Было вполне рядовое солнечное затмение. Припекало. Я вышла взглянуть на небо, решив заодно купить газету. На меня иногда находит — узнавать новости из газет. Я их называю «новости из прошлого». Я скучаю по ним. Я хочу перечитать их на бумажном носителе. Как раньше, когда мы жили без интернета, когда каждое событие имело запах типографской краски и оставляло след, если не в твоей душе, то хотя бы на кончиках влажных пальцев.
В «Роспечати» было настежь распахнутое окно. Точнее, окошечко. Для денег и газет. Внутри киоска, где не было ни намека на сквозняк, стоял такой плотный воздух, что, казалось, он намертво задушил неподвижную киоскершу, над которой нависали апокалиптические заголовки первых полос.
— Сколько я Вам должна за «Конец света»?
Согласна, это прозвучало провокационно: я отношусь к людям, как к таксистам: всегда жажду услышать в ответ что-то философское.
— Там ценник висит! — киоскеры гораздо рациональнее таксистов.
— Я не вижу — стекло запотело. У Вас там сауна! — я дала понять, что сочувствую.
— Восемнадцать рублей, — в переводе на эмоциональный язык это прозвучало, как: «Да сауна, и что?»
— Восемнадцать? Вы меня разорите!
Я начинаю отсчитывать мелочь. Никогда не рассчитываюсь с «Роспечатью» купюрами — у них вечно нет сдачи. Они в принципе не рады никаким деньгам, но бумажные их просто бесят. Мне кажется, золотые монеты были бы компромиссом, но у меня стандартный стальной набор, причем один рубль — из турбо-мелочи по 10 копеек.
— Ну и кто у меня по 10 копеек теперь примет? — заворчала женщина в киоске.
Я сказала, что других денег при себе у меня нет и что если уж на то пошло, то инкассаторы вообще могут не успеть их сегодня забрать.
— На что Вы намекаете? — она явно решила, что я ей угрожаю.
— На «Конец света» — очень не терпится прочитать про затмение. Не только солнечное, кстати.
— Что, еще и лунное будет?
— Не уверена, но определенно на некоторых людей иногда находит затмение, — я предчувствовала, что она мне еще не все высказала насчет десятикопеечных монеток, и я вот-вот стану марионеткой своего обостренного чувства справедливости.
Киоскер действительно высказала не все. Но ее позиция оказалась принципиальней, чем я ожидала. Еще не просунув (простите, но это самое уместное слово) в окошко рулон газеты, она бросила на блюдце мой знаменитый рубль, который, рассыпавшись на копейки, долго звенел, словно от возмущения. Блюдце для денег, со всей своей фарфоровой интеллигентностью, старалось его урезонить, но рубль проявил всю свою мелочную натуру.
— Заберите обратно! Мне от них какой прок? — заявила киоскер, что в переводе на эмоциональный язык означало: «Я тут за копейки сижу на солнцепеке, в душном киоске, а ты издеваешься, подсовываешь неликвидную мелочь, которую у меня даже на сдачу не возьмут! Да подавись ты своим десятикопеечным рублем!»
— Какая щедрость — сделать мне такую скидку! Но знаете, 10 копеек из оборота никто не вынимал. Это — деньги, которые, кстати, у меня тоже не магическим образом оказались.
— Вот и идите с ними… в банк!
— А как же «Конец света»?
Ну, наконец-то, хотя бы какой-то философский ответ!
Я решила отплатить ей той же монетой, точнее, своей: просто развернулась и ушла, оставив киоскеру и этот рубль, который она посчитала ниже своего достоинства, и еще семнадцать ликвидных рублей, и «Конец света» в придачу.
Как она ни кричала — «Вернитесь!» — я не обернулась. Подозреваю, она даже умудрилась просунуть голову в это свое мизерное окошко — с ее узким мышлением это было вполне возможно.
Иду и злорадствую: «Будешь знать, как унижать людей без купюр! Я вообще эту газету на последние деньги покупала! У меня вообще депрессия и собственный конец света! Вот и оставайся теперь передо мной в долгу, посиди со мной в кармической связке!»
