Я, по большому счету, в бога-то и не верил никогда. Но в те месяцы я его бешено ненавидел. Всеми фибрами, так сказать. Ненавидел на всякий случай. А вдруг он все-таки есть? И если так, то пусть этот всеобъемлющий и всем-на-свете-заправляющий садист знает, как же люто я его ненавижу…
Последние несколько месяцев для нашей семьи были адом. Батя сильно болел. Позади многочисленные обследования, походы и поездки по врачам и больницам, тонны лекарств, миллиарды отмерших нервных клеток, надежд и разочарований. И вот теперь, в итоге, сюрреалистическая картина в виде воображаемого взвода врачей виновато разводящих руками, и хором синхронно повторяющих «Готовьтесь…». Вся жизнь семьи с тех пор была сосредоточена вокруг кровати отца.
Я был зол на всех и на все. За то, что пришлось бросить хорошую работу в столице региона и вернуться в родной городишко, потому что мама одна уже не справлялась (тоже слаба здоровьем), а ведь еще дом, хозяйство, огород – все это раньше было на бате. Злился на нашу медицину за её бессилие. Злился на отца, за то, что когда я на работе, он едва стоя на ногах, вставал с постели и брел через всю хату падая и разбивая себе в кровь колени и локти, чтобы покурить на веранде (никак не хотел бросать). Бесился потому, что видел, как самый главный авторитет в моей жизни буквально за год из кремень-мужика, никогда ничем не болевшего, превращался в ходячий беспомощный скелет, в его-то 62. Его амбулаторная медицинская карта за всю его жизнь составила всего страниц 10 и эти страницы появились только в последний год.
Я напалмом жег свои нервы, потому что помню отца совсем другим. Крепкий мужик преданный своей семье. Выше нас для него ничего в жизни не было. Он всю жизнь впахивал, как раб на галерах, лишь бы все у нас было в достатке. Я вспоминаю, как в те еще дефицитные времена он после основной работы ходил на нашу промбазу разгружать вагоны для того, чтобы заработать «почетное право» приобрести мне мопед «Дельта» без очереди. По очереди надо было ждать года два. А ведь я так мечтал о мопеде. Или как в самый лютый грипп мы все лежали пластом а он нас выхаживал, потому как не брала его даже самая страшная инфекция. Помню, как мы шли из гостей все вместе поздно вечером. На маму налетел какой-то пьяный урод. Батя его отоварил, а потом этот ублюдок нас догнал с компанией приятелей. Отец приказал маме уводить нас с братишкой домой, а сам остался встречать пьяных бойцов. Потом он пришел домой в разорванной рубахе и с порезами на руках. Сказал, что наши победили, уложил нас спать. А утром, не смотря на мамины причитания пошел на работу. Потому что «Нужно зарабатывать»… Он поддерживал маму, когда я служил в Чечне в первую компанию, и когда во вторую Чеченскую туда отправили младшего брата. Писал нам коротенькие, на пол тетрадного листка, письма с просьбой служить достойно и не опозорить фамилию (немногословный был мужик).
А теперь его собственная абсолютная беспомощность добивала батю еще больше. Но он ни разу, ни одним словом не пожаловался. А ведь он очень страдал.
Я был с ним до последней секунды его жизни. И встретил его последний взгляд. Он до конца был настоящим мужиком. Все отдал для нас.
Часто я мысленно разговариваю с ним, благодарю его за все. Говорю, что он воспитал нас с братом правильно, что за мамой мы присматриваем (он беззаветно любил маму всю жизнь)…
Я никогда всерьез не верил в бога. Но настают моменты, когда очень хочется надеяться, что Он все-таки есть. Ведь если есть Бог, значит есть и рай. А раз есть рай, значит БАТЯ ОБЯЗАТЕЛЬНО ТАМ.
Perunovich ©
