Советский парадокс: освобождение и новая форма подчинения
Удивительно схожая закономерность проявилась после коммунистической революции 1917 года в России. Исторический парадокс заключается в том, что, несмотря на массовую поддержку пролетариата, вдохновлённого лозунгами свободы и социальной справедливости, первое в мире государство рабочих и крестьян на практике превратилось в инструмент их систематической эксплуатации. Революция, провозгласившая радикальный разрыв с прошлым, по сути, воспроизвела прежние структуры социального угнетения в новых институциональных формах.
Рассмотрим ключевые аспекты. Во-первых, вместо обещанного бесклассового общества практически сразу сложилась жёсткая иерархия с партийной номенклатурой как новым правящим классом. Здесь проявляется универсальная психология власти: даже те, кто сам недавно был объектом угнетения, обретая возможность управлять, непроизвольно воспроизводят знакомые модели подчинения, так как они глубоко укоренены в их опыте. Во-вторых, система исправительно-трудовых лагерей (ГУЛАГ), создававшаяся под предлогом «перевоспитания», возродила в промышленных масштабах худшие традиции царской каторги. В-третьих, вопиющим противоречием между революционной риторикой и реальностью стала паспортная политика в отношении крестьянства. Несмотря на громкие лозунги об освобождении трудящихся, крестьяне до 1974 года оставались фактически прикреплёнными к колхозам через механизм внутренних паспортов. Это ограничение свободы передвижения создавало ситуацию, поразительно напоминающую крепостное право, отменённое царём ещё в 1861 году. Наконец, тотальный партийный контроль в новой идеологической оболочке воспроизвёл традиционные имперские модели патернализма со стороны Церкви и государства.
Таким образом, вместо обещанного освобождения сложилась система всеобъемлющего государственного регулирования, где декларируемые цели радикально расходились с реальной практикой. Подобная логика воспроизводства структур угнетения наблюдалась не только в СССР, но и в других обществах, переживших формальное освобождение — например, в истории Либерии. Эти исторические примеры показывают, как революционные изменения без глубокой культурной и психологической трансформации приводят к воспроизводству старых форм угнетения. Освобождённые угнетённые становятся новыми угнетателями, если они не способны преодолеть усвоенные модели власти.
Сравнительный анализ этих механизмов, обнаруживающий поразительное сходство между дореволюционными российскими и либерийскими практиками социального контроля, позволяет сделать вывод о фундаментальном парадоксе революционных преобразований. Исторический опыт показывает: смена политических режимов часто сохраняет глубинные структуры неравенства, лишь меняя их идеологическое обоснование. Этот феномен Эрих Фромм пытался рассматривать через диалектику свободы: «Современный человек, освобождённый от оков до-индивидуалистического общества, которое одновременно ограничивало его и обеспечивало ему безопасность и покой, не приобрёл свободы в позитивном смысле: реализации своей индивидуальности, т.е. своего интеллектуального, эмоционального и чувственного потенциала. Свобода, хотя и принесла ему независимость и рациональность, сделала его изолированным и тем самым тревожным и бессильным. Эта изоляция невыносима, и альтернативы, доступные ему, — или бегство от тяжести свободы в новую зависимость и подчинение, или продвижение к полной реализации позитивной свободы, основанной на уникальности и индивидуальности человека»[1].
Подобно тому, как освобождённые рабы Либерии воспроизвели знакомую им систему угнетения, в СССР выходцы из самых низов, получив власть, воссоздали прежние формы эксплуатации в новом обличии. В обоих случаях формальное освобождение не привело к действительной независимости личности. В СССР не было рабства в прямом смысле, но сохранялась та же логика подчинения, встроенная в социальные практики и политические институты.
Так проявляются фундаментальные закономерности социальной психологии. Любое общество во времена перемен сталкивается с тем же вызовом: преодолеть инерцию общественных устоев и разорвать «внутренние цепи» подчинения. Пока сознание остаётся пленником бинарной логики «господин — раб», «начальник — подчинённый», любые революции рискуют завершиться лишь сменой ролей в старой пьесе угнетения. Более того, подобные паттерны наблюдаются и в современных организациях — корпорациях и бюрократических структурах, где формально свободные участники продолжают воспроизводить знакомые иерархические модели поведения.
Эти наблюдения ставят сложные вопросы о природе социальных изменений. Почему революции редко преодолевают ментальные модели господства и подчинения? Каким образом можно разорвать порочный круг воспроизводства неравенства? Какие общественные институты способны обеспечить переход от формального освобождения к реальной автономии? Для ответа на эти вызовы требуется комплексный подход, объединяющий историческую перспективу с достижениями социальной психологии и теорией коллективных действий. Принципиально важно, что суть проблемы заключается не только в изменении политических систем, но и в трансформации самого человеческого сознания, веками воспроизводящего одни и те же устоявшиеся шаблоны мышления. Истинное освобождение требует не только политических реформ, но и внутренней свободы личности, а также глубокой работы с коллективными представлениями о власти и свободе.
P.S. Это глава из книги: Волкодав, К. Г. Парадоксы счастья: Как страдание, выбор и смысл жизни влияют на благополучие
[1]. Фромм, Э. Бегство от свободы / Пер. с англ. А.В. Александровой. — М.: АСТ, 2018. — С. 8. Предисловие.
