливаю сюда своё творчество.

Мировой инквизицией растекается древо,

Миллионы проблем, сотканных в один эталон,

Смотрим направо, уверенно двигаясь влево,

Мечтаем вершинами стать, тяжко дыша под столом.

Паутины сжигать рождением сына,

Прячась в кустах

Маскировкою масла чёрного тмина,

Считая до ста,

Услыхать бы, что заняты все тут места

И поста больше нет,

Ибо пропили всё до последнего слова.

По новой?

Опять?

Дважды два равно пять,

но скажи так, где мыслят иначе

и ответ обоснуют новой подачей.

Кровь моих терпких, как жидкость (торгуют ей литрами), вен

И сердце моё кроваво-алого цвета съедобно, как тлен

И также черно, когда пальцем в него тыкаешь ты,

но о таких, как я и как ты, вспоминают, неся на могилу цветы.

Листья опавшего ветром и сдутых, как нить с кружева, табака,

Ты махаешь рукой поездам, уезжающим вслед, растворяемым в мрак, как перрон.

И однажды, услышав, что кто-то кричит (знать бы мне кто) "Пока",

Не заметишь, как быстро причал покидает паром.

И глаза, что подобны рубцам,

Что собой предрекали мне скорую смерть,

Но я же, стирая весь пот тканью кожи лица,

Боялся погибнуть - не умереть.

Но страшнее всего неосознанный страх,

Выступающий в боли твоих карих глаз,

Все надежды мгновенно рушащий в прах,

И режущий нить, что сблизила нас.

Похабных речей стыдящийся пастор,

Богатый, что выглядит нище,

Чем бедный на новенькой "Mazda"

Но в разы чище,

Опрятней,

А главное - думает сам.

Голова на плечах никогда не мешает,

как мешают вино и коньяк, допивая до дна,

Но лишь зародится мысль большая,

как считаешь, ты гений - здравствуй, страна.

и вообще.

Пустотою небесного мира,

Телесный свой взор покидая,

Моля о пощаде в поисках рая,

Заблудшей душою холерного пира.

В палитре мешая литрами краски,

Счастья, как в детстве когда-то, полны,

Скальпелем вены вскрывая, как в сказке

Живём под надзором ночною луны.

Понимаем друг друга мы с полувзгляда,

На солнце мешает нам жить лишь нехваток панам,

Скорей бы уже действие яда

Меня привело к небесным вратам.

Отголосок колоса найдёшь ты в себе,

когда бегом отправлюсь на небеса.

Первым делом даруй ближнему хлеб,

вторым делом не верь в чудеса

никогда,

ибо их не бывает,

как и меня.

И отныне гравюрой святого огня,

Что уже никогда не погаснет во тьме

Я те дни, что когда-то прожиты мной, дарую (всё же) себе.

Но в голове вышитой красного цвета кровавой агонии нитей

И мозг пробирал до дрожи костей летящий, как ветер, литий.

и на могиле моей эпитафия быстрой строкою гласит всем "Умрите".

Солнце само нагрело шифер крыш, само раскалило железные подоконники, и само же спряталось за тучами, ожидая, чтоб всё остыло. Сложно в такую погоду понять: то ли капает пот со лба, то ли это дождь уже начался.

И антиперспирант, рассчитанный на девяносто шесть часов, не действует уже спустя минут пятнадцать. Тихо в комнате от духоты; тише, чем обычно. Ты вздрагиваешь, когда слышишь, как что-то зажужжало, тихо ударяясь о стекло.

(ради бога ради всех святых пускай это будет большая муха пускай это будет карлсон пускай это будет волшебник в голубом вертолёте но только ради бога ради всех святых пусть это будет не пчела пусть это будет не пчела)

Отодвигаешь жалюзи. Пчела.

Ты сразу вспоминаешь, как в похожий летний день дождь всё-таки прошёл. Остались лужи во дворе и не осталось туч на небе: лучи ложились мягко на поверхность воды. Тёплый ветер не налетает, а, скорее, как котёнок трётся щекой о лицо. В такие дни буквально ощущаешь, что весна канула в лето.

Переступаешь в прихожей через красные босоножки и босиком выходишь на порог. Закатываешь джинсы до колена — и бежишь по слегка прохладным лужам. Совсем как в детстве, как когда-то. От мягкой поступи идут круги по лужам. Ты так изящна и легка в своих шагах, как будто бы танцуешь. И двор на танец приглашаешь; всю природу разом.

Его не сразу замечаешь. На самом деле тебе всегда немного становится неловко, когда вы с ним глядите друг на друга молча. Молчаньем, как известно, можно наговорить гораздо больше лишнего, нежели словами. Вы улыбаетесь друг другу: твоя улыбка как приглашение к танцу, его как вежливый отказ.

И ты идёшь, чтоб взять его за руку, и в босоногий танец среди прохладных луж увлечь. По невнимательности, по неосторожности, беспечности ты наступаешь на пчелу, которая как раз присела возле лужи, чтоб напиться. Мгновение — и ты ужалена пчелою прямо в пятку.

Боль от укола жала, поднявшись снизу, как будто эхом отдаётся во всём теле сразу. Поднимаешь ногу, поддерживая баланс хрупкий на одной. Как будто ждёшь, что убрав ногу от уже погибшей пчелы, боль отойдёт, отступит, но всё как будто бы зацикливается. И слёзы на глазах, и слёзы на глазах.

Он бы мог взять тебя на руки. Если б ты позволила. В моменты, когда ты сильна, ты готова позволить ему сделать очень многое, но не в моменты слабости. Ты, опираясь на него, хромаешь к лавочке. Сердце бьётся, дыханье в норму не придёт никак. Жало вынимаешь, которое вонзилось в пятку.

Буквально — это было несколько секунд. А он уже нашёл петрушку, чтоб ты могла больное место потереть. Помогает, говорят. Хотя скорее дело в заботе. Тебе так кажется. Главное — немного легче. Он в дом уходит, чтоб найти Целитель или там Спасатель, какой-то, в общем, крем. Что завалялось. А ты сидишь.

И солнце светит. Он часто говорит, что в солнечных лучах заметнее становятся две вещи: твои веснушки и твой изумительный оттенок карих глаз…

Найдёт, бывает. Ты открываешь окно и, взяв карандаш, подгоняешь пчелу, чтоб она улетела. Вспоминая, как они кусаются, — аж мурашки пробегают по спине. Найдёт, бывает. Такое маленькое насекомое — а извлекло такой вот

пласт воспоминаний.

Удивительно. Забавно. Какие мелочи, порой, нас заставляют вспоминать о всяком. Ты закрываешь для пчелы открытое окно и возвращаешься за стол к компьютеру. И продолжаешь перечитывать

старые переписки с ним.

Я вышла на крышу, чтоб посмотреть на небо и в расстроенных чувствах шагнула вниз

в смысле — вернулась обратно в подъезд. Небо меня расстроило: в городе у него недостаточно сапфировый цвет; оно скорей как подошва, уж извини.

Поэтому я обернулась пантерой и ушла туда, где небо сапфирового цвета. Где не нужно волочить за собой плед по ступенькам, потому что опять сломан лифт. Где каждый камень — вершина мира, но при этом взобраться на него можно одним прыжком.

Поэтому я обернулась пантерой и ушла туда, где растут цветы цвета горящей спички. Они не гаснут на ветру и не роняют лепестки, только красиво колышутся, переливаясь своим огненным перламутром. Я полила наши денежники и фикусы перед уходом, поэтому

если хочется

можешь последовать за мной сразу, как проснёшься. Мой след начинается от третьей ступеньки второго пролёта: его сможет взять кто угодно, кроме моего преподавателя, которому я должна курсовую и консультантов Эйвон (потому что я предпочитаю Орифлейм).

Меня найти будет легко, главное — захотеть. Не бери с собой никакой суеты, не бери никакую отчётную документацию, не бери анкеты на заполнение и счета за коммунальные услуги, но важнее всего — не бери трубку. Не бери с собой блокноты и ежедневники,

оставь все будильники и часы. Не тащи с собой репродукции картин: зачем смотреть на Мане, если можешь смотреть на меня? Не бери даже книг: зачем читать Кортасара или Камю, если можно читать друг друга под сапфировым небом? Миру нужно от нас отдохнуть

или нам от мира. Не важно.

Я обернулась пантерой и где-то в третьем часу утра ушла, чтоб прыжком взобраться на камень среди цветов цвета горящей спички. Если надумаешь, если захочешь — давай,

догоняй, бери след. Захвати с собой только термос с клюквенным чаем.

Написала «спокойной ночи»,

пожелала ему сладких снов и поставила смайлик в конце. Дождалась ответа — вышла из мессенджера; вошла в комнату. На кровати — бежевое покрывало нетронутым лежит уже две недели. Свесил бюстгальтер бретельку, лениво касаясь ковра; видны обнажённые плечи паркета и совсем немного — ключицы. Твоя комната как и ты: носит ночнушку

от пробуждения до отхода ко сну.

В переписке, наверное, уже светится надпись: была в сети только что, пять, пятнадцать минут назад. Ночнушка сутулится, край кровати; пальцы на линии края ковра, пятки — на голом полу. Пожелала спокойной ночи, но сама не можешь уснуть. Смотришь в узоры знакомых обоев, как на них падает свет. И видишь там смайлик-цветок, который послал тебе он

ответив на «сладких снов».

Тикают часы, к полуночи надеясь нагнать минуты, на которые отстали. Сидишь; ты так легка, что под тобой почти не прогибается матрас. Ты так легка, но от чего так тяжело? Едва хватает длины пальцев, чтоб обхватить смартфон. Была в сети двадцать, тридцать, сорок минут назад.

Ты любишь его.

Ты любишь его: завтра утром приедешь к нему на дистанционный экзамен; и будешь ждать после. Ты любишь его: тебя с головой выдают разные мелочи. Ты не спишь; не можешь уснуть. Постукивает по защитной плёнке нервный ноготь, как будто набирая сообщение. Тебе бы хотелось думать о своём маникюре,

но совершенно не думается.

Не спишь; не можешь уснуть. Ты привыкла к влюблённо-розовому румянцу, выступающему среди веснушек на щеках. Ты смирилась с той мыслью, что любишь его. Но смириться с тем, что и он любит тебя

любит тебя точно так же (или даже сильнее)

ты не можешь. Не в состоянии. Ночнушка сутулится, край кровати. Была в сети час назад.